Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны - Песков Василий Михайлович (бесплатные книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Русские миллионеры Рябушинский, Морозов, Гучков — «кержаки»-староверы.
Символами давней драматической ломки-раскола для нас остались патриарх Никон, протопоп Аввакум, боярыня Морозова, царь Петр.
Далеким эхом великого противостояния прозвучала недавно щемящая сердце судьба Лыковых. И эта вот деревенька — немыслимо где, на Аляске! — тоже осколок далеких горячих страстей. Светловолосые голубоглазые мужики, женщины в сарафанах, мальчишки в кафтанах — потомки тех, кто уходил «в леса и на гора» на восток, до Приморья.
Староверы всегда были чувствительны к беспокойству. И при угрозе их самобытному образу жизни они предпочитали «уйти подальше» и так дошли до Амура. И постепенно все устроилось, утряслось, успокоилось, примирилось.
Но на роду, видно, русскому человеку написано переживать великие потрясения. Социальная ломка начала этого века, несравнимая по масштабу с расколом, задевшая вся и всех, не могла не задеть «кержаков». Люди с заимки Лыковых разбрелись по горам. В больших староверческих селах скорбя притихли, смирились и приспособились к неизбежности. Однако не все. Жившие на Амуре с решимостью предков своих от «новой жизни» ушли. Нелегкое дело — бросить обжитое место с пастбищами, пашнями, сенокосами, пасеками, с лесной дичью и рыбными ловами.
Ушли! («Утекли», — сказал Кондратий Сазонтьевич.) Уходили, как встарь, тайно, порознь — одна семья, другая. Кто с лошадью, кто без лошади переправились через Амур. И собрались, «ручейками стеклись» уже в Китае.
Кондратий Сазонтьевич то время не знает. На русской земле он стоял лишь недавно, съездив в Москву. Родился же, как и все старшее поколение нынешних николаевцев, где-то вблизи Харбина. Тут родители его все начинали с нуля — поставили хибарку, скопили денег на лошадь, купили корову… К 45-му году «кержаки» и тут жили уже крепко и основательно. «Сеяли пшеницу, овес, гречиху, просо, бобы. В каждом хозяйстве были три лошади, две-три коровы, овцы, свиньи, разная птица, пчелы…»
И опять ломка! Пришедшая в сорок пятом году наша армия в «кержацкие» села принесла горе. Эту пору Кондратий Сазонтьевич хорошо помнит: «Кулаки! Беглецы! Э, как живут!» Уводили у нас коров, лошадей. Самое страшное — забрали отцов. Незаконно-де границу перешли в двадцатых годах. Всех взрослых мужчин забрали.
Не пощадили даже и стариков. Хозяевами в семьях остались вчерашние подростки. На их плечи легла забота о матерях, о младших братьях и сестрах.
«А в 50-х годах — напасти с другой стороны. В Китае к власти пришли коммунисты. Нам сказали: проживание нежелательно, уезжайте куда хотите». Куда уезжать? Похлопотала Организация Объединенных Наций о «кержаках». Уговорила принять их страны Южной Америки — Аргентину, Бразилию, Парагвай, Чили. Каково было русскому бородачу ехать в какой-то неведомый Парагвай! А что делать? «Приезжали советские агитаторы: давайте домой, поселим на целине. Кое-кто согласился, но очень немногие — хорошо помнили, как уводили отцов…»
И вот опять все брошено — дома, посевы, покосы, пасеки, продана спешно за бесценок китайцам скотина, «с собою — только узлы, баулы, да около каждой матери куча детишек».
В огромной массе переселенцы сбились в Гонконге. Возникли неизбежные в этих делах задержки, неувязки. В громадном перенаселенном городе не было места для бородатых крестьян, привыкших иметь дело с землей и по природе своей трудно переносивших толчею, тесноту, озабоченных судьбой детей и веры. Их все-таки переправили за океан — кого в Аргентину, кого в Парагвай. Большинство же — несколько тысяч — попало в Бразилию. И тут русаки опять же вцепились в землю. Опять пришлось начинать с нуля. «Туго пришлось. Еле кормились. Сеяли рис, просо, бобы, завели овощи. Но рынок был шаткий, терпели убытки. Прибытка хватало только на хлеб… И не было тут зимы! Для русского человека — это помеха».
