Дневники - Оруэлл Джордж (библиотека книг TXT) 📗
Из короба шишки перекладывают в десятибушелевые мешки, которые должны весить около ста фунтов; обычно их несет один человек. Но после «утяжеления» мешок приходится тащить уже двоим.
Из-за этих осложнений заработать в неделю 30 шиллингов или около того не получается. Любопытно, что очень немногие сборщики осознают, как мало они в действительности зарабатывают: сдельная оплата не позволяет понять, насколько низки расценки. Самыми лучшими сборщиками в нашей бригаде была семья цыган, пятеро взрослых и ребенок: все они собирали хмель каждый год с тех пор, как научились ходить. За три недели без малого они заработали ровно £10: если не считать ребенка, примерно по 14 шиллингов в неделю каждый. Мы с Рыжим зарабатывали примерно по 9 шиллингов в неделю {9}, и сомневаюсь, что кто-нибудь мог заработать в неделю больше 15 шиллингов. При таких расценках работающая семья может себя прокормить и оплатить обратную дорогу до Лондона, а одиночке даже это едва ли удастся. На некоторых фермах поблизости платят шиллинг не за 6 бушелей, а за 8 или 9, так что заработать за неделю 10 шиллингов очень трудно.
При поступлении на работу ферма дает человеку отпечатанный список правил, превращающих сборщика в подобие раба. Согласно этим правилам, фермер может уволить его без предупреждения и по любому поводу и платить ему из расчета шиллинг за 8 бушелей, а не за 6, т. е. конфисковать четверть заработка. Если работник уходит до завершения уборки, плату урезают таким же образом. Ты не можешь получить свои деньги и уйти, потому что ферма никогда не даст тебе больше двух третей заработанного на сегодня, и, таким образом, она у тебя в долгу до последнего дня. Бригадир получает жалованье, а не сдельно; в случае забастовки жалованье ему не идет, поэтому, естественно, он перевернет небо и землю, чтобы ее предотвратить. В общем, сборщики всегда будут в ярме, пока не объединятся в профсоюз. Но от организации толку будет мало, потому что половина сборщиков – женщины и цыгане – по глупости не могут оценить преимущества союза.
Что касается жилья, самым лучшим на ферме, как ни парадоксально, были заброшенные конюшни. Большинство из нас спали в сарайчиках из гофрированного железа шириной футов в десять, без стекол в окнах, со множеством дыр, в них дуло и залетал дождь. Мебелью в этих сараях служили кучи соломы и стеблей хмеля, и только. В нашем спали четверо, в некоторых – по семь-восемь человек, и это даже лучше – в сарае теплее. Спать на соломе скверно (ее продувает сильнее, чем сено); у нас с Рыжим было по одеялу, в первую неделю мучил холод, но потом мы натащили мешков и отогрелись. Ферма бесплатно давала дрова, но меньше, чем надо. Кран с водой в двухстах ярдах, уборная на таком же расстоянии, но настолько загаженная, что лучше бы прошел милю, чем ею воспользоваться. Был ручей, где мы могли кое-что постирать, но попасть в сельскую баню было не легче, чем купить дрессированного кита.
X Сборщиков хмеля можно разделить на три категории: жители Ист-Энда, в большинстве уличные торговцы, цыгане и мигрирующие сельскохозяйственные рабочие с небольшой добавкой бродяг. Мы с Рыжим были бродяги, и это вызывало сочувствие у более или менее благополучных работников. Одна семейная пара, торговец и его жена, отнеслись к нам как отец с матерью. Они были того типа люди, которые напиваются по субботам и без матерного слова не могут сказать ни одной фразы; при этом я не встречал людей более добрых и тактичных. Они без конца подкармливали нас. К нам в сарай приходил ребенок с тушеным мясом в кастрюле: «Эрик, мать хотела выбросить, но сказала – жалко. Не возьмете?» Выбрасывать, разумеется, они не собирались: просто не хотели, чтобы это выглядело милостыней. Однажды дали нам целую свиную голову, уже приготовленную. Эти люди не первый год ездили и сочувствовали нам. «А, знаю, каково это. Спать в сырой траве, а утром клянчить молочка для чашки чаю. Двое из моих ребят родились в дороге». И т. д. Еще один человек, помогавший нам, был рабочим на бумажной фабрике. До этого он работал в санитарной службе ресторанной сети «Лайонс» и рассказал мне, что грязь и количество грызунов в кухнях «Лайонса», даже в главном офисе Кадби-холла, превосходили всякое воображение. Когда он работал в их ресторане на Трогмортон-стрит, крыс было столько, что ночью появляться на кухне было небезопасно; приходилось носить револьвер {10}. Пообщавшись несколько дней с этими людьми, я решил, что хватит напрягаться, изображать кокни, и они заметили, что я говорю «по-другому». Как обычно, это еще больше расположило их ко мне: они, должно быть, думали, что такому, наверное, особенно тяжело «очутиться на дне».
