Жемчужина Санкт-Петербурга - Фернивалл (Фурнивэлл) Кейт (лучшие книги .TXT) 📗
— Это я передам папе, — сказала она.
Елизавета бросила взгляд на синюю коробочку с алмазным ожерельем, но Валентина не открыла ее.
— Это от Чернова. Папа под это сможет взять в банке кредит.
Мать вздохнула.
— Спасибо, Валентина. Я очень благодарна тебе.
— Тебе это понравилось бы. Очень красивая вещь.
— Ты так обо мне думаешь? Считаешь меня падкой на красивые вещи? — Взгляд матери не отрывался от карт.
— Почему ты вышла замуж за него? За папу?
Рука женщины неожиданно дернулась, как от удара электричеством. Елизавета стала раскладывать карты быстрее, но произнесла все так же неторопливо:
— Когда я была лишь немногим старше тебя, я любила мужчину, но мои родители считали, что он мне не пара. Они заплатили ему, чтобы он уехал из Петербурга.
— Откупились?
— Да. И он уехал, даже не попрощавшись. После этого мне было все равно, за кого выходить.
Валентина все так же сидела на полу у огня и внимательно смотрела на мать, пока та наконец не оторвала взгляд от карт и не посмотрела ей в глаза.
— Прости меня, мама, — сказала Валентина. — Прости за все.
Елизавета пожала плечами и снова взялась за пасьянс. Валентина поднялась, подошла к шкафу, в котором на полках теснились разнообразные бутылки, и налила два стакана водки. Потом поставила один из них на стол перед матерью и вернулась со вторым на свое место у камина. Глядя на огонь, она сделала глоток.
— Мама, ты могла рассказать об этом и раньше. Почему ты говоришь об этом только сейчас?
— У меня есть на то причины.
— Какие?
— Вопервых, я хочу, чтобы ты знала: мужчины очень редко оказываются такими, какими ты их считаешь. Не забывай этого. Вовторых… — Она ненадолго замолчала и быстро выложила три карты, как будто давая себе время подобрать нужные слова. — Потому что сегодня ты ушла от нас.
— Ушла?
— Ушла. Я вижу это в твоих глазах, слышу в твоих шагах — твои ноги ступают уверенно, будто точно знают, куда направляются. Я слышу это и в твоем голосе. Сегодня вечером ты повзрослела и ушла от нас с отцом.
— Но я все еще здесь, мама.
Мать кивнула. Потом выпила залпом водку и спросила:
— Твой инженер, надо полагать, жив?
— Да, — поспешно выпалила Валентина, как будто боялась даже допустить мысль о том, что он умер.
Потом, как мать, выпила залпом прозрачную жидкость. Дома у доктора Федорина она дала Йенсу такую дозу морфия, которая свалила бы с ног и быка, но даже во сне он продолжал держать ее за руку. Тогда она поцеловала его пальцы и прошептала, что он может доверять ей. Верь мне, Йенс. И я буду верить тебе. Потому что мама ошибается и ты именно такой мужчина, каким я тебя представляю. Ты уже доказал мне это.
— Ты улыбаешься, — сказала Елизавета.
Неужели? Валентина этого не заметила.
— Улыбаешься, потому что думаешь о нем.
— Ты ведь и сама до сих пор улыбаешься, когда думаешь о мужчине, которого любишь.
Брови матери поползли вверх.
— Да.
Она хотела еще чтото сказать, но промолчала. Резким движением женщина сгребла карты и крепко сжала колоду. На глазах у нее выступили слезы.
— Мама! — Валентина бросилась к ней.
— Валентина, — прошептала Елизавета, — я не хочу тебя потерять.
Девушка обняла мать.
Стоя у окна своей спальни, Валентина не могла дождаться наступления утра. Когда стали загораться первые огни в комнатах слуг, она накинула плащ и выскользнула в темноту. Свежий морозный воздух обжег легкие, но небо было безоблачным и звезды на нем сверкали, точно бриллиантовая россыпь. Она вспомнила поездку на санях с Йенсом, как они вместе рассматривали ночные светила и как он не рассмеялся, когда она рассказала о своем решении стать санитаркой. Даже тогда он понимал ее.
