Вопрос любви - Вульф Изабель (книги бесплатно txt) 📗

Когда я прочитала до конца, меня колотила неописуемая ярость, во рту пересохло. Силлито все хорошенько продумал заранее. Он умышленно спланировал даже мою угрюмую физиономию на фотографии. Он сказал фотографу, что я должна выглядеть серьезной. Только вышла не солидность, которой он якобы добивался, а забитость. Он вынуждал меня делать беспечные комментарии, не включая диктофона, хотя на самом деле записывал все. Он не только использовал записи, полученные незаконным путем, но и исказил их по своему вкусу. А тот факт, что все записано с моих «собственных слов», делал это варево еще более отвратительным.

Я постучалась в дверь Синтии.

— Вот так засранец, — не переводя дух, проговорила она, прочитав статью. Она поджала губы, затем сдвинула свои очки для чтения на нос. — Теперь вы поняли, что я имела в виду?

— Да, — буркнула я. — Но зачем он так поступил? Что я ему сделала?

— Ничего. Но дело не в этом.

— Тогда в чем?

— В том, что он пойдет на все, чтобы только сделать себе имя. Это достаточно омерзительно, но его имя будет греметь и станет одиозным — все лучше, чем бессодержательность и безвестность. Раз у него не хватило таланта, чтобы добыть себе славу честным путем, он решил подойти к ней с тыла.

И вскоре я убедилась, до какой степени коварен этот тип. В понедельник глава пресс-службы «Четвертого канала» пожаловался редактору «Семафора», но я решила, что лично переговорю с Дарреном. Обычно у сотрудников воскресных газет понедельник выходной, поэтому я позвонила на следующее утро по его прямому телефону.

— Даррен Силлито. — Он был до тошнота доволен собой. Я так и видела, как он радостно подскакивает, презрительно принимая поздравления от коллег.

— Это Лора Квик. — Мгновение он молчал.

— Чем могу помочь? — дерзко спросил он.

— Я вам скажу, чем вы можете помочь, Даррен. Во-первых, объясните мне, почему ваша статья вышла на две недели раньше.

— Ну… в разделе новостей возникла проблема буквально в последнюю минуту, а поскольку мое интервью уже было написано, они использовали его, чтобы заполнить пробел.

— В самом деле?

— В самом деле, — медленно ответил он.

— Почему же вы не прислали мне цитаты по факсу?

— Ну, в сложившихся обстоятельствах у меня просто не хватило времени.

— Я вам не верю.

— Вы хотите сказать, что я лжец?

— Да. Именно. Потому что все это было продумано заранее. Поэтому вы так скоро и набили свою статью. Вы намеревались сделать из нее заметку, а не биографический обзор. И даже не собирались зачитывать мне цитаты. Теперь это очевидно.

— Можете думать что хотите — мне все равно.

— А вот мне не все равно, потому что вы написали лживое вонючее дерьмо! Мне не все равно, потому что вы беспардонно солгали и мне, и обо мне.

— Я ничего не выдумал. Все это вы говорили сами.

— Только вам известно, что говорила все это я совсем не так! В моих словах вы нашли совершенно противоположный смысл, хотя и знали, что я имела в виду другое.

— Все дело в… интерпретации. Я читал между строк.

— А мне вот приходится читать между вашей ложью. Кто, по-вашему, назовет себя «тяжелым человеком с запросами»? Да никто — и я тоже.

— Но вот теперь вы ведете себя именно так.

— Нет, я не «тяжелая» — я всего лишь выражаю праведный гнев. Я даже понятия не имею, откуда вы взяли эти слова! Я вам никогда не говорила о том, что я «тяжелый человек с запросами».

— Говорили. Теми же самыми словами.

— Когда?

— Когда мы впервые разговаривали. По телефону.

— Не говорила.

— Говорили. У меня это даже записано на диктофон.

— Что — у вас?..

— Записано на диктофон, — спокойно повторил он.

Я почувствовала себя так, будто мне нанесли удар в солнечное сплетение.

— Вы что, записывали наш разговор?

— Да.

— С того момента как я взяла трубку?

— Именно, — без тени стыда подтвердил он.

