Мадемуазель Шанель - Гортнер Кристофер Уильям (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗
— Он встречается с кем-то еще.
— Да? — Я мельком взглянула на газету. — Так это же хорошо, разве нет? Теперь наверняка не захочет разводиться, надо же как-то лавировать между любовницами, как он это делает в живописи.
Она бросила на меня сердитый взгляд:
— Я не про Жожо. Я про твоего герцога. Его видели с очень приличной, достойной леди, у которой целых три имени. Ты, кажется, так их называешь?
Минуту я не могла сдвинуться с места, даже пошевелиться. Она стояла передо мной в бесформенном платье, на голове потрепанная соломенная шляпка, хищное лицо раскраснелось: кажется, она уже вполне оправилась от своей личной трагедии. Я тут же пожалела, что пригласила ее; она должна была присоединиться к нам с Бендором на «Серебристом облаке», когда он приедет, и я уже предвидела грядущую суматоху и хаос. Мися никогда не бывала вполне довольна жизнью, если рядом не было человека ничтожнее или несчастнее ее самой.
Отбросив полотенце, я взяла газету, не обращая внимания на мокрые руки, и типографская краска сразу поплыла. Я прочитала заметку в разделе светской хроники, которую она обвела карандашом, и с равнодушным видом бросила газету обратно на стол, хотя у самой в душе бушевала буря.
— Это еще ни о чем не говорит. Даже противоречит тому, что в заголовке. Ну сопровождал эту, как ее… в общем, не важно… на какое-то светское мероприятие, и я не вижу тут ничего такого…
— Ее зовут Лоэлия Мэри Понсонби, она дочь лорда Сисонби, — перебила Мися, — и он сопровождал ее на обед, данный самим королем Георгом. Я бы не сказала, что тут ничего такого.
— Да, лично для него ничего такого, — резко возразила я, но, увидев пятна волнения на ее лице, не могла, хоть и через силу, не прибавить, как бы оправдываясь: — Ну мы же не единственные женщины на земле. И я не вижу ничего дурного в том, что он сопровождает эту Лоэлию Мэри Понсонби или кого еще там он считает нужным, на званый обед. Это его личное дело.
Мися буквально пронзила меня взглядом. Мне было неприятно, что она читает в моей душе, словно в книге, которую знает почти наизусть.
— Коко, дорогая… Я же знаю, как ты надеялась, что он на тебе женится. Зачем тогда такие траты на устройство семейного гнездышка, — она обвела руками мои владения, — если ты не хочешь стать его женой?
Я уставилась на нее с изумлением. Ее сверхъестественная, жуткая способность называть прямо то, что сама я никогда открыто бы не признала, пугала меня до ужаса.
— Ты думаешь, мы ничего не замечаем? Перед своим с Дяги отъездом в Венецию Лифарь заметил, что в последние дни ты стала какая-то скрытная, он даже не знал, как к тебе подступиться, боялся задать вопрос. «Когда Коко становится тише воды ниже травы, — сказала я ему, — это значит, она что-то задумала». А что еще тут можно задумать, как не пленение английского герцога?
— Ты… ты ничего не понимаешь, — прошептала я. Схватив полотенце и газету, я помчалась в дом. — Ланч подадут через час, — бросила я ей через плечо. — Перед этим поплавай в бассейне или прими ванну, дорогая. От тебя смердит интригами.
Когда я наконец добралась до своих кремово-коралловых комнат наверху, то с трудом переводила дыхание. В кулаке я сжимала проклятую газету, уже расползавшуюся от влаги, когда я снова читала сообщение, которое на самом деле ничего не значило, честное слово, пять или шесть строк, и в них говорилось о том, что его светлость герцога Вестминстерского видели, когда он сопровождал леди Понсонби к…
С каким-то утробным криком я швырнула газету через всю комнату. Она шлепнулась прямо на мой туалетный столик, опрокинув щетки для волос, пузырьки с кремами и баночки с мазями. Я слышала собственное шумное дыхание, тяжелое, словно мне не хватало воздуха. Я прижала к груди полотенце, и еще влажный купальный костюм прилип под халатом к телу.
