В постели с Елизаветой. Интимная история английского королевского двора - Уайтлок Анна

Не зная, действовать ли согласно подписанному Елизаветой приказу, Дэвисон пошел к Хаттону и Сесилу, которые назначили на следующий день заседание Тайного совета. Было решено, что они приступят к действиям без дальнейших консультаций, «так как неуместно и неудобно более беспокоить по этому поводу ее величество». [970] В замок Фотерингей немедленно послали Роберта Била, секретаря совета, в сопровождении двух палачей. Сопроводительное письмо графам Шрусбери и Кенту, которых назначили председательствовать во время казни, подписали все члены Тайного совета, в том числе Уолсингем, сказавшийся больным. В письме такое положение дел назвали «особой услугой [королеве], направленной на личную безопасность ее величества и общий покой во всей стране». [971]

В восемь утра в среду 8 февраля Марию, одетую в черное, с распятием слоновой кости в руках, повели на эшафот, сооруженный в большом зале замка Фотерингей. Она положила голову на плаху в ожидании удара палача. Первый удар пришелся мимо и отсек часть ее черепа. Голову от шеи отделили лишь со второй попытки. После этого Ричард Флетчер, декан Питерборо, воскликнул: «Так погибнут враги королевы Елизаветы!» [972]

На следующий вечер Сесилу выпало передать Елизавете, что ее кузина, королева Шотландии, мертва. [973] Елизавета немедленно «слегла в постель из-за великого горя, какое она испытала из-за этого несчастья». [974]

К утру горе и замешательство сменились пылким гневом. Королева призвала к себе сэра Кристофера Хаттона и выбранила его за сыгранную им роль в деле, которое она, по ее словам, «никогда не приказывала и не имела в виду». [975] Она угрожала бросить всех членов Тайного совета в Тауэр за такое откровенное неповиновение ее приказам, а пока «велела им не показываться ей на глаза». [976] Основная сила ее гнева обрушилась на Дэвисона; Елизавета считала, что он злоупотребил ее доверием, дав ход подписанному ею смертному приговору. Дэвисона лишили должности, допросили в Звездной палате и посадили в Тауэр. Елизавета грозила ему казнью; его оштрафовали на 10 тысяч фунтов, сумму, значительно превышающую его средства. Дэвисон должен был оставаться за решеткой до тех пор, «пока так распорядилась ее величество».

Хотя штраф ему простили, Дэвисон провел в Тауэре год и восемь месяцев; его так и не допустили назад, на королевскую службу. [977] Сесилу, после многолетней верной службы, запретили показываться королеве на глаза; он несколько месяцев пробыл в опале. Некоторое время Елизавета называла его «предателем, обманщиком и злым негодяем». Обычно гордый и прагматичный, шестидесятишестилетний Сесил вынужден был писать отчаянные письма, в которых умолял разрешить ему хотя бы лежать у ног Елизаветы в надежде, «что крупицы Вашего милосердия… утолят боль моего сердца». [978] Его приятельница леди Кобэм, одна из старейших наперсниц Елизаветы, уверяла его: «Если вы напишете письмо, я его передам. С радостью окажу вам такую услугу». [979] Ей удалось не только замолвить за Сесила слово перед королевой, но и регулярно держать его в курсе всего, что происходило за время его отсутствия. Наконец в марте Сесила снова допустили к королеве. В дни, последовавшие после казни Марии, Елизавета не ела и не спала. В совместном письме от 12 февраля ее советники умоляли ее «вернуться к естественной пище и сну, дабы поддержать Ваше здоровье». [980] В первое воскресенье после смерти Марии Ричард Флетчер, один из любимейших священников Елизаветы, столкнулся со сложной задачей. Ему предстояло вести службу в небольшой королевской часовне в Гринвиче. [981] Будучи деканом Питерборо, Флетчер присутствовал на процессе и казни Марии; он осуждал шотландскую королеву за ее предательский католицизм. Елизавета сидела на возвышении, придворные стояли внизу. Флетчер назвал казнь Марии «судом Божиим» и просил Елизавету возвыситься над своим горем и преследовать врагов и тех, кто покушался на ее жизнь. [982]

