Хозяин музея Прадо и пророческие картины - Сьерра Хавьер (полные книги .TXT) 📗
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— Амадей, францисканский монах, был близок к влиятельным кругам Ватикана и в итоге достиг высокого положения личного секретаря и исповедника Сикста IV. Когда Рафаэль взялся писать портрет Льва X, бедный блаженный уже сорок лет покоился в могиле, но его имя и труд пользовались невиданной славой. Рукописные копии его сочинения имели широкое хождение начиная с 1502 года. Естественно, их держали в тайне и читали лишь избранные. Некоторые списки попали даже в Мадрид. Самый ранний из них хранится в монастыре Эскориал со времен правления короля Филиппа II.
— Но о чем была книга, доктор? — спросил я, умирая от любопытства.
Широкий лоб моего собеседника собрался гармошкой, подобно мехам старого аккордеона, ясные глаза сделались больше и увлажнились, взгляд обрел выражение чуть ли не робости.
— Похоже, дело обстояло так: архангел Гавриил являлся Амадею, когда тот впадал в экстаз. В течение восьми длительных трансов архангел рассказывал монаху о сотворении Богом ангелов, мира и человека. И книга стала обобщением или сборником наиважнейших откровений. Универсальной книгой. Понимаешь? От вестника монах узнал механику пророчеств, имена семи архангелов, защищавших врата рая. Они даже обсуждали францисканский подход к доктрине о непорочном зачатии Девы Марии, не принятый в качестве официального догмата церкви. Но самое главное, во время четвертого мистического переживания речь зашла о появлении ангельского пастыря, которому суждено отвратить человечество от гибельного пути. Заказывая портрет Рафаэлю, папа был, конечно, осведомлен о предсказании и, естественно, заинтересован в том, чтобы предстать перед лицом христианского мира в качестве пастыря из пророчества.
— Иными словами, Лев X верил в пророчество блаженного Амадея, поскольку оно отвечало его целям?
— И повелел Рафаэлю изобразить себя с примечательной ссылкой на книгу пророчеств. При случае, мой мальчик, найди хорошую репродукцию картины и рассмотри подробно манускрипт, который лежит перед папой на столе. Это Библия, открытая на Евангелии от Луки. Часть Писания, в те дни вдохновлявшая художника в работе над «Святым семейством», — сказал Фовел, вновь обратившись к «Ла Перле». — Подтверждением служат миниатюры, воспроизведенные в тексте книги. Интересно, что папа приподнимает пальцем страницу, оставляя под ней свободное место. Тебе известно, что и папа, и кардинал Саули считали «Apocalipsis nova» продолжением Евангелия от Луки, полученным в результате откровения? Место оставлено для него. Для нового Евангелия, предсказывавшего, что понтифику суждено стать ангельским пастырем из пророчества.
— Не пытаетесь ли вы мне внушить, что текст «Apocalipsis nova» является тем утраченным источником, из какого Рафаэль почерпнул сюжет «Ла Перлы»?
— Именно! В сущности, в сочинении блаженного Амадея фигурирует множество дополнительных эпизодов, отсутствующих в канонических Евангелиях. Например, в книге приведены неизвестные подробности о встрече отрока Иисуса с учеными мудрецами в храме, а также включен рассказ о детстве благоразумного разбойника. И один из сюжетов, которому архангел Гавриил уделяет особое внимание в своих откровениях, — это тесные отношения между Крестителем и Христом, зародившиеся еще в нежном возрасте. В сравнении с пророчеством о пришествии папы, кому предначертано свыше объединить в своих руках власть духовную и земную, подобного рода частность выглядела в глазах курии незначительным историческим анекдотом. Но не в глазах художников, читавших труд. Одним из них являлся Рафаэль.
— Он был не единственным?
— Нет. Другим стал Леонардо да Винчи. И то, что Леонардо получил доступ к книге и писал картины согласно ее заветам, едва не стоило ему карьеры...
Глава 2
РАСШИФРОВЫВАЯ РАФАЭЛЯ
Внезапно доктор Фовел замолчал. Сначала я не понял, в чем дело. Мой разговорчивый спутник, проводник в мире картин, вдруг напрягся, застыв наподобие одной из бронзовых скульптур Помпео Леони, стоявшей неподалеку. Мне показалось, будто он увидел или услышал нечто, насторожившее его. В самом деле, заметив в дальнем конце галереи прибывшую группу экскурсантов, он внезапно побледнел. Компания была немногочисленной и состояла из семи-восьми дисциплинированных туристов под предводительством гида — миниатюрной женщины, которая указывала экскурсантам путь сложенным зонтиком. Я присмотрелся к ней, но ни в поведении, ни в одежде дамы не заметил ничего угрожающего. Напротив, добрая женщина шла, приноравливаясь к шагу господина, отстававшего от всех остальных: он с трудом волочил левую ногу, видимо, парализованную. Время от времени ему приходилось подтаскивать ее руками. Сцена была заурядной, однако я уловил ужас Фовела. И хотя сам не испытывал страха, тело мое пронизала дрожь во второй раз нынешним вечером.