Из приблизительно двухсот сборщиков пятьдесят или шестьдесят были цыгане. Они чем-то похожи на крестьян Востока – такие же тяжелые лица, туповатые и одновременно хитрые, так же, как сами они, смекалисты в своих делах и поразительно невежественны в остальном. Большинство не умеют прочесть ни слова, а их дети, видимо, никогда не ходили в школу. Один цыган лет сорока задавал мне такие вопросы: «От Парижа далеко до Франции?», «Сколько дней езды отсюда до Парижа?» и т. п. Двадцатилетний парень по десять раз на дню загадывал такую загадку: «Сказать тебе, чего ты не сможешь сделать?» – «Чего?» – «Почесать комару жопу телеграфным столбом». (Под оглушительный смех слушателей.) Цыгане, кажется, вполне богаты, у них крытые повозки, лошади и т. д.; при этом они круглый год кочуют с работы на работу и копят деньги. Они говорили, что наш образ жизни (в домах и т. д.) для них противен, и объясняли, как ловко уклонялись от армии во время войны. Когда разговариваешь с ними, кажется, будто говоришь с людьми из другого века. Я часто слышал от них такое: «Если бы знал, где то-то и то-то, гнал бы за этим на лошади, пока последняя подкова не слетит» – метафора не из двадцатого века. Однажды цыгане беседовали о знаменитом конокраде Джордже Бигланде, и один, защищая его, сказал: «Не думаю, что Джордж такой плохой, как вы изображаете. Я знаю, что он крал лошадей у горджио (не цыган), но никогда не дойдет до того, чтобы красть у нас».
Цыгане называют нас «горджио», а себя – «рома», прозвище у них – «дидикай» (не уверен в написании). Все они знают язык романи и время от времени вставляли несколько слов, когда не хотели, чтобы их разговор поняли. Заметил у цыган любопытную особенность (не знаю, повсюду ли у них так): часто видишь семью, где все совершенно не похожи друг на друга. Это как будто бы подтверждает слухи о том, что цыгане воруют детей; но причина скорее в другом: как говорится, «умное дитя знает, кто его папа».
В нашем сарайчике жил старый глухой бродяга, с которым мы познакомились по дороге к Уэст-Моллингу, его так и звали: Глухой. По разговору он напоминал тетушку мистера Ф. {11}, а выглядел как персонаж с рисунков Джорджа Белчера {12}, но человек был умный, неплохо образованный и, без сомнения, не стал бы бродягой, если бы не глухота. Для тяжелой работы у него не было сил, и он годами перебивался разными заработками вроде уборки хмеля. По его подсчетам, он побывал больше чем в четырехстах разных ночлежках. Остальные двое, Барретт и человек из нашей бригады, Джордж, были типичными сельскохозяйственными рабочими-мигрантами. Последние годы у них был постоянный круговой маршрут: ранней весной, в период ягнения, работа в овчарне, потом уборка гороха, клубники, разных фруктов, хмеля, копка картофеля, турнепса и сахарной свеклы. Они редко остаются без работы дольше чем на одну-две недели и за это время успевают проесть все заработанное. Они пришли на ферму Блеста без гроша, и я точно видел, что один день у Барретта крошки не было во рту. Что приносили им труды: одежду, в которой ходят, солому, на которой спят круглый год, и харч – хлеб, сыр, бекон. Да еще, наверное, возможность раза два за год хорошенько выпить. Джордж был унылый тип, он с какой-то жалкой гордостью относился к тому, что недоедает, работает сверх сил и вынужден все время переходить с одной работы на другую. И песня у него была такая: «Таким, как мы, не по чину думать об умных вещах». (Он не умел ни писать, ни читать и, кажется, вообще считал грамотность блажью.) Я с этой философией хорошо знаком: часто слышал ее от судомоев в Париже {13}. Барретт, которому было шестьдесят три года, часто сетовал на плохую еду в наше время – по сравнению с тем, что было в молодости: «Тогда мы не жрали чертов хлеб с маргарином, с пустым пузом не ходили. Телячье сердце. Пельмени с беконом. Кровяная колбаса. Голова свиная». Мечтательный, ностальгический тон, каким он произнес: «Голова свиная», говорил о десятилетиях, прожитых впроголодь.
