Кровь и Пламя (СИ) - Михайлов Руслан Алексеевич "Дем Михайлов" (прочитать книгу .txt) 📗
— Вы все еще наш господин — спокойно отозвался охотник, взглянув на меня в упор — И останетесь им. Большего знать и не требуется. Мы будем осторожны, господин Корис.
— Здесь оченно плохо! — возглас подбежавшего гнома избавил меня от неловких слов благодарности за столь великое проявление преданности.
— Почему?
— Не знать! Но чем дальше — тем хуже! Холоднее, страшнее, треска камня больше — плачет камень, страдает.
— От чего?
— Не знаю, друг Корис! Но что-то очень плохое! Зло! Зло!
— Где зло? Наверху? В земле?
— В камне зло! — выпалил Тикса и удивленно заморгал глазами, видимо сам не ожидая, что когда-нибудь сможет произнести такие кощунственные слова про столь добрый для всего Подгорного народа камень.
— Верно — медленно произнес я, понимая, что мои все усиливающиеся ощущения напрямую связаны с окружающим нас гранитом — Кажется, они вырубали язвы,… вырезали червоточины,… извлекали осколки,… выковыривали кусочки яблок из бедняцкого праздничного пирога.
— Господин?
— Представьте что это на самом деле очень большой яблочный пирог — я широко развел руками, не переставая при этом двигаться вперед и смотреть туда же, вглубь сумрачной расщелины — Но не пирог богатеев, а испеченный в семье бедняка, где на весь пирог потрачено лишь одно яблоко. Лепешка серого едва подслащенного теста и очень редкие, но очень вкусные кусочки печеного яблока. А те, кто вырубает гранитные блоки, они как мальчишки сладкоежки, что прямо пальцами жадно выбирают самую вкуснятину и, обжигаясь, пихают ее в рот, утирая губы грязными рукавами… и каждый кусочек яблока обильно пропитан… чем-то страшным…
— Оченно страшным! Гномы здесь жить бы не стали! — поспешно поддержал мое мнение коротышка — Ни за что!
— А здесь зубила стучали куда чаще — заметил я, глядя на сплошь изрытую дырами гранитную скалу — Вырезано блоков в разы больше. В этом месте было особенно много кусочков вкусного яблока?
— Я теперь на пирог яблочный и смотреть больше не смогу — бухнул Туорий.
— А че на него смотреть? — проворчал Рикар — Его есть надо пока не остыл! Господин, слышите?
— Слышу — ответил я, невольно ускоряя шаг и давая команду ниргалам — Стена!
Оба столь похожих на меня воина шагнули вперед, наши плечи с лязгом соприкоснулись. Дальше мы шагали в ногу. В моих руках обычный солдатский меч. Ниргалы вооружены арбалетами. За нашими спинами сгрудился весь невеликий отряд, замыкающие ведут недовольно фыркающих и пугливо прядающих ушами лошадей.
Донесшийся до моих настороженных ушей шум не был угрожающ. Окажись я в мирном городе и услышь подобные звуки, обязательно поспешил бы на помощь. Плач… впереди, в густом сумраке за уступом мягко поворачивающей расщелины, кто-то горько и жалобно плакал. Тоненько всхлипывал, порой вскрикивал и начинал стонуще причитать. Сначала мне показалось что там рыдает ребенок — и перед глазами сразу возникли ужасные останки до смерти замученного мальчугана насаженного на кол. Но нет, здесь голос был чуть грубее, взрослее.
Отстранив дернувшегося было вперед Рикара, я первым заглянул за уступ. И невольно замер.
В этом месте расщелина довольно сильно расширялась. И дорога уже шла не впритык к стенам, а на расстоянии в десять-двенадцать шагов от них. На этих случайных обочинах, между дорогой и гранитными скалами, были часто установлены прямоугольные каменные плиты, тяжелые и грубо обработанные, с полустертыми от времени надписями на непонятном для меня языке. Что могут означать подобные плиты выстроенные в ряд? На ум приходит только одно — кладбище. Вдоль дороги, по обеим ее сторонам, тянулись могильные надгробия, внося свою лепту тоски и мрачности в царящий здесь вечный сумрак. Все пространство между плитами очищено от мусора, усыпано крупной каменной крошкой. Здесь трудились очень заботливые и чуткие руки. Никто чужой не обиходит могилки с такой любовью и тщательностью. Тут заботились о посмертном отдыхе для друзей и родичей.
