Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
— Установится?
— Пока не закончатся метели и не наступит настоящий мороз. Тогда можно будет идти без боязни. Лед будет толстым. Трудно на лошадях, но ты доберешься. Пусть германец идет впереди. Копыта его лошади достаточно широки, животное не будет скользить, и твой изящный конь сможет спокойно пройти следом по шершавому льду. Подумать только, привести такого коня сюда, да еще зимой! Ты с ума сошел, Цезарь.
— Моя мать тоже это говорила, — печально сказал Цезарь.
— Она-то умная. Сельские сабиняне — лошадники. Поэтому твое красивое животное заметят. А там, куда вы пойдете, никто не обратит на него внимания. — Рия ухмыльнулась, показав несколько черных зубов. — Но тебе только восемнадцать, в конце концов. Ты еще научишься.
Следующий день доказал, что Рия была права, говоря о погоде. Снег продолжал сыпать, навалив огромные сугробы. Если бы Цезарь и Бургунд не расчистили снег, уютный каменный дом Рии вскоре был бы совсем занесен, и даже Бургунд не смог бы открыть дверь. Снегопад продолжался еще четыре дня, затем местами стало появляться голубое небо, а воздух значительно похолодал.
— Я люблю, когда приходит зима, — сказала Рия, помогая им утеплять соломой конюшню. — В Риме холодная зима — несчастье, а в эту декаду у нас очень холодные зимы. Но здесь, по крайней мере, она чистая и сухая, как бы холодно ни было.
— Мне надо скорее уйти, — сказал Цезарь, орудуя сеном.
— Учитывая, сколько лопают твой германец и его коняга, я буду только рада, когда вы уйдете, — сказала мать Сертория, посмеиваясь. — Но не завтра. Может быть, послезавтра. Если станет возможно проехать между Римом и Нерсами, здесь тебе будет небезопасно. Когда Сулла вспомнит меня — а он должен вспомнить, он очень хорошо знал моего сына, — он первым делом пришлет сюда своих наемников.
Но гостям Рии не суждено было уйти. В ночь, когда они планировали отъезд, Цезарь захворал. Хотя на улице трещал жуткий мороз, дом был хорошо прогрет, как это принято в деревне: жаровни стояли вдоль каменных стен и добротные ставни не пропускали ветер. Но Цезаря бил озноб, и ему становилось все хуже.
— Мне это не нравится, — объявила Рия. — Я даже слышу, как стучат твои зубы. Но это длится слишком долго, чтобы быть простой лихорадкой. — Она положила ему руку на лоб и поморщилась. — Ты горишь! У тебя голова болит?
— Очень, — пробормотал он.
— Завтра ты никуда не поедешь. Иди сюда, германская глыба! Положи твоего хозяина в постель.
Цезарь оставался в постели, его трясла лихорадка, мучил кашель, не переставала болеть голова, его рвало.
— Caelum grave et pestilens — малярия, — сообщила знахарка, пришедшая к больному.
— Это не типичная малярия, — упрямо сказала Рия. — Это не четырехдневная и не трехдневная малярия. И он не потеет.
— Это малярия, Рия. Только необычная.
— Он умрет!
— Он сильный, — сказала знахарка. — Заставляй его пить. Лучшего совета я тебе дать не могу. Воду, смешанную со снегом.
Сулла готовился прочитать письмо от Помпея из Африки, когда в комнату вошел взволнованный управляющий Хрисогон.
— В чем дело? Я занят, хочу прочитать вот это!
— Господин, знатная женщина хочет видеть тебя.
— Скажи ей, пусть проваливает.
— Господин, я не могу!
Сулла оторвался от письма и удивленно посмотрел на Хрисогона.
— А я и не думал, что существует кто-то в мире живых, перед кем ты можешь спасовать, — молвил Сулла, забавляясь. — Ты дрожишь, Хрисогон. Она тебя укусила?
— Нет, господин, — сказал управляющий, который был начисто лишен чувства юмора. — Но я думал, что она убьет меня.
О, полагаю, я просто обязан увидеть эту женщину. Она назвала свое имя? Она смертная?
— Она назвала свое имя — Аврелия.
Сулла протянул руку, посмотрел на нее.
— Нет, я еще не превратился в прах.
— Впустить ее?
— Нет. Скажи ей, что я больше никогда не хочу ее видеть, — сказал Сулла.
Но он не вернулся к письму Помпея. Письмо его больше не интересовало.
