Нормальная история - Сорокин Владимир (читать хорошую книгу .txt) 📗
Человек устроен как машина, шарниры и сочленения его костей надежно смазываются. Глазное яблоко, наш главный орган восприятия мира, неуклонно смазывается. Только смазанный слюной язык способен довести до Москвы. Завораживающая мальчиков своим пахучим запахом смегма с раннего детства смазывает готовящийся к работе орган. И во время этой сладкой работы тоже предусмотрительно выделяется смазка. Все учтено! Чтобы человек не надорвался, не заскрипел.
В общем и целом жизнь наша идет как по маслу. В Древнем Египте человеческими телами смазывали направляющие, по которым толкали блоки для пирамид. А в старой доброй Англии в Средние века фальшивомонетчиков варили в масле на площадях.
И у каждого есть, безусловно, свое любимое масло. Масло жизни. Кто-то любит сливочное, спустившееся с альпийских лугов, а кто-то млеет от розового, столь ненавистного Понтию Пилату. Сальвадор Дали, например, обожал оливковое, мог его просто пить, мазал им грудь и усы.
Я оливковым маслом восемь раз чистил печень, выпивая стакан его, подогретого, и запивая лимонным соком. Впечатляющая процедура, надо признаться.
Масло помогает и выручает в неожиданных ситуациях. Помните, в фильме “Последнее танго в Париже” уставший от жизни, молчаливый герой, завтракающий прямо на полу пустынной, как и его душа, квартиры, без объяснений и нежностей, зачерпнув пальцем сливочного масла из брикета, смазывает попку что-то щебечущей героине и деловито содомирует ее, распластав на паркете.
Чтобы, так сказать, жизнь маслом не показалась.
А в конце фильма подмасленная девушка героя застрелила.
Потому что правда что масло: все равно наверх всплывет.
Кушать подано!
Вглядываюсь в фотографии советских праздничных застолий. Свадьбы, юбилеи, банкеты по поводу защиты диссертации…Что-то там темнеет на столе меж рюмок и бутылок. Еда. Ну, домашняя праздничная еда того времени более-менее понятна и приемлема: бабушкин пирог с мясом, мамина рыба под маринадом, шпроты, вареная колбаса, селедка под шубой, буженина, салаты с обилием майонеза, тушенное с овощами мясо, жареная курица. Это готовят и едят у нас и сейчас, в XXI веке.
Интереснее мир советских ресторанов, то, что предлагало государство своим состоятельным гражданам. Был такой зверь – Общепит. Взглянуть на него из мира современной гламурной еды и соответствующего обслуживания крайне любопытно. Сашими из тунца, теплые роллы с крабом и авокадо, салат “Цезарь” с креветками, паста с морепродуктами, суп из омара, паэлья, стейк рибай под грибным соусом… Раздвинем, раздвинем все эти прелести, наведем телескоп на советский ресторан 1975 года, куда я, двадцатилетний студент, получив стипендию, пригласил свою подругу-однокурсницу.
Ресторан “София” на площади Маяковского. Вход в ресторан клубился агрессивной энергией. В стеклянные двери ломились две компании. Седовласый швейцар их громогласно осаживал: “Шестерых не посажу! Восьмерых тем более! Не хамить! Ждать! Двое есть?” Мы были “двое”. Нас впустили в заведение. Дым коромыслом, оркестр ревет “Червону руту”, запахи спиртного, пота и перегретой аппаратуры. Нас подсадили. К невзрачному мужчине с внешностью зубного техника и его пухленькой подруге. На столе стояла бутылка водки и бутылка полусладкого шампанского. Инженер пил водку, девушка – шампанское. Ели они курицу с рисом. Горячих блюд было три: бифштекс с яйцом, курица с рисом и какая-то рыба. Я заказал бутылку того же полусладкого шампанского, мне принесли темный, пережаренный бифштекс, однокурснице – куриную ногу с рисом, мы хлопнули по бокалу и минут через десять уже терлись в пьяной толпе под “Эти глаза напротив”.
Еда в советских ресторанах не играла первой роли: уступая алкоголю, она была приблизительная, как и большинство бытовых вещей того времени. Идея ресторана была важнее его сути. Похоть и кураж правили бал. Коротенькая замшевая юбка однокурсницы открывала прелестные ноги. Они выглядели весьма съедобно. К ним сразу потянулись пьяные руки с соседних столов, голодные красные глаза нависали над нами: “Расс-шите пригласить вашу даму!” Но быстро захмелевшая девушка розовощеко пряталась у меня на груди, в складках зеленого батника.
