Завоевательница - Сантьяго Эсмеральда (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
— Слушаю.
К октябрю 1851 года, когда Мигелю исполнилось шесть лет, Эухенио избавился от движимой части судоходного бизнеса (суда, оборудование, упаковочная тара, бочки, тросы и бог знает что еще), оставив себе доки, пакгаузы и конторы на побережье, пользовавшиеся большим спросом у арендаторов. Уорти посоветовал сделать некоторые инвестиции, которые он отслеживал, на Пуэрто-Рико и на Нью-йоркской фондовой бирже. А еще каждый год Эухенио посылал на гасиенду Лос-Хемелос ревизора проверять бухгалтерскую отчетность и контролировать общее положение дел.
Теперь полковнику уже не приходилось сидеть в конторе, прислушиваясь к бормотанию бухгалтеров, управляющих, инспекторов и диспетчеров, и он занял то положение в обществе, какое, по мнению Леоноры, должен был занимать всякий мужчина его возраста и происхождения, — он стал господином со средствами и досугом. Если бы Эухенио вышел в отставку в Вильямартине, то превратился бы в рядового военного, доживающего свои дни в покое и комфорте, а его подвиги оказались бы забыты всеми, кроме членов семьи. В Сан-Хуане же он вызывал восхищение своими богатством, профессией и заслугами. Куда бы он ни шел, военные отдавали ему честь, штатские кланялись, а дамы приседали в реверансе.
Эухенио на паях владел боевыми петухами и скаковыми лошадьми и наслаждался их победами, не утруждая себя заботами по воспитанию и обучению животных и не беспокоясь о том, как поддерживать их боевую или спортивную форму. Он вступил в общество «Де кабалъерос эспаньолос» — клуб, где свободное время посвящали картам, изысканным винам и ароматным сигарам. Подобно сыновьям, Эухенио прекрасно танцевал и получал громадное удовольствие, когда вел Леонору по натертому паркету богатых домов и бальных залов, не сомневаясь в том, что даже юные сеньориты приходят в восторг от его статной фигуры.
Супруги редко проводили вечера дома, поэтому Мигель ужинал с Эленой, которая не любила оставлять мальчика одного, пусть из-за этого ей и приходилось пропускать приемы и представления в театре. Именно Элена слушала, как он молится, и напоминала малышу включить в молитву королеву Изабеллу II, Ану, Северо, несчастных рабов, прокаженных, сирот и всех прочих из молитвенного перечня собора Катедраль-де-Сан-Хуан-Баутиста. Именно она водила Мигеля на уроки катехизиса и проверяла, соблюдает ли он церковные праздники. И в конце концов, именно Элена сняла с плеч Эухенио главный груз.
— Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне, — сказала она. — Я не собираюсь выходить замуж, пока не подрастет Мигель.
Маленький Мигель быстро привык к жизни в Сан-Хуане. Он был еще мал и купался в лучах любви и внимания дедушки с бабушкой и Элены. Они были строги, но добры, особенно абуэло, чьи усы топорщились в разные стороны, стоило ему рассердиться, и который, однако, редко повышал голос и никогда не поднимал на ребенка руку. Абуэла при любой возможности обнимала и целовала мальчика, стискивала его ладошку или сжимала плечо. Скоро Мигель понял, что бабушкина страсть к прикосновениям распространяется не только на него.
Если абуэла не вязала, не вышивала и не шила, то массировала плечи абуэло, или передвигала безделушки с места на место, или поправляла жилет Мигелю, или же потуже стягивала пояс передника на талии тетушки Кириаки. Кудряшки в бабушкиной прическе подпрыгивали при каждом движении и требовали постоянного подкручивания и подшпиливания. Ее черное платье украшали оборки, кружева и ленты, которые абуэла беспрестанно теребила, если не видела поблизости ничего другого, чем можно было бы занять пальцы.
Мигель думал, бабушкины руки были такими подвижными, потому что, когда она играла на арфе, они совершенно затихали. Во время траура инструмент, накрытый льняным покрывалом, несколько месяцев простоял в углу гостиной, и мальчик гадал, что это такое. Льняная гора походила на огромный безголовый призрак, и Мигель старался не смотреть в ее сторону. Вечерами после ужина абуэла снимала покрывало, прислонялась к инструменту правым плечом и приготавливалась играть. Когда бабушка музицировала, все ее тело замирало, глаза, казалось, устремлялись в незримую даль, а руки несколько мгновений мягко покоились на струнах, и только потом абуэла начинала перебирать пальцами, словно, перед тем как заставить струны петь, требовалось их успокоить.
