Кровь и золото погон - Трифонов Сергей Дмитриевич (читать книги .TXT, .FB2) 📗
По булыжной мостовой громко зацокали копыта. Сзади и справа от колонны. Павловский сразу определил по звуку: строевые, кавалерийские. И в этот же момент услышал:
– Полковник Павловский?!
Голос показался знакомым, он обернулся. На прекрасном арабском скакуне гнедой масти сидел генерал Булак-Балахович, в новой шинели, не английской, а офицерского образца из дорогого драпа, перетянутой ремнями. На левом боку – простая казачья шашка, на правом, на ремне – тяжёлая деревянная кобура «маузера». Генерал излучал уверенность и надёжность. Его окружал десяток крепких, до зубов вооружённых бойцов в чёрных овчинных папахах, коротких полушубках, обутых в новые валенки.
Павловский вышел из колонны. Тут же подбежал эстонец-конвоир и, тыча штыком, стал злобно орать, видимо, требуя вернуться в строй. Один из охранников Булак-Балаховича наехал конём на конвоира, пригрозив плетью. Генерал выпрыгнул из седла, взял по руку Павловского, отвёл в сторону.
– С наступающим вас Крещеньем! Какие планы, господин полковник? Чем намереваетесь жить?
Павловский смущённо ответил:
– Честно сказать, не знаю, господин генерал.
– Вне строя прошу без званий. Мы с вами всё же офицеры прежней русской армии, традиции следует блюсти. Давайте вот что, пойдёмте в старое русское кафе, посидим, обмозгуем. Как, согласны?
– Согласен, Станислав Никодимович.
– Ну и прекрасно! – Генерал дал знак охране спешиться и следовать за ними. – Много ваших людей осталось?
– Около пятидесяти. Половина – донские казаки.
– Неплохо. Список есть?
Павловский достал из внутреннего кармана шинели последний списочный состав полка, в котором значилось пятьдесят четыре человека, передал его генералу. Булак-Балахович подозвал одного из своих людей, передал ему список и что-то тихо приказал.
– Ваши люди, Сергей Эдуардович, будут немедленно изъяты из колонны и отведены на нашу базу, тут недалече. Там их помоют, обмундируют и накормят, – он рассмеялся и дружески обнял Павловского. – А мы пока потолкуем.
В русском кафе, в том самом, где ранней осенью, перед подходом на Петроград, Павловский с Гуторовым пили крепкий литовский бимбер, ничего не изменилось. Знакомый официант быстро накрыл стол, выставив горшочки с запеченной в духовке свининой и картофелем, солёные огурчики, квашеную капусту, селёдочку с луком, принёс и показал большую бутылку виски «White horse». Генерал согласно кивнул головой и, улыбаясь, наполнил стаканы янтарной жидкостью.
– Жизнь выкидывает удивительные кренделя, Сергей Эдуардович. Пьём дешёвый шотландский виски; в нарушение всех европейских правил закусываем по-русски свининой и солёными огурцами эстонского производства… Чудны деяния твои, Господи. – Он перекрестился по-католически, слева направо. – Полагаю, Господь нам простит этот грех перед Крещеньем. Мы всё-таки люди ратные, а ратным можно. Ну, будем здоровы!
Павловский ел жадно, изголодавшись в последнее время. Ему было стыдно перед генералом, но он не отрывался от тарелки, поглощая нежную свинину. Насытившись и утёршись льняной салфеткой, сказал:
– Мне стыдно перед вами, Станислав Никодимович. За свой голод, за обтрёпанные и простреленные шинель и мундир. – На левом предплечье мундира пулевое отверстие было грубо зашито, а вокруг него расплылось рыжее пятно спёкшейся крови.
– Пустяки. Вы были ранены?
– Царапина. Ничего серьёзного. Пуля скользнула, ободрав кожу.
– А вы откуда родом? У вас очень правильный говор. Не из Питера, случаем?
– Из Новгорода. Там матушка осталась.
– О! Новгород! Чудный город. Кремль, Святая София, памятник Тысячелетию России, Ярославо Дворище с десятками прелестных церквей… А я в вашем городе долечивался в госпитале, знаете ли. В конце шестнадцатого. Но давайте к делу. От моей дивизии осталось полторы тысячи сабель. Считай, два конных полка. Пойдёте ко мне эскадронным командиром?
– Почту за честь, Станислав Никодимович, хоть взводным.