Мы гастрономично танцевали, отбиваясь от красноглазых. Вокруг теснились смуглые бифштексы, бледные куриные ляжки, из динамиков с ревом сыпались рис, черемша, вялая зелень и пережаренный картофель фри. Дикий зверь Общепит попереваривал нас часа два и отрыгнул в пустую ночную Москву. Пока мы целовались в ожидании такси, желудочный сок Общепита медленно стекал с нас…
Каждый постсоветский человек изменил Общепиту в свое время по-своему: кто на Бали, кто на бульваре Распай, кто на рыбном рынке в Токио. С поеданием продукта свободного рынка открывался вкус к пище. Идея бифштекса уступала место самому бифштексу. “В советское время мне было все равно что есть” – максима, под которой подписались бы многие.
“Я впервые почувствовал вкус хлеба в Испании”, – признался мне известный советский переводчик испанской поэзии. У меня же измена Общепиту произошла зимнем вечером в Мюнхене на рынке, где в рыбном павильоне я впервые в жизни попробовал устриц. Блюдо с устрицами поставили на мраморную барную стойку, местный профессор славистики разлил по бокалам шабли, я выдавил на устрицу лимон, съел ее. Запил вином.
И потерял гастрономическую невинность.
Пуще неволи
Звонит приятель:
– Не хочешь тряхнуть стариной?
– В каком смысле?
– Съездить на охоту. Отличное место, хорошая компания. Все организовано.
– Я уже сорок лет не брал в руки охотничьего ружья.
– Так возьми! Знаешь, как это вставляет?
О, знаю, знаю, как это вставляет. Как заставляет кровь вскипать пузырьками, подниматься по кровяному руслу и распускаться в мозгу реликтовым цветком: охота! Детство и юность пролюбовался я этой пурпурной орхидеей, пахнущей ружейной смазкой и бездымным порохом “Сокол”.
Есть что вспомнить. Каждое лето начиналось в отдаленной от столицы губернии, где лежали густотравные луга, полные куропаток и перепелок, и стояли девственные, те самые, сурово шумящие леса, да и какие леса! Их уже давно повырубили.
Охота, одна из трех древних страстей человеческих, овладевает юной душой целиком, не оставляя ни щелочки в тебе на сомнения-колебания: хорошо ли это – убивать зверей и птиц ради удовольствия и азарта? Традиция. Ритуал. Мифы. Они помогут снять этот вопрос. Охота! Это по-мужски. О, как романтично, мужественно и прекрасно! А сколько написано об этом! Тургенев, Аксаков, Толстой, Некрасов, Хемингуэй.
А приготовление к охоте? А ружья? “Зауэр”, “зиммсон”, “беретта”, старые добрые “тулки”, древние шомпольные ружья, нарезные штуцеры, винтовки, современные карабины с оптическим прицелом, не оставляющие губастому лосю никаких шансов. А чистка оружия? Ветошь, наворачиваемая на шомпол, металлический ерш, снимающий освинцовку с зеркальных стволов, бутылочка с маслом. Идеально сияющие стволы! Чок-получок.
А ножи? Патронташи? А старый ягдташ со следами запекшейся птичьей крови? А манки на рябчика и утку? А утиные чучела для охоты с подсадной, чтобы обмануть доверчивую птицу?
А сам процесс? Нетерпеливо поскуливающий сеттер, яростно виляя хвостом, идет по тетеревиным набродам, чтобы вскоре замереть в стойке, подняв лапу, ожидая вашего “Пиль!”.
И взлет тяжелых птиц, и гром победных выстрелов…
А перерезание горла заваленному лосю, когда парная, дымящаяся кровь хлынет на ваши грязные сапоги? А бешеная стрельба на гусиных перелетах? А деликатный подход к токующему на сосне глухарю? А весенняя тяга вальдшнепов, когда в сгущающихся сумерках они летят серыми, неуловимыми зигзагами? Именно на тяге в моей двадцатилетней голове и зашевелилось первое сомнение: длинноносый вальдшнеп летит над просекой, поцвиркивая и ища сидящую в траве самочку, чтобы отдать ей свою любовь. А вместо самочки он получает в сердце выпущенный мною заряд дроби шестого нумера-с. Великолепно! Я ловкий стрелок! Потом труп этой красивой птицы я с гордостью покажу другим охотникам. И они похвалят меня. Ведь не так просто сбить стремительного вальдшнепа! Я расскажу, как это случилось, как он летел, как я промазал из правого, а уж из левого – достал его. А потом? Потом мы вернемся домой, отдадим вальдшнепа и других убитых птиц женщинам, они их ощиплют, выпотрошат, опалят, приготовят. И мы сядем за стол и будем пить вино, и есть убитых птиц, и рассказывать охотничьи истории о том, как и когда мы убивали животных. И женщины будут смотреть на нас любящими глазами. Наутро я пойду в туалет, и то, что осталось от переваренного вальдшнепа, вывалится из меня. Потом я зачехлю ружье, переоденусь, сяду на поезд и поеду в Москву. Вот и вся суть охоты.
