Трагедия адмирала Колчака. Книга 1 - Мельгунов Сергей Петрович (полные книги .TXT) 📗

Россия остаётся живою болью адмирала Колчака, несмотря на любые его слова о «кондотьерстве» и поклонении «божеству войны». И именно поэтому большевицкий переворот и начало новой властью мирных переговоров с немцами становятся для него очередным ударом, возвещая торжество хама («Центрохам» — презрительная кличка, данная Совнаркому немедленно после его «воцарения» [69]) и труса. «Без дисциплины человек прежде всего трус и неспособен к войне — вот в чём сущность нашей проигранной войны, — рассуждает Колчак по видимости спокойно, но сколько горечи в этом спокойствии! — Надо открыто признать, что мы войну проиграли благодаря стихийной трусости чисто животного свойства, охватившей массы, которые с первого дня революции освободились от дисциплины и провозгласили трусость истинно революционной добродетелью. Будем называть вещи своими именами, как это ни тяжело для нашего отечества: ведь в основе гуманности, пацифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость, страх боли, страдания и смерти. […] «Товарищ» — это синоним труса прежде всего, и армия, обратившись в товарищей, разбежалась или демократически «демобилизовалась», не желая воевать с крестьянами и рабочими, как сказал Троцкий и Крыленко» (в другом письме он бичует «политиканствующих хулиганов и хулиганствующих политиков, которые так ненавидят войну и всё, что с ней связано в виде чести, долга, совести, потому что прежде всего и в основании всего они трусы») [70]. И что остаётся делать сильному человеку, для которого всё это — честь, долг, совесть — не пустые слова?

«Известия о мире с Германией были для меня тяжким ударом; я видел, что этим наносится тяжкий удар независимости России. Я решил этого мира и заключившего его правительства не признавать», — расскажет Александр Васильевич за несколько дней до смерти [71]. Он обращается к дипломатическим представителям Великобритании («т.к. считаю, что Великобритания никогда не сложит оружия перед Германией»), предлагая свою шпагу английскому Королю, «т.к. его задача, победа над Германией, — единственный путь к благу не только Его страны, но и моей Родины» [72]. В этом вовсе не видно «кондотьерства», но Колчак, очевидно, продолжает растравлять свою душевную рану нарочитым подчёркиванием: «…Я откровенно сказал, что я лично не желал бы служить в английском флоте, ибо Великобритания располагает достаточным числом блестящих адмиралов и офицеров и по характеру морской войны надобности в помощи извне не имеется (а ведь он отлично знает цену себе и своим военно-морским дарованиям! — А.К.). Но мне бы доставило чисто нравственное удовлетворение служить там, где обстановка тяжела и где нужна помощь, где я не был бы лишним. Пусть Правительство Короля смотрит на меня не как на вице-адмирала, а [как на] солдата, которого пошлёт туда, куда сочтёт наиболее полезным» [73]. Вскоре было решено, что новым местом службы станет Месопотамия, но в ожидании парохода адмирал застрял в Шанхае, куда к нему неожиданно явился посланец из России.

Поручик Жевченко был командирован уже известным нам по Петрограду есаулом Семёновым. Выступив против большевиков немедленно после их переворота, есаул буквально с кучкой соратников разоружал революционизированные запасные и ополченские части и разгонял совдепы, скликая добровольцев. Предпринимая шаги по привлечению к своему предприятию российских представителей заграницей (в чьём распоряжении были определённые денежные суммы) и дипломатов союзных держав, Семёнов отправил в Шанхай эмиссара с приказанием не только хлопотать о помощи деньгами и оружием, но и «встретиться там с адмиралом Колчаком и просить его прибыть в Маньчжурию для возглавления начатого мною (Семёновым. — А.К.) движения против большевиков» [74]. Миссия, однако, не увенчалась успехом: «Я ответил, что поехать не могу, так как связан обязательствами перед английским правительством, но к выступлению Семёнова отношусь сочувственно, всё, что я сделал в данном случае, это говорил с нашими агентами о содействии офицеру Семёнова — Жевченко в снабжении Семёнова оружием», — рассказывает адмирал [75]; «…Жевченко по его поручению донёс мне, что адмирал считает, что обстановка данного момента ещё, по его мнению, не требует спешности в его активном выступлении, но он будет готов служить делу родины, как только она позовёт его», — дополняет есаул (к моменту написания своих мемуаров ставший уже генералом) [76].

Допустимо предположить, что «обязательства» действительно не были главной причиной отказа. Как представляется, адмирал Колчак, с ненавистью относясь к захватчикам власти, с резкою антипатией — к использовавшей их Германии и безусловно разделяя стремления к восстановлению Российской государственности и возвращению Империи на её традиционный исторический путь, в то же время считал далеко не все способы ведущими к этой цели. Патриот-государственник, он был крайним «государственником» и в методах, и если — тоже безусловному государственнику — Семёнову казались допустимыми самые авантюрные действия (ибо чем же, если не авантюрой, была его самоотверженная борьба на маньчжурской границе!), то Колчак, очевидно, полагал возможным начинать дело лишь на достаточно «солидной» основе: недаром же он, выразив сочувствие семёновским партизанам и ходатайствуя «удовлетворить теперь же заказ пулемётов и ручных гранат», о дальнейшей поддержке рассуждает не без оговорок: «высказался за желательность скорейшего обеспечения Семёнова оружием, но полагает, что размеры заказа должны быть в соответствии с действительными силами отряда» [77]. В сущности, Колчак оставался таким же максималистом, как в межвоенные годы, когда стремился возрождать разорённый Цусимою флот немедленно и в полном объёме (что для России было чрезвычайно трудно). Как бы то ни было, нежелание адмирала возглавить семёновское предприятие оказалось плохим фундаментом для строительства взаимоотношений с Атаманом через полтора месяца, когда Александр Васильевич всё-таки прибыл в Харбин — центр и основную базу всех открытых выступлений против Советской власти в Забайкалье и Приморье.

«Английское правительство […] нашло, что меня необходимо использовать в Сибири в видах Союзников и России…» — писал он об этом [78]; вскоре последовали консультации в Пекине с российским посланником, князем Н.В. Кудашевым, убеждавшим адмирала «принять на себя командование военными силами, которые формируются в полосе отчуждения Восточно-Китайской [железной] дороги, и, кроме того, принять на себя распределение сумм, поступающих от союзников» [79]. Всё это звучало гораздо серьёзнее, опереться предполагалось на Правление КВЖД, располагавшее определёнными ресурсами, планы формирований казались достаточно масштабными — и Колчак согласился.

Нет, впрочем, никаких оснований подозревать в нём всего лишь послушного исполнителя английских приказов: яростно ненавидя большевиков и их помощников по разрушению России (даже смерть от их рук он уподоблял перспективе «быть заживо съеденным домашними свиньями» [80]), Колчак видел единственный путь к освобождению страны — через активную борьбу. «…Будем верить, что в новой войне Россия возродится. «Революционная демократия» захлебнётся в собственной грязи, или её утопят в её же крови. Другой будущности у неё нет. Нет возрождения нации помимо войны, и оно мыслимо только через войну», — пишет он [81], и здесь вполне правдоподобным кажется предположение, что адмирал имеет в виду не «просто войну», «внешний» катаклизм, «судеб удары», когда «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат», — но и сознательные, целенаправленные поступки тех сильных и любящих своё Отечество, для кого этот «млат» окажется по руке.