— Я закончу рассказ, если ты придешь во вторник, — тихо промолвил мой собеседник, стараясь не смотреть в сторону незваных гостей. — Будет хорошо, если ты внимательно изучишь «Мадонну в скалах» Леонардо. Договорились?
— Картина находится тут?
— Нет. Она в Лувре. В Прадо нет работ Леонардо. Во всяком случае, так считается...
— Как мне вас найти?
— Ищи меня в этой части музея. Я всегда на месте. А если не найдешь, загляни в зал номер тринадцать, мой любимый.
Закончив беседу и даже не попрощавшись, он скрылся в глубине галереи, не дав мне опомниться.
Он был странным. Очень странным. Его последние слова повергли меня в смятение. Он говорил так, будто музей безраздельно принадлежал ему. Однако его реакция на появление туристов вступала в противоречие с понятием собственности.
В то воскресенье я опоздал в общежитие к ужину. Покинув музей Прадо около восьми вечера, взбудораженный состоявшейся встречей, я прошел пешком до станции метро «Банко де Эспанья», предоставив короткому проливному дождю вернуть мне ощущение реальности. Прогулялся вдоль Пасео дель Прадо, огибая лужи и ориентируясь на мерцающие огоньки рождественских гирлянд. Промокнув до нитки и прячась от дождя под карнизами Музея Вооруженных сил и почтамта, я почувствовал себя превосходно. Настолько, что даже не возмутился, получив в столовой половину ломтя хлеба и небольшой кусок холодного цыпленка. Напротив, поблагодарил. У меня не было настроения ужинать в компании с другими студентами, но я умирал от голода. Я соорудил бутерброд и бегом поднялся к себе в комнату, чтобы съесть его. Снял промокшее пальто, принял душ и переоделся в домашнюю одежду. До библиотеки общежития я добрался поздно. К счастью, во время экзаменационной сессии она не закрывалась. Осмотрев стеллажи, я набрал книг по искусству и свалил их грудой на стол. Перед тем как отойти ко сну, я хотел собственными глазами убедиться, соответствует ли действительности хотя бы отчасти то, что рассказал мне словоохотливый маэстро из Прадо.
Мне понадобилось пять минут, чтобы найти портрет папы Льва X кисти Рафаэля Санти. И я понял, что доктор Фовел недостаточно ее расхваливал. Картина была прекрасной. Облик персонажей выражал напряженное ожидание. Казалось, можно услышать, о чем они шепчутся. Репродукция занимала три четверти листа энциклопедии, разложенной передо мной, и позволяла разглядеть, как понтифик, заложив пальцем страницы, многозначительно оставляет свободное место.
— Метафора «Apocalipsis nova», — прошептал я, словно сделав открытие.
Воодушевившись, я просмотрел предметные указатели в книгах, но за целый час не нашел ни единой ссылки на блаженного Амадея или его манускрипт. Зыбкое просветление стало рассеиваться, как призрак. «Точно, как сам Фовел», — промелькнула мысль. Я тотчас выбросил ее из головы и решил продолжить поиски в других направлениях. Опомнился я уже около двух часов ночи. Вокруг высились штабелями альбомы по искусству с репродукциями картин Рафаэля, Себастьяно дель Пьомбо и Леонардо, а также труды по истории Средних веков. За несколько часов я накопил больше вопросов, чем ответов, но узнал любопытные подробности о художнике, написавшем портрет Льва X в тот же период времени, когда появилась «жемчужина Прадо». Меня удивило единодушие, с каким исследователи восхваляли раннее пробуждение таланта у божественного Рафаэля. Высказывалось предположение, будто он унаследовал дар от своего отца Джованни Санти, поэта и живописца из Умбрии, создателя алтарных образов. Он первым познакомил сына с многообразием изобразительных форм. Благодаря отцу Рафаэль, с детства приобщившийся к основам мастерства, совсем юным поступил учеником к Перуджино. Именно Перуджино открыл дорогу одаренному ученику во Флоренцию, мекку живописцев того времени. Очутившись во Флоренции, Рафаэль стал свидетелем бурного развития философии и культуры, которое поддерживал и вдохновлял Козимо Медичи-Старый, великий предок Льва X. В новом для себя городе Рафаэль познакомился с гениальными соперниками — Микеланджело и Леонардо, а вскоре и сам занял место в авангарде грандиозного переворота в искусстве. Именно тогда Рафаэль начал снова и снова писать вариации образа, принесшего ему славу: Святое Семейство. Никто и никогда не писал больше столь прелестных мадонн — скромных, юных, прекрасных лицом и нежных. Они исполнены лиризма и земной сексуальности. Но вопреки религиозному канону Рафаэль почти всегда изображал Мадонну с двумя детьми. «Святой Иоанн и младенец Иисус не являются, как в раннесредневековой традиции, благочестивыми образами, закованными в латы святости», — прочитал я в одном из исследований. «Это живые дети, шаловливые и веселые. Вместе с тем ощущается их причастность к таинственной, сверхъестественной силе».
