Мастер Баллантрэ - Стивенсон Роберт Льюис (версия книг .txt) 📗

Что касается мистера Генри, то он по большей части не обращал внимания на дерзкие выходки Джона и отвечал ему на это лишь печальным и угрюмым взглядом. Соперничать в любви с покойным братом он не желал, а бранить или уволить старика за его преданность к покойному он не решался: у него не хватало на это энергии.

Второй старый слуга был Макконоки. Он был большой сплетник, любил клясться и божиться, вечно орал, ругался и очень часто был пьян. Когда Джон и Макконоки начинали спорить о мастере Баллантрэ и о мистере Генри, то они увлекались до такой степени, что обнаруживали даже в споре свои собственные пороки и достоинства, приписывая свои достоинства тому лицу, за которое они стояли, и свои пороки тому, которое они бранили. Макконоки очень скоро «пронюхал», что я симпатизирую мистеру Генри, и начал со мной откровенничать, отрывая меня даже порой от моих занятий.

— Вы не знаете, что это был за человек, этот хваленый мастер Баллантрэ, — говорил он. — Черт его побрал, и да будет он проклят! — кричал он. — Если бы он не родился, то мистер Генри был бы не мистером Генри, а мастером Баллантрэ, наследником поместья. Быть может, вы воображаете, что в то время, как он был жив, кто-нибудь его любил? Вовсе нет. Да и за что же? Никто не слыхал из его уст ни одного ласкового слова. Он вечно только бранился, насмехался над всеми и говорил сальности. И это джентльмен, черт бы его побрал! А что это был за безнравственный молодой человек, что за ужасный развратник, просто срам!

— Вы, быть может, слышали когда-нибудь о Вулли Уайте? Слышали? Нет? Ну, видите ли, Вулли был, как говорят, очень благочестивый человек, в высшей степени благочестивый, но, несмотря на это, я никогда не мог смотреть на него равнодушно, он всегда был мне противен. Говорят, что он время от времени позволял себе делать выговор мастеру Баллантрэ за бурный образ жизни, который он вел. Мастеру Баллантрэ надоело выслушивать замечания благочестивого Вулли, и он решил отомстить ему. Хорошее намерение, не правда ли? — спросил Макконоки, скаля зубы. — И что же он сделал? — продолжал он. — Он подкрался к дому, в котором жил Вулли, и закричал: «Бу-у!..», бросил ему в окно горящие ракеты, а в камин на горящие головешки порох. Вулли, вообразив, что к нему лезет черт, до такой степени испугался, что не мог двинуться с места, а мастер Баллантрэ все подбрасывал да побрасывал в камин порох. Наконец, Вулли взмолился и начал просить пощады, и только после того, как злодей насладился вдоволь мучениями своего ближнего, он оставил его в покое.

— Спросите Джона Поля, он был свидетелем этой жестокой шутки, и несмотря на то, что он души не чаял в мастере Баллантрэ, он, как христианин, возмутился этим издевательством над другим христианином.

Я спросил Макконоки, не знает ли он, чего, собственно, мастер Баллантрэ желал достигнуть, действуя таким образом.

— Где же мне знать? — ответил старик. — Мастер Баллантрэ никогда об этом не говорил. — Затем, скаля снова зубы и, по обыкновению, изрыгая проклятия и подтверждая слова свои клятвой, он бормотал себе под нос о том, что и когда происходило в этом доме и в каких дурных делах был замешан мастер Баллантрэ.

Во время одной из таких бесед Макконоки показал мне письмо, которое мисс Алисон посылала мастеру Баллантрэ и которое тот выронил. На этом письме ясно виднелись следы копыт прошедшей по нему лошади.

Это была моя последняя беседа с Макконоки, так как во время ее он позволил себе отзываться о миссис Генри до такой степени гадко и непозволительно, что я решил с тех пор держать его на почтительном от себя расстоянии.

Милорд был удивительно ласков с мистером Генри, он часто благодарил его за его хлопоты по имению и за его заботливость об отце и, ласково хлопая по плечу, громко говорил:

— Он у меня добрый, хороший сын.