В конюшне было оживленно. Конюхи гребли солому, чистили лошадей, насвистывали незатейливые мелодии и ломали лед в ведрах. В воздухе стоял сладковатый запах сена и овса. Валентина заметила, что крепкая маленькая лошадка, на которой она вчера ездила в лес, тоже была в своем стойле. Один из конюхов удивленно посмотрел на девушку, когда она стала подниматься по узкой лестнице наверх к спальным комнатам, но она не обратила на него внимания.
— Лев, — громко произнесла она, распахнув дверь в комнатку казака. — Никудышный из тебя стрелок.
Попков лежал на полу, в той же грязной хламиде, в которой ездил вчера в лес. Подняться он даже не попытался. Глаза у него были мутные, как будто подернутые пленкой, но на гостью он посмотрел с интересом.
— Этот гад отклонился, — проворчал он.
— Ты Аркину только череп оцарапал.
— А хотел башку прострелить.
— Почему он так поступил?
— Из мести, наверное.
— Месть может быть обоюдной.
Казак оскалился, и было невозможно определить, то ли он улыбается, то ли огрызается. Валентина села на его узкую кровать и окинула взглядом мускулистую фигуру.
— Где ружье? — спросила она. — Ты вернул его в кабинет?
— Конечно.
— Спасибо.
— Ваш инженер жив?
Она кивнула.
— Тебе нужен морфий?
— Нет.
Изпод плаща она достала бутылку водки, которую прихватила в голубом салоне. Тут же взгляд казака прояснился, и в черных, как сама преисподняя, глазах появился живой блеск. Валентина протянула ему бутылку.
— Пусть это будет последняя на сегодня, хорошо? — сказала она. — Хотя бы до завтрака.
Он захохотал. От его громогласного смеха пошатнулись тонкие стены. Лев начал открывать бутылку.
Валентина сразу поняла, что капитан Чернов накачан морфием. Зрачки его превратились в две крошечные точки, губы утратили твердость. Линия рта как будто расплылась, что сделало его неузнаваемым. Видимо, его доктор, так же как Валентина, верил в важность устранения боли.
Сидя тихо у кровати, она прислушивалась к плачу его матери. Графиня Чернова, хрупкая женщина с несколькими нитками жемчуга на шее, сидела в золоченом кресле с противоположной стороны кровати и плакала в изящный кружевной платочек, который Валентине казался совершенно неподходящим для этого дела. В сердце девушки не было места сочувствию матери человека, который поклялся убить Йенса. В этот дом она пришла по настоянию родителей, и это был последний раз, когда она согласилась сыграть роль невесты. Прикасаться к раненому она не желала. Правая рука его лежала сверху на одеяле, и девушка скорее согласилась бы отрубить ее, чем поднять. Это была та самая рука, которая с такой готовностью поднимала дуэльный пистолет.
— Валентина, — прошептал Степан, — едем со мной.
Он попытался улыбнуться, но у расслабленных морфием мышц не хватило сил. Ранен он был в живот и потерял много крови. Всю ночь Чернов находился между жизнью и смертью, но под утро ему стало лучше, и появилась надежда, что он пойдет на поправку. Так сказал ей его отец, граф Чернов. Лучше. Пойдет на поправку. Она закрыла глаза.
— Я не могу уехать с вами, — отчетливо произнесла она, чтобы в его затуманенном разуме не произошло никакой ошибки. — У меня больна сестра, поэтому я не могу оставить Петербург.
Родители его заявили о своем намерении, как только он окрепнет, везти сына в их фамильную резиденцию на Черном море. Они надеялись, что теплый южный климат будет способствовать скорейшему выздоровлению Степана. Глядя на бледное лицо на подушке, Валентина вдруг вспомнила, как кровь гусара растекалась по снегу, такая же красная, как его форма, и она решила на прощание сказать Чернову чтото приятное.
— Когда вы вернетесь, мы поговорим снова. — Она встала. — Возможно, я даже сыграю вам на рояле. — Валентина не смогла спрятать легкую улыбку, промелькнувшую на ее лице.
30
Йенсу приснился страшный сон. В темные ночные часы, когда жизнь какимто невообразимым способом трансформируется настолько, что реальность становится изменчивой, а сознание — ускользающим, появились волки. Он понимал, что находится в доме Федорина и что в центре Петербурга дикие животные не бегают по жилым помещениям, и все же они появились. Сначала он услышал запах. Точно такой запах стоял в комнате женщины, которая лежала в кровати с мертвыми детьми.
