Пленники Раздора (СИ) - Казакова Екатерина "Красная Шкапочка" (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
— Понятно, — мужчина вздохнул. — О чём ты хочешь поговорить?
— О Лебяжьих Переходах. О тех, кто там живет. О таких, как ты. Я хочу понять. Как ты умудрялся столько лет жить с женщиной и не загрызть её? Способны ли на это остальные? Много ли таких? Что у вас думают о Сером?
Славен растерялся. Вопросов было слишком много. И это человек вёл себя слишком просто. Говорил с ним, как с равным, но просил о немыслимом — просил рассказать про стаю… Да, сейчас Глава Цитадели казался простым мужиком, уставшим от усобиц и потерь, забывающим поесть или выспаться, но Славен понимал, что думать так — ошибка. Потому что вот эти пальцы, перебирающие тонкие завитки берестяных грамоток, легко могут озариться мертвенным сиянием Дара. И тогда — смерть.
Опять хлопнула дверь, это вернулась Лесана с корзиной в руках, подошла к столу, согнала сердито застрекотавшую сороку, постелила чистую холстину, взялась доставать горшки, миски, хлеб.
Глава задумчиво отложил в сторону прочитанную берестяную грамотку и уже собрался было взять следующую, но девушка, словно этого и ждала, — тут же вложила ему в освободившуюся руку ложку. Видимо опасалась, что если этого не сделать, он так и не поест. Обережник усмехнулся, а потом кивнул Славену:
— Садись ближе, — и повернулся к Лесане и её спутнику: — А вы ступайте.
Они вышли. Едва спину перестал прожигать взгляд колдуна, дышать сделалось легче. Славен, будто во сне, взял ломоть хлеба и спросил:
— Как тебя называть?
— Клесхом, — спокойно ответил Глава.
— Чудное какое-то имя… — растерянно произнёс собеседник.
— Северное. Я вырос у Злого моря.
Происходящее казалось вымыслом. Они сидели рядом и ели. Славен даже не разобрал, что именно, ибо сама трапеза была слишком странной…
— Как думаешь, что скажет твоя жена, если узнает, с кем жила все эти годы? — спросил спустя какое-то время Клесх.
Вот оно! Славен напрягся. Отложил ложку и посмотрел исподлобья на человека.
— Не знаю. Хотел бы узнать — рассказал бы, — а потом глухо добавил: — Но… она бы не поняла. И никто бы не понял.
— Почему? Я вот сижу, ем с тобой, разговариваю. И мне всё равно, что ты — Ходящий.
Мужчина усмехнулся:
— Это тебе оттого всё равно, что ты обережник. И в любой миг убить меня можешь, только дёрнусь.
— А ты дашь повод? — спросил Клесх с удивлением.
— Нет, — покачал головой Ходящий и добавил: — Пока в разуме. Но луна подойдет, и рассудок будет мутиться.
— И как же ты держался рядом с человеком живым?
— Уходил. Говорил, на охоту.
Глава усмехнулся:
— Не врал. А как же в те дни, когда охоты нет? Когда непогода и из дому не сунешься?
Его собеседник уронил взгляд в пол и замолчал.
— Ты кусал жену… — понял обережник.
Ответом ему была тишина.
Какое-то время мужчины безмолвствовали. Есть Славен больше не мог — кусок в горло не лез, да и человек, сидящий напротив, тоже, видимо, не был голоден. Наконец, он отодвинул в сторону горшки и произнес:
— Скажи своей жене, кто ты есть.
Ходящий вздрогнул и медленно поднялся со скамьи:
— Зря я вам доверился. Надо было бежать. Все одно, также бы остался ни с чем — без жены, без дома. Но я решил — должны ведь понять…
Клесх смотрел на него снизу вверх, словно не замечая зарождающегося в тёмных глазах гнева:
— Твоя жена тебя любит. Знает много лет. Ты не ждешь от неё понимания. Но хочешь его от меня и других обережников. Не слишком ли это странно? Мы должны видеть в тебе человека, относиться, как к себе подобному, а она?
Взгляд Славена стал колючим и злым:
— Ты и правда разницы не понимаешь? Или насмехаешься?
— Нет. Я объясняю, почему в тебе не замечают людского. И не будут замечать, пока сам не принудишь. Скажи жене, кто есть. В подземелье узников у меня довольно. Тебя я туда сажать не хочу. Нет надобности, вроде. Но если ты хочешь жить, как человек, то и веди себя по-человечески.
