Путь в Версаль (др. перевод) - Голон Анн (версия книг .txt) 📗
– О, вы невыносимы! – высвобождаясь из его объятий, запротестовала она. – Ваши все более лирические и пошлые признания сводят меня с ума.
– Этого-то мне и надо. Ладно, перестань ломаться.
Решительным движением, доказывающим, что силы вернулись к нему, он прижал Анжелику к себе и, запрокинув ее голову, принялся жадно целовать.
Удар тяжелым кувшином о стол заставил их отпрянуть друг от друга.
– Клянусь святым Иаковом! – прорычал папаша Буржю. – Этот чертов писака, приспешник дьявола, клеветник, в моем доме, у меня в буфетной! Да еще пристает к моей дочери! Вон отсюда, или я пинком под зад вышвырну тебя на улицу!
– Пощадите, сударь, пощадите мои штаны! Они так обветшали, что ваша августейшая пята будет причиной непристойного зрелища, которое не подобает видеть дамам.
– Вон отсюда, негодяй, бумагомаратель, надоеда! Своими дырявыми лохмотьями и шляпой ярмарочного фигляра ты позоришь мое заведение.
Но тот, гримасничая, хихикая и прикрывая обеими руками свой находящийся под угрозой зад, уже был возле дверей. Насмешливо показав папаше Буржю нос, он выскочил на улицу.
Анжелика смущенно сказала:
– Этот тип вошел в буфетную, и я никак не могла избавиться от него.
– Хм, – проворчал владелец харчевни, – однако не видно, чтобы ты была особенно раздосадована. Ладно-ладно, красотка, не спорь! Я же не против: немного ласки время от времени вам, хорошеньким девицам, только на пользу. Но если откровенно, Анжелика, ты меня разочаровываешь… Разве наш дом не посещают приличные люди? Зачем выбирать писателя?
У фаворитки короля мадемуазель де Лавальер был чересчур большой рот. Она немного прихрамывала. Говорили, будто это придает ей особый шарм и не мешает прелестно танцевать. Но факт оставался фактом: она хромала.
У нее была чересчур маленькая грудь. Ее сравнивали с Дианой, говорили об очаровании андрогинных существ, но факт оставался фактом: грудь у нее была плоская. И кожа сухая. От слез, вызванных неверностью короля, унижениями со стороны придворных и угрызениями совести, у нее ввалились глаза. Она похудела и высохла. И наконец, после второй беременности она страдала каким-то интимным недомоганием, детали которого были известны лишь Людовику XIV.
Однако Грязный Поэт тоже был в курсе. И обо всех потаенных или признанных горестях, и обо всех физических недостатках он сочинил изумительный, но полный столь злого остроумия и таких непристойностей памфлет, что даже не самые целомудренные буржуа избегали показывать его своим женам, и тем приходилось требовать его у служанок.
Так начиналась эта песенка.
Пасквиль можно было найти в каждом доме, от особняка Бирон, где жила Луиза де Лавальер, и Лувра до покоев самой королевы, которая, увидев подобный портрет соперницы, впервые за долгое время расхохоталась, потирая от удовольствия маленькие ручки.
Оскорбленная, умирающая от стыда, мадемуазель де Лавальер бросилась в первую попавшуюся карету и приказала доставить ее в монастырь Шайо, где хотела принять постриг.
Король приказал ей воротиться и явиться ко двору и отправил за ней господина Кольбера.
В этом его поступке была скорее не негодующая нежность, а гневный вызов, брошенный королем народу, осмелившемуся глумиться над своим государем, который уже начинал опасаться, что его любовница не делает ему чести.
Самые опытные сыщики были брошены на поиски Грязного Поэта.
На сей раз никто не сомневался, что его повесят.
В спаленке на улице Фран-Буржуа Анжелика заканчивала ночной туалет. Жавотта только что поклонилась и ушла. Дети спали.
Перед окном кто-то пробежал. Тонкий слой снега приглушал шаги.
Раздался стук в дверь. Анжелика надела пеньюар и отодвинула шторку потайного окошка.
– Кто там? – спросила она.