В большом венецианском зеркале над туалетным столиком я увидела свое отражение — сгорбленную фигуру, странно искривленную в зеркальной поверхности. Отбросив в сторону полотенце, я медленно двинулась к нему, словно отражение могло улететь или исчезнуть. Подойдя совсем близко, чтобы хорошенько рассмотреть себя, я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и только потом усилием воли заставила себя открыть их снова и заглянуть в зеркало.
Сколько раз я видела себя в зеркале? Тысячи? Десятки тысяч? Это ведь вечный ритуал каждой женщины, когда она надевает сережки или ожерелье, поправляет выбившийся локон, подводит глаза, в последнюю минуту припудривает носик или прыскает духи. Я видела свое лицо в зеркале каждый день бо?льшую часть своей жизни. Я думала, что знаю его хорошо, как ничто другое. Но сейчас я взирала на какую-то совсем незнакомую женщину, в лице которой отразились все сорок шесть прожитых лет, от напряженных морщинок, образующих скобочки вокруг губ, до отчетливо видных сеточек в уголках глаз.
Я вспомнила один роман, который читала когда-то, где стареющая куртизанка приказала разбить у себя доме все зеркала, потому что не могла выносить вида своей надвигающейся дряхлеющей немощи. Тогда мне казалось это смешным, нелепым тщеславием, поскольку возраст есть плата за долголетие и в этом нет никакого стыда. Я никогда не считала себя красавицей и никак не думала, что стану избегать смотреть на свое отражение, не делала этого и сейчас. Я просто смотрела, внимательно ощупывая пальцами кривую подбородка, касаясь едва заметно провисших щек. Широко разведя худые руки, я разглядывала их загорелую кожу, принимала разные позы, как манекенщица в салоне, ставила ноги и так и этак, напрягая слабые мышцы, которые пыталась укреплять уроками танцев, плаванием, активным образом жизни. Я повернулась, чтобы посмотреть на себя сзади, маленькую, с ладной, стройной фигурой, обтянутой купальным костюмом, с отчетливо выступающими лопатками.
Нет, я уже, конечно, далеко не девочка. Не та девчонка-сорванец, которая очаровала Бальсана и приводила в восторг Боя. Я давно уже зрелая женщина — невероятно богатая и успешная, весь мир у моих ног, у меня есть все, что я только могу пожелать, и даже больше, мне доступно все, что придет в голову получить.
Но когда мои руки опустились на дряблый живот, где возраст отпечатался больше всего, я ощутила внутри некую пустоту, осязаемую и явную.
Но разве это так важно, что мне не удалось совершить тот единственный поступок, который делает женщину женщиной? Не отсутствие ли рядом со мной мужа и собственного ребенка посеяло зерно моей недостаточной удовлетворенности собой, как это произошло и с моей тетушкой Адриенной, связавшей свою жизнь с Нексоном, но без обручального кольца на пальце и без ребенка в детской, чтоб вести себя более решительно?
Дрожащими пальцами я нащупала сигареты. Прикурила, снова взяла смятую газету. Попыталась найти в этих банальных строчках, в этом напыщенном и пустом извещении что-нибудь такое, что бы меня успокоило и подбодрило, но не поняла ни слова, и газета выпала из рук.
Яростно погасив в пепельнице сигарету, я перешагнула через газету и отправилась принять душ перед ланчем.
Нет, рановато еще признавать, что роман с Бендором подходит к финалу, но ощущение такое было.
Как я и предполагала, пребывание на яхте не доставило мне никакого удовольствия. Мися то и дело скорбно вздыхала и жаловалась, как, мол, она теперь будет жить без Серта, я как могла избегала Бендора, и мне это прекрасно удавалось, пока он не припер меня к стенке в нашей каюте после того, как Мися, накачавшись шампанским и пошатываясь, отправилась в свою.
— Позволь спросить, что, черт возьми, происходит? — быстро проговорил он. — С тех пор как мы покинули Монте-Карло, ты и трех слов со мной не сказала.
— Правда?
Я повернулась к нему и поймала себя на желании найти что-нибудь в его внешности для меня неприятное: еще одну прядь седых волос на голове, морщину или складку на подбородке.
— Ты же видишь, с нами Мися. Ее надо занимать с утра до вечера.
— Да, но у нас есть слуги, они могут уделять ей внимание, исполнять ее прихоти. — Он расправил плечи. — Коко, в чем дело? Ты что-то недоговариваешь. И мне это не нравится.