— Зачем? Что вы все пристали к моей жене? — рявкнул Славен и врезал кулаком себе по бедру, не зная, как ещё выместить гнев, страх и ярость.
Обережник спокойно убрал в корзину миски и горшки, бросил туда же холстинку и заметил:
— Славен, таких, как ты, много. Вы ведь не хотите умирать, верно? А я не хочу, чтобы гибли люди. Значит, нам надо учиться жить вместе. Мне бы поговорить с кем-нибудь из ваших вожаков. Они ведь тоже не любят Серого. И нам, и вам он, как кость в горле.
Ходящий задумался. В словах человека была истина. Стая волков и впрямь приносила лесу и его обитателям слишком много хлопот. Если б не оборотни, то Славен и дальше бы жил себе на заимке, никем не раскрытый, а люди по-прежнему ничего не знали о Лебяжьих Переходах… Вот только, помощь обережникам может выйти боком. Дашь убить Серого, как бы не принялись после за всех остальных… С другой стороны, не поможешь — сама по себе поднимется Цитадель, и тогда кровью умоются все. Обережникам-то гибнуть не привыкать, по ним и не заплачет никто — привычное дело. А у Звана в стае ребятишки, бабы, старики и всех под нож?
Мужчина молчал долго. Наконец, сказал:
— Серого тебе Зван сам отдаст. Эта скотина дикая всем уже опротивела. Но я не поведу вас к Лебяжьим Переходам. Я недостаточно тебе верю.
— Это правильно, — спокойно кивнул Клесх. — Я ведь тебе тоже недостаточно верю. Но я хочу с вами договориться. А это вряд ли получится, если мы будем сидеть по норам и осторожничать. Серый в силу с каждым днем входит. И опасен он нам одинаково.
Славен выслушал эту речь, но потом всё равно помотал головой и упрямо сказал:
— Не поведу тебя на наших Осенённых.
Клесх досадливо хлопнул себя по колену:
— Да нешто я такой страшный? Меня к ним не поведешь, они в Цитадель тоже вряд ли явятся. И чего? Мне к вам сватов засылать что ли? Значит, так. Я тебя отпускаю. Иди отсюда на все четыре стороны. Без жены. Могу даже спутника дать, все одно в каземате томится и слезы льет целыми днями. Прикажу — вас выведут. И ступайте, куда глаза глядят. Все, что мне от вас надо — это узнать, как Серого обложить, сколько волков у него, насколько сильны. И быстро.
Славен изумленно хлопал глазами, не в силах поверить в то, что его и впрямь готовы отпустить. Лишь потом дошло — без Ясны. Она тут останется. Клесх не дурак.
— Я вернусь и всё расскажу, — ответил мужчина. — Всё, что узнаю. Обещай ничего не говорить жене.
Обережник пожал плечами:
— Мне от её слёз никакой пользы.
Ходящий задумчиво потёр подбородок и осторожно спросил:
— А кого ты мне в спутники дать вознамерился?
Глава Цитадели задумчиво ответил:
— Никого. Он мне и тут пригодится. Иначе, как я узнаю, что ты дошел, куда отправляли? Но сперва я вас познакомлю.
Уже несколько дней Клёна почти не выходила из своего покойчика. Цитадель её пугала. А ночами снились кошмары. Первые ночи девушка провела в комнате отчима. Засыпала на соседней лавке, прижимая к лицу старую шаль. Та ещё пахла мамой…
Слезы катились, катились, катились. Голова сразу же начинала болеть — биение сердца глухими ударами отдавалось в затылке, темени, висках. Главное, не всхлипывать, а то Клесх проснется. Спит он крепко, но звук рыданий его будит. А отчим и так не высыпается и лицом чёрен. Почти не ест. Седины в волосах добавилось. Складка между бровями залегла глубже.
Падчерице было жалко его, такого молчаливого и окаменевшего. В нём будто жизнь остановилась и замерла. Как в ней.
— Ты что такая бледная? — спросил Клесх как-то вечером.
— Голова болит, — виновато ответила девушка.
— А чего ж молчишь? Идём.
Он повел её куда-то в соседнее крыло. Там пахло травами и воском. В одном из покоев, где с потолка свисали пучки сушеницы, а на полках стояли рядами горшки и корчажки, мужчина с изуродованным лицом готовил на маленькой печурке духмяное варево. Варево весело булькало, источая запах девятильника и меда.
— Ихтор, — Клесх подтолкнул падчерицу. — Погляди, чего с ней. Белая вся. Говорит, голова болит.