Милорд был человек умный и справедливый, и поэтому он не мог не признавать заслуг своего сына и был ему действительно от души благодарен. Но, насколько я мог понять, благодарность было единственное, что милорд мог дать своему сыну Генри, вся же любовь его принадлежала покойному Джемсу. Мистер Генри знал это, по всей вероятности, так же хорошо, как и я. Я же, несмотря на ласковое обращение милорда с мистером Генри, убедился в том, что он любил покойного сына больше, чем живого, совершенно случайно, по некоторым словам, которые сказал мне как-то милорд.

Старик спросил меня, ладим ли мы с мистером Генри и довольны ли мы друг другом. Я ответил ему, разумеется, правду, и сказал, что мы ладим великолепно.

— Да, да, — сказал на это милорд, поглядывая на огонь в камине, — да, да, оно и не может быть иначе, он добрый малый, он очень добрый малый. А слышали вы, мистер Маккеллар, что у меня был еще другой сын? Он был менее дельный, чем его брат, и, быть может, менее нравственный, но я любил его, очень любил. Он умер. Но когда он был жив. мы все гордились им, очень гордились. Если б он не погиб, то из него, наверное, вышел бы удивительный человек, я уверен в этом… и все любили его больше, чем мистера Генри. — Последние слова он сказал, устремив грустный, задумчивый взгляд на пылавший в камине огонь. Затем, помолчав с минуту, он обратился ко мне и с некоторой живостью сказал: — Впрочем, я рад, я чрезвычайно рад, что вы в хороших отношениях с мистером Генри, он вас никогда не обидит.

С этими словами он открыл книгу, которую держал в руках, и это было признаком, что он не желает больше разговаривать.

Но едва ли милорд читал со вниманием и едва ли он понимал, что читал. Мне кажется, что его мысли, равно как и мои, были заняты сражением при Куллодене и смертью мастера Баллантрэ.

После этого разговора с милордом в сердце моем зародилось неприязненное чувство к старику-отцу, любившему недостойного сына больше достойного, и я стал питать даже некоторую злобу на умершего мастера Баллантрэ. Моя привязанность к мистеру Генри была настолько велика, что я сердился на тех, которые его не любили.

Скажу теперь несколько слов о миссис Генри. Быть может, я буду судить ее строже, чем она этого заслуживает, не знаю, пусть читатель решит этот вопрос, когда прочтет эту книгу, но мне кажется, что мое суждение беспристрастно.

Но раньше, чем писать о миссис Генри, я должен упомянуть об одном маленьком эпизоде из моей жизни в доме лорда, благодаря которому я сблизился еще больше с его семьей и сделался его поверенным, а также и поверенным его сына.

Я находился приблизительно с полгода в семействе лорда Деррисдира, когда Джон Поль заболел и слег в постель. По моему мнению, он заболел от пьянства, но те, которые ухаживали за ним, уверяли, что он ничего и в рот не берет, и смотрели на него чуть ли не как на святого, поэтому я, не имея никаких доказательств истины моих предположений, молчал и не говорил о том, что я думал. На третье утро после того, как Джон заболел, мистер Генри вошел ко мне в комнату и, глядя на меня каким-то смущенным взглядом, сказал:

— Маккеллар, не можете ли вы оказать мне маленькую услугу? Видите ли, мы платим одной особе пенсию, и Джон обыкновенно относит эту пенсию той личности, которая получает ее от нас, но так как Джон болен, то я решительно не знаю, кому мне дать это поручение, в случае, если бы вы отказались его исполнить. Дело это семейное, и я могу поручить исполнение его только такому человеку, которому я доверяю. Я снес бы эти деньги сам… но в силу некоторых обстоятельств я не могу это сделать. Макконоки болтун, его я также послать не могу, а между тем у меня есть причина… я не послал бы… ну да, я не желал бы, чтобы об этом узнала моя жена.

Сказав эти слова, он сильно покраснел.

Когда я узнал, что мне поручают отнести пенсию какой-то простой девушке, по имени Джесси Броун, я подумал, что мистер Генри, так сказать, «вознаграждает» ее за свои бывшие грешки, и поэтому, когда мне стало известно, что он расплачивается за грехи другого, я крайне удивился.

Дом, в котором жила Джесси Броун, находился в маленькой отдаленной улице С.-Брайда. Улица эта была довольно пустынная и была населена преимущественно торговцами. Перед самым входом в дом стоял человек с повязанной головой, а неподалеку от дома находилась харчевня, из которой, несмотря на то, что не было еще девяти часов утра, раздавались шум, гам и гиканье пьяных парней.