И пришел час, сбросились в шапку, да, получив еще помощь от толстовского фонда, послали переселенцы ходоков в Вашингтон. И те преуспели, привезли разрешение переселиться в штат Орегон (северо-запад США). И стали семья за семьей уезжать из Бразилии. Собралась в Орегоне большая община. «Тут дело имели уже не с землей. Подрядились работать на мебельной фабрике. Учиться пришлось. Но преуспели. Хозяин фабрики нашими трудами разжился, ходил приговаривал: «Темпо! Темпо!» И мы вздохнули — еды стало вдоволь, обзавелись жильем подходящим».
Но и тут не всем староверам жизнь пришлась по душе. Увидели: дети врастают в чужую жизнь, поддаются влиянию и соблазнам, «вера теряла крепость». Тут и бросили взгляд на Аляску. Может, спасемся там? Послали в дальний край ходоков. Они все разведали. И сразу же друг за дружкой семьи тронулись в путь.
Деревню поставили скоро — за год. Рубили дома, били дорогу, завели огороды и пашню. Шестьдесят семей — четыреста человек сюда собрались. Первым среди них был Кондратий Сазонтьевич с семейством, другие — Фефеловы, Мартишовы, Реутовы, Якушкины. Тут все — родня.
С чего начали, чем живы сейчас на Аляске дальневосточные земледельцы… Начали с раскорчевки тайги. Построили лесопилку. И сразу принялись за дома. Почувствовали: Аляска — это как раз то что надо — «зимы много» и здешней природе нужны люди выносливые, неприхотливые. «Первый год работали по пятнадцать часов. Отрывались только на сон». Обращение к земле показало: растет тут все: ячмень, овес, картофель, горох, вся овощь. Однако кормиться тут лучше не от земли, а от воды. Мужики «покумекали», стали ездить на фабричку, изготовлявшую рыболовные катера. Дело, как в случае с мебелью в Орегоне, требовало уменья. Стали терпеливо учиться. Фабрика местного предпринимателя от притока трудолюбивых людей расцвела. Но ненадолго. Русаки, встав на ноги, рассудили: «А чего нам работать на дядю, когда мы и сами можем лепить корабли!» Сложившись, образовали маленькую компанию. За огородами в Николаевске соорудили крытую верфь. Хозяин бывшего производства разорился, потеряв сразу много рабочих рук. А николаевцы пошли в гору. Суденышки «лепят» или, точнее сказать, «отливают» из стекловолокна и смолы. Я был на верфи, видел остро пахнущий корпус очередного судна и видел потом в рыболовном порту эти невеликих размеров, но годные для плавания в океане суда. Оснастка, отделка (сгодилось мастерство мебельщиков!) — по высшему классу: рубка, камбуз, каюта для сна, холодильник для рыбы. Мотор у катера — шестьсот сил. И навигационная техника — самая современная. Четыре радиостанции: для разговоров с портом, со спасательной службой и специально с домом. Одна из систем позволяет «автопилотом» выходить прямо на поставленный в море буй. Спрос на эти ставшие именоваться русскими катера постоянный — «сколько сделаем, столько и продадим».
Мотор и оснастка, разумеется, покупные. Это все стоит более трети общей цены катера. А за все готовое судно берут николаевцы сто пятьдесят тысяч долларов. Делают в год тринадцать — пятнадцать посудин. И всего на Аляске ловят рыбу более сотни николаевских катеров.
Доходное дело — их строить. Однако, приглядевшись как следует к жизни, амурские мужики поняли: еще более доходное дело — ходить за рыбой. Дело, правда, как и в пашне, требует навыка, знаний: надо быть мореходом, надо рыбу выследить и поймать. Стали учиться, помогая друг другу. И дело пошло не хуже, чем у самых опытных рыбаков, промышляющих в этом краю.
Появилось даже некое превосходство, американцев называют насмешливо — шоколадниками.
На промысел ходят далеко в океан, аж до самой Японии. Ловят лососей и палтуса. Выход в море (четыре дня хода, день — лова) может дать сразу восемнадцать — двадцать тысяч долларов. Игра стоит свеч. Правда, можно и пролететь, прогореть: в рыболовстве не последнее дело — удача.
Но уже много построенных катеров куплено самими николаевцами. Я их видел в рыболовном порту, по названиям отличал: «Русак», «Орел», «Гусь», «Волга», «Кавказ»…
Доходы сейчас же сказались на образе жизни. Лошадей, скотину и огороды забросили, даже кур перестали держать. В каждом доме автомобиль, а то и два. Садится Акулина или Аксинья в своем староверческом сарафане за руль (все научились водить машины!) и едет в прибрежный Хомер, покупает там все, что надо для стола и хозяйства.