– Взводами пока есть кому командовать. Эскадрон сформируете из своих людей и частью из прибившихся ко мне конных егерей полковника Бенкендорфа. Вы часом не знаете, где сам Бенкендорф нынче?
– Не могу знать.
– Ну, да бог с ним. Я, Сергей Эдуардович, поляк, родом из Западной Белоруссии. Там сегодня вершатся большие дела. Кстати, у вас польская фамилия. Вы поляк?
– Во мне течёт польская кровь, по отцовской линии. Почивший в Бозе батюшка, отставной подполковник отдельного корпуса пограничной стражи, происходил из бедной, разорившейся шляхты с Волыни. Большую часть времени он и прослужил там.
– Прекрасно! Я всем буду вас представлять поляком, не подведите меня. В будущем это поможет. Так вот, являясь гражданином Эстонии, я через Генеральное консульство Польши в Ревеле, простите, теперь Таллине, пытаюсь наладить связи с польским Генеральным штабом. Если удастся мой замысел, мы с братом Юзефом, он полковник, командует у меня полком, и с вами, если пожелаете, уйдём под крыло белого польского орла. И не с пустыми руками. Приведём с собой боеспособную единицу – конную бригаду или дивизию. И там, в Западной Белоруссии, в союзе с Войском Польским, начнём новый крестовый поход против большевистской власти. Ну как, полковник? Пойдёте со мной?
У Павловского от выпитого, обильной закуски и потока необычной информации закружилась голова. Он некоторое время молчал и, сообразив, что его молчание может быть расценено, как колебание, решительно ответил:
– Простите, Станислав Никодимович, от выпитого и тепла несколько расслабился. Конечно, я с вами. Да и какой у меня выбор? Спасибо вам. Вы уже второй раз спасаете меня.
– Пустяки. Теперь слушайте дальше. У вас есть деньги? Ага, конечно нет. Я так и думал. И у меня нет. И у моих и ваших офицеров тоже… За два минувших месяца мы не получали жалованья. А где же они, денежки наши?
– Не могу знать.
– Верно! Вот мы и спросим об этом у самого главнокомандующего, у генерала Юденича. Где же наши денежки? А?
– Как-то не по уставу.
– А по уставу, милейший полковник, – Булак-Балахович повысил тон, лицо его налилось краской, – армию на голодном пайке держать? По уставу бросить её на растерзание красным псам, а самому отсиживаться за сотни вёрст в Нарве? По уставу отречься от растерзанной, разутой и раздетой армии, умирающей от тифа зимой в чужой стране, сидя в тёплой резиденции и попивая французский коньяк? Вот я и мои офицеры горят желанием спросить Николая Николаевича обо всём этом. Кстати, эстонская разведка и полиция готовы оказать нам содействие. Пойдёте с нами?
– Пойду.
– Вот и чудесненько. И ещё… – Генерал убрал с лица улыбку, прошёлся указательным пальцем по рыжим усам. – Мы люди военные. Никакой политики. Никакой самодеятельности. Железная дисциплина и неукоснительное подчинение только мне. Вам всё понятно, полковник?
– Так точно, господин генерал.
– Тогда с Богом!
Войсковая группа Булак-Балаховича со всеми удобствами разместилась на территории ипподрома неподалёку от Нарвы. Караульная служба, отметил Павловский, была тщательно налажена. Чужих на территорию не пускали. В натопленных помещениях отдыхали сытые и в меру пьяные бойцы и офицеры, скромно отмечали Крещенье. Где-то звучала гармошка, где-то под перебор гитарных струн лились волны грустных романсов…
Павловский нашёл и собрал своих. Подошли Гуторов, есаул Тимофеев, сотник Куринов, поручик Дембовский, совсем юный прапорщик Жамнов, хорунжий Толкучий, прибившиеся во время отступления сапёрный подпоручик Клёпин и коллега Гуторова по контрразведке – подпоручик Кузовков. Как всегда, рядом с командиром был его верный ординарец-адъютант – подхорунжий Хлебов, наводивший на всех страх своим пиратским видом. Из нижних чинов были командиры отделений – урядники Хрущ и Мокров, фельдфебель Бурко. Остальных решили не тревожить. Пусть отдыхают. Подхорунжий Хлебов доложил:
– Так что, господин полковник, люди помыты, поемши, обмундированы и обуты во всё новёхонькое. Ваши мундир, шинель, чистое исподнее и сапоги – ждутс вас в баньке.