Не обошлось и без плачущих. Вот согбенная фигурка припавшая плечом к одному из надгробию. Упала голова на тощую костистую грудь, из полуоткрытых губ рвется и рвет жалобный плач, наполняя придорожное кладбище тоскливыми звуками печали. Вот только сомневаюсь, что рыдающий выражал свою тоску по почившим — ведь у могилы сидит темный гоблин, бессильно уронив руки и вытянув перед собой ноги в рваной уродливой обувке. Моему взору видны дыры на подошвах, видна истерзанная долгой дорогой кожа, стертая до кровоточащего темного мяса. Шурд не смог боле шагать. Из разведчика он превратился в жалобно хнычущее бесполезное существо. Но у его правой руки лежит плевательная трубка. А у левой — нечто, более всего напоминающее грубо вылепленную из глины свистелку. Знаю я такие штуки — немузыкальны, но стоит дунуть, и пронзительный звук рвет уши и разносится далеко в стороны. Здесь же, в расщелине, отражающееся от стен эхо унесется еще дальше. Так ты не просто брошен здесь, мелкий уродец. Ты оставлен охранять тылы… должен предупредить ушедший вперед отряд о наступающей на пятки опасности. Вот только твой хлипкий дух сломлен невзгодами выматывающего пути и силой подступившего отчаяния одиночества. Ты плачешь… жалеешь себя несчастного… оплакиваешь участь свою, проклинаешь злодейку судьбу…
Я тяжело шагнул вперед. Еще один шаг. И еще…
Лишь на моем пятом скрежещущем по крупнозернистому песку шаге, шурд медленно поднял голову и на меня уставилось изможденное лицо. Глубоко запавшие в глазницы глаза воспалены и болезненно щурятся. Губы сотрясает болезненная дрожь, изо рта вперемешку со стонами рвется простудный хрип. Темный гоблин не попытался дотянуться ни до оружия, ни до свистелки — хотя мог бы успеть. Не знаю, зачем я пошел к нему — что-то побудило меня сделать это. Хотя проще было приказать Литасу снять его одним метким выстрелом из лука. Но что сделано — то сделано.
Глаза шурда устремлены только на меня. Он недвижим. Лишь дрогнувшие губы испустили тихое, обреченное и недоумевающее одновременно:
— А ведь так хочется жить… просто жить,… зачем нам войны?
— Ты мудр — ответил я тихо.
— Лишь бы быс-стро…
— Да будет так — мой меч легко пронзил грудь шурда, ударив точно в сердце и остановив его навсегда.
Пульсирующая внутри гоблина тусклая искра жизни затрепетала как огонек свече и резко затухла. Во все стороны устремились мелкие крохи жизненной силы, часть коей досталось и мне, впитавшись сквозь кожу моего неприкрытого шлема лица. Голова гоблина упала на грудь. Его тощее нескладное тело сползло на землю и замерло у моих ног.
— Оу-я-оу…. — плачуще выкрикнул Тикса, падая на колени у одного из надгробий — Амура ифа… сколько вас…
— Много — ответил я и ему.
Остальные угрюмо молчали, оглядывая ряды могил. Их действительно много. Десятки десятков. Кладбищу не одно десятилетие. Мне не нужно уточнять у гнома, чьи это могилы и что это за язык — его горестный плач уже поведал мне это. Вот он род Медерубов — не утонувший в морской пучине, но все же почивший в чужой земле, в странном и темном месте. Все ли вы здесь? Жив ли еще хоть кто-то?
— Идем вперед — отдал я приказ, возвращаясь на песчаную дорогу и шагая дальше во тьму. Остальные последовали за мной. Лишь Туорий склонился над стоящим на коленях Тиксой, шепотом неумело ободряя его.
Шагая по сумрачной дороге, я ненадолго поднял голову, посмотрел на далекое синее небо. И увидел медленно витающие над нами искорки жизненной силы умершего шурда. Они как светлячки… их свет виден лишь мне… еще немного, и они рассеются, медленно угаснут,… криво усмехнувшись, я продолжил путь. Никто не вечен. Все мы смертны. Важна не сама смерть — важно лишь то, как именно мы умрем. Этот шурд умер достойно.
С каждым новым шагом мы медленно приближались к сердцевине этого странного гранитного пирога. И все чаще нам встречались раны на гранитном монолите стен. Я понимал, что расщелина, возможно, рассекает гранитную скалу насквозь, от края до края. Но что-то внутри меня шептало, что вскоре мы достигнем конца пути. И странное предчувствие не обмануло меня.