– Открой скорее, малышка-нищенка, скорее! Здесь собака!
Не раздумывая, Анжелика отодвинула засовы. Перед ней рухнул памфлетист. В то же мгновение из темноты метнулась какая-то белая масса, прыгнула и вцепилась ему в горло.
– Сорбонна! – воскликнула Анжелика. Она протянула руку и погладила влажную шерсть дога. – Отпусти его, Сорбонна. Lass ihn! Lass ihn! – Она говорила с собакой по-немецки, смутно припомнив, что на этом языке ей давал команды Дегре.
Сорбонна рычала, вцепившись клыками в воротник своей жертвы. Но вскоре она узнала голос Анжелики, завиляла хвостом и согласилась отпустить добычу. Однако продолжала рычать.
Беглец задыхался:
– Я умер!
– Да нет. Входите скорей.
– Собака останется за дверью и укажет полицейскому, где я.
– Да входите же, говорю!
Анжелика втолкнула его в дом, а сама, прикрыв за собой дверь, осталась под сводами ворот. Сорбонну она крепко держала за ошейник.
Под фонарем в проеме ворот кружился снег. Наконец Анжелика различила мягкие шаги, те самые, которые всегда сопровождали появление собаки. Шаги полицейского Франсуа Дегре.
Анжелика выступила из темноты:
– Не ищете ли вы свою собаку, мэтр Дегре?
Тот тоже зашел под арку и остановился. Лица его Анжелика не видела.
– Нет, – совершенно спокойно ответил он, – я ищу памфлетиста.
– Тут пробегала Сорбонна. Представьте, когда-то я знала вашу собаку. Я позвала ее и рискнула немного задержать.
– Вне всякого сомнения, ей это понравилось, мадам. В столь прекрасный вечер вы решили подышать воздухом на пороге?
– Я как раз закрывала дверь. Однако мы беседуем в темноте, мэтр Дегре, и я уверена, вы даже не догадываетесь, кто я.
– Я не догадываюсь, сударыня, – я знаю. Мне уже давно известно, кто живет в этом доме. А поскольку мне знакомы все таверны Парижа, я видел вас в «Красной Маске». Вы называете себя госпожой Моран, и у вас двое детей, старшего из которых зовут Флоримон.
– От вас ничего не скроешь. Но если вы знаете, кто я, почему понадобился случай, чтобы мы встретились?
– Я не был уверен, что мой визит доставит вам удовольствие, сударыня. При нашей последней встрече мы расстались отнюдь не друзьями…
Анжелике вспомнилась ночь погони в предместье Сен-Жермен. Во рту у нее пересохло. Едва шевеля губами, она спросила:
– Что вы хотите этим сказать?
– В ту ночь тоже шел снег, как сегодня. И в потайном ходе на улице Тампль было не менее темно, чем у ваших ворот.
Анжелика подавила вздох облегчения:
– Мы не были врагами. Мы были повержены, а это не одно и то же, мэтр Дегре.
– Не надо называть меня мэтром, сударыня, я продал должность адвоката, а заодно меня исключили из университета. Впрочем, я ее продал очень выгодно, так что сумел купить должность капитан-эксперта, в соответствии с коей посвящаю себя деятельности более доходной, хотя и не менее полезной: преследованию злоумышленников и злонамеренных граждан этого города. Так что с вершин слова я упал на дно молчания.
– Вы по-прежнему складно говорите, мэтр Дегре.
– При случае. Когда испытываю удовольствие от определенных упражнений в ораторском искусстве. Именно по этой причине мне поручают заниматься участью личностей, страдающих невоздержанностью письменной или устной речи: поэтов, газетчиков, писак самого разного толка. Как раз нынче вечером я преследую язвительного сочинителя по имени Клод Ле Пти, также называемого Грязным Поэтом. Он будет крайне благодарен вам за ваше вмешательство.
– Почему бы это?
– Потому что нас вы задержали, а он продолжал бежать.
– Простите, что задержала вас.
– Лично я получаю удовольствие, хотя гостиная, в которой вы меня принимаете, не слишком уютна.