— Господин, она отказывается уйти, пока не увидит тебя.
— Тогда пусть слуги вынесут ее.
— Я пытался, господин. Они боятся дотронуться до нее.
— Да, правильно! — Раздраженный, Сулла закрыл глаза. — Хорошо, Хрисогон, впусти ее.
И когда Аврелия решительно вошла в комнату, он сказал:
— Садись.
Она села. Яркий зимний свет осветил ее всю, вновь демонстрируя, что может сотворить время с когда-то идеальными чертами. В палатке командующего в Теане свет сочился так скудно, что Сулла и не разглядел Аврелию толком, но теперь он видел ее отчетливо. Слишком худая — это должно было сделать ее менее красивой. Но получалось наоборот. Густой румянец, который раньше заливал ее щеки и красил губы, исчез, сделав кожу мраморной. Волосы не поседели. Не поддалась она и желанию выглядеть моложе, изменив стиль прически. Она продолжала зачесывать волосы назад и собирать их в пучок на затылке. Глаза Аврелии остались прекрасными, обрамленные густыми черными ресницами под черными бровями в разлет. Эти глаза в упор смотрели на Суллу.
— Пришла по поводу своего мальчика, конечно, — начал Сулла, откидываясь в кресле.
— Да.
— Тогда говори, я слушаю.
— Ты сделал это потому, что он так похож на твоего сына?
Потрясенный, Сулла не мог больше выдерживать ее упорный взгляд и уткнулся в письмо Помпея, пока боль от вонзенного жала не утихла.
— Да, я был потрясен, когда увидел его, но нет, не поэтому.
И Сулла вновь устремил на нее холодный злой взгляд.
— Мне нравился твой сын, Луций Корнелий.
— Это не способ получить то, что ты хочешь, Аврелия. Мой мальчик умер слишком давно. Я научился жить с моей болью, даже когда такие люди, как ты, пытаются выгадать для себя на этом.
— Значит, ты знаешь, чего я хочу.
— Разумеется. — Он немного отодвинул кресло назад, не привыкнув еще к вогнутым, внутрь ножкам устойчивой конструкции романского стиля. — Ты хочешь, чтобы я сохранил тебе сына. Хотя своего сына я не сберег.
— Ты не можешь винить в этом ни меня, ни моего сына.
— Я могу обвинить любого, кого захочу. Я — диктатор! — крикнул он с пеной в уголках губ.
— Чепуха, Сулла! Ты сам не веришь в это! Я пришла просить тебя пожалеть моего сына, который заслуживает, смерти не больше, чем заслуживал участи быть фламином Юпитера.
— Согласен, он не подходит для своей должности. Но он получил ее. Наверное, ты хотела этого.
— Ни я, ни мой муж. Нам приказали. Сам Марий, в промежутке между своими зверствами, — сказала Аврелия, презрительно вздернув верхнюю губу. — Марий же велел Цинне отдать моему сыну дочь. Цинна тоже не хотел, чтобы его дочь стала фламиникой!
Сулла сменил тему.
— Ты перестала носить одежды тех красивых цветов, которые раньше любила, — сказал он. — Это кружево тебе совершенно не идет.
— Опять ерунду говоришь! — не выдержала она. — Я здесь не для того, чтобы ласкать твой взор. Я здесь, чтобы просить за сына!
— Мне доставит большое удовольствие пожалеть твоего сына. Он знает, что ему нужно сделать. Развестись с отродьем Цинны.
— Он не разведется с ней!
— Почему? — воскликнул Сулла, вскочив. — Почему?
Легкий румянец покрыл ее щеки, окрасил ее губы.
— Потому, дурак, что ты сам показал ему, что она — его единственный способ избавиться от должности, которую он ненавидит всем сердцем! Развестись с ней, остаться фламином до конца своих дней? Да он лучше умрет!
Сулла так и разинул рот.
— Что?
— Ты дурак, Сулла! Дурак! Он никогда с ней не разведется!
— Не критикуй меня!
— Я буду говорить тебе все, что хочу, ты, злой старикашка!
Наступило странное молчание. Гнев Суллы улегся так же быстро, как вспыхнул у Аврелии. Он отвернулся от окна и посмотрел на нее, словно на тяжкое испытание, которым она стала для него. Сейчас диктатор испытывал нечто большее, чем просто гнев.
— Давай сначала, — проговорил он. — Скажи мне, почему Марий сделал твоего сына фламином Юпитера, если никто из вас не хотел этого.