На гасиенде единственными музыкальными инструментами в жизни Мигеля были палки, которыми Хосе отщелкивал ритм; высушенные тыквы — Самюэль царапал их проволокой, издавая громкое скрежетание; маракасы и трещотки, которыми размахивали Инес и Флора, или же барабаны — Хакобо и Бенисьо мастерили их из козьих и воловьих шкур, а потом колотили по ним ладонями. Однако же звучание этих инструментов разительно отличалось от голоса бабушкиной арфы. Абуэла нежно поглаживала или пощипывала кончиками пальцев длинные струны, извлекая красивые звуки. На гасиенде Лос-Хемелос Хосе, Инес, Хакобо и Бенисьо терли, скребли, били свои инструменты, и от звуков, которые они производили, сердце мальчика начинало колотиться. Игра бабушки успокаивала и вызывала в воображении порхающих бабочек и кружевные облака, а на плантации музыка была быстрой, и, когда Флора с другими женщинами пели и их пронзительные голоса взвивались и ниспадали, у Мигеля по коже пробегали мурашки.
Стоило на плантации зазвучать музыке, вокруг бараков зарождалось буйное движение. Женщины смеялись и хлопали, мужчины притоптывали, тела их раскачивались, а затем они пускались в пляс, и этот танец, даже если повод был торжественным и серьезным, всегда прославлял движение и звук. Когда играла абуэла, мир замедлял движение и затихал в унисон пению струн. Лица дедушки и Элены смягчались, так же как и у бабушки, и, если Мигель крутился или ерзал, абуэло бросал на мальчика сердитый взгляд, а Элена грозила пальцем и велела сидеть тихо. Когда абуэла играла, Мигелю хотелось, чтобы она ударила по струнам, чтобы Элена и абуэло захлопали в ладоши, тетушка Кириака и Бомбон пришли из кухни, постукивая деревянными ложками по своим кастрюлям, а ему бы разрешили кружиться и топать ногами посредине комнаты, как он привык делать во дворе сахарного завода, и чтобы грохот барабанов, наполняя его, уносился дальше в ночь.
Однажды в воскресенье, после мессы, Элена повела Мигеля на холм, к стенам укрепления, окружавшим Сан-Хуан. Она хотела показать мальчику море. Встречавшиеся им военные снимали увенчанные плюмажем шляпы и кланялись Элене.
— Это друзья дона Эухенио, — объясняла она в ответ на вопросительные взгляды мальчика.
А он видел, какое восхищение вызывала у мужчин Элена, в своей широкополой шляпе, кружевных перчатках, черном платье с шелковым поясом на талии, однако она ни на кого не обращала внимания.
Они завернули за угол, и им в лицо ударил шквал ветра, как будто в другой части города его порывы сдерживали дома. С вершины холма перед Мигелем открылся безбрежный простор — сине-зеленые волны, испещренные белыми барашками. Солнце отражалось от воды, и мальчик сощурился. Он поднес ладонь ко лбу, словно салютуя, и повернулся к океану спиной. Когда глаза перестали слезиться, Мигель разглядел окутанные туманом горы. Он переводил взгляд с гор на море, с мягких зеленых изгибов суши на бескрайнюю поверхность океана, будто хотел удостовериться в одном, перед тем как постичь существование другого.
— Испания находится вон там. — Элена указала на горизонт, как если бы оттуда могло что-то появиться. Лицо ее сделалось печальным, но, поняв, что Мигель это заметил, она мягко развернула его в сторону подковообразной гавани и продолжила уже повеселевшим тоном: — Мы приплыли вот на таком корабле.
Шхуна с высокой мачтой входила в порт, и ее квадратные паруса раздувались, словно гигантские крылья.
— Испания далеко, — произнес Мигель утвердительно, но Элена догадалась, что на самом деле это был вопрос.
— Мы добирались сюда месяц.
— Инес говорит, в океане охотятся пираты.
Элена приподняла брови:
— В этих водах есть пираты, но нас они не тронули.
— Мама сказала, на судне были лошади.