Вскоре после того, как Елизавета узнала новости из Фотерингея, она написала Якову VI. В письме она отрицала свою причастность к казни его матери: «Мой дорогой брат, хотелось бы мне, чтобы вы узнали (но не почувствовали) ту крайнюю скорбь, какая владеет моей душой, ибо вопреки моим намерениям произошел страшный несчастный случай… В произошедшем нет моей вины, в чем свидетелями служат Бог и многие люди… Я не настолько труслива, чтобы отступать от правого дела или отрицать его из страха перед каким-либо живым существом или государем. Я не настолько низкого происхождения и не питаю злых намерений… Уверяю вас… если бы я в самом деле намеревалась так поступить, я бы ни за что не переложила свою вину на других; и не проклинала бы себя тем больше… со своей стороны, считайте, что нет у вас на свете более любящей родственницы и более близкого друга, чем я; никто так, как я, не будет больше заботиться о сохранении вас и вашего имущества… ваша любящая сестра и кузина королева Елизавета». [983]

Роберту Кэри, младшему сыну лорда Хенсдона, ставшему курьером по особо важным поручениям, приказали доставить письмо Якову. Король Шотландии «очень тяжело» воспринял весть о смерти матери. На улицах Эдинбурга собирались толпы, угрожавшие английской королеве. Агент Уолсингема в столице Шотландии прислал в Лондон едкую эпиграмму, в которой Елизавету называли «Иезавелью, английской шлюхой». [984]

Беспорядки начались и в католической Европе. [985] Сэр Эдвард Стаффорд сообщал из Парижа: «Откровенно говоря, все здешние жители в ярости и выражают нелюбовь свою к ее величеству и желают ей всяческих несчастий». Он добавлял, что Генрих III, король Франции и бывший деверь Марии, «очень тяжело воспринял» новость и немедленно разорвал дипломатические отношения с Англией. [986] Несколько месяцев король отказывался принять Уолсингема, которого Елизавета назначила посланником; Уолсингем добивался аудиенции, желая объяснить причины казни. Французы тут же воззвали к мести. Такова была сила их ненависти, что французский король счел себя обязанным послать письмо Стаффорду, в котором требовал, ради его же личной безопасности, не покидать здания посольства в Париже.

Парижские священники и полемисты резко осуждали казнь Марии Стюарт. Началась настоящая пропагандистская война: католики выставили неприглядные портреты Елизаветы, а гугеноты отвечали рисунками, на которых английская королева представала во всем величии. Рисунки сопровождались панегириками. [987] В апреле 1587 г. Уолсингем предупредил Стаффорда, что будет редактировать его депеши, чтобы Елизавета не знала, как французы возмущены казнью; он боялся, что новости лишь распалят ее гнев по отношению к членам Тайного совета. [988]

Английские и шотландские ссыльные католики, жившие во Франции, осуждали Елизавету в печати и широко обсуждали ее ночные кошмары и бессонницу, преследовавшие ее, по слухам, с того дня, как она подписала Марии смертный приговор. [989] В сочинении «Мучения королевы Шотландии» (Martyre de la royne d’Escosse), написанном Адамом Блэквудом вскоре после гибели Марии, утверждалось, что сэр Уолтер Майлдмей пошел к Дадли, когда тот еще лежал в постели, и предупредил его об «очевидной опасности и гибели для его положения», поскольку Марию казнили с «непростительной жестокостью», «вопреки положениям закона, права или доводов разума и без каких-либо следов правосудия». По словам Блэквуда, Дадли немедленно выскочил из постели и в одной ночной сорочке отправился прямиком в опочивальню Елизаветы – «куда он часто заходил не по таким срочным делам», – чтобы предупредить ее о возможных последствиях казни». Дороти Стаффорд, «которая находилась в постели королевы», закричала «ужасным голосом», разбудив королеву, а затем разрыдалась. Она сказала Елизавете, что видела страшный сон, в котором королеву Шотландии обезглавили, а сразу после этого и голова самой Елизаветы покатилась с плеч. Елизавета объявила, «что то же видение было во сне и ей, отчего она пребывает в глубоком ужасе», и в результате она передумала и отменяет казнь Марии. [990] В другом издании Блэквуд пишет о том, как, подписав смертный приговор, Елизавета, «гарпия», не спала всю ночь, так как в ее душе «поселилась другая дьяволица, которая мучила ее из-за казни кузины до такой степени, что она раскаялась в своем злодеянии». [991]