— Но… это незаконно.

— Отнюдь. Вам разве не доводилось слышать автоматический голос, который сообщает вам, что разговор будет записан с целью обучения и так далее?

У меня буквально отвисла челюсть в немом протесте.

— Они предупреждают сначала. И человек знает, что разговор записывается. Они не записывают его тайно, как сделали вы, Даррен, словно второсортный шпион-дилетант.

— Можете оскорблять меня сколько угодно, — беззаботно произнес он, — но это не было незаконно.

— Но хотя бы с моральной точки зрения! Это… низко.

— Я все всегда записываю на пленку. Я записал все, что вы сказали.

— Нет, не все. У вас диктофон был выключен первые двадцать минут интервью. Вы включили его только потом, я же видела.

— Я записывал все, — повторил он. — Чтобы потом не возникало споров.

— Но я не… понимаю, я… ах… понятно, — пробормотала я. — У вас работал другой диктофон. — Он молчал. — В кармане или в сумке. Как… подло! — Он не отвечал. — Но ведь первая часть нашего разговора не предназначалась для записи. Мы обсуждали это, и вы заверили меня, что разговор будет без записи, вы помните?

— Не существует такой вещи, как «разговор без записи», — самодовольно сказал он.

Я сидела разинув рот.

— Если у вас имеются хотя бы какие-то представления о морали, то такая вещь существует. Повторяю вам, я не говорила, что я «тяжелый человек с запросами», — я сказала, что это вранье таблоидов. Как не говорила я и того, что… — я схватила газету, — «плохо обращалась» с Ником… «третировала его» и так далее. Я сказала, что это таблоиды выставили события именно таким образом. А вы самовольно приписали эти цитаты мне… чтобы… чтобы… показать, что я виню себя в уходе мужа.

— Но вы вините себя. Разве нет?

— Нет, не виню, не виню, я…

— Было очевидно, что вините. Я видел, что вам неудобно это обсуждать, и моя задача как журналиста — отобразить свое видение. Мне жаль, что статья вам не понравилась, но, поскольку мы оба занятые люди, могу я предложить закончить наш разговор?

— Нет, не можете, Даррен, потому что я еще не закон…

В трубке слышались короткие гудки.

Моя попытка исправить ситуацию со статьей оказалась неудачной. Какой наивной я была, полагая, что общаться с широкополосной газетой лучше, чем с таблоидом! Оказалось, что это еще хуже.

— Даже в «Уорлд ньюс» [59] проявили бы больше гуманизма, — жаловалась я Хоуп, когда тем же вечером мне удалось поговорить с ней по мобильному.

— Очень может быть, — ответила она. — Статья написана так безобразно, что совершенно ясно: этот Даррен… Пидорито — или как там его — все заранее продумал. И еще с первого взгляда понятно: то, что он выдает за твои так называемые цитаты, просто вырванные из контекста клочки, потому что они не длиннее трех слов — на них невооруженным взглядом видны следы его вмешательства. Дерьмовый он журналист. — На заднем плане слышался шум проезжающего транспорта. Мне стало любопытно, куда она отправилась.

— Ты это заметила, потому что сама работаешь в связях с общественностью. А все остальные прочитают и поверят, что все это я сказала сама. — Мне было неприятно снова вспоминать об этом. — Я ничего не ем с воскресенья. Почти не сплю. Мне пришлось разослать всем соседям цветы, а еще письма с извинениями Энн Робинсон, Джереми Паксману и Роберту Робинсону, Господи Боже мой!

— Силлито просто дождевой червяк, — сказала Хоуп.

— Ты ошибаешься. У дождевого червя целых десять сердец, а у этого — ни одного. Ты только представь себе: он сидел в моем доме и любезничал со мной, угощаясь кофе со сливками — представляешь, он их попросил! — и шоколадным печеньем — и его тоже выпросил! — зная, что все это время у него где-то тихо стрекочет диктофон.

— Это безобразно, — повторила Хоуп. — Намеренное запутывание и преднамеренное искажение фактов. Так. Ты собираешься с этим что-то делать? — Она говорила, запыхавшись, словно куда-то торопилась.

Я взревела: