Сиротка. Слезы счастья - Дюпюи Мари-Бернадетт (книги полностью TXT, FB2) 📗
– Я накрою на стол, – сказала она. – Бабушка проголодалась. Знаете, я не буду больше ездить в Пуэнт-Блё. Это пустая трата времени. Там сейчас уже почти нет учеников. А Констана я могу научить алфавиту и сама.
– Мне очень жаль, что ты туда больше не поедешь! Ты ведь относилась к этим занятиям с огромным энтузиазмом, а Овид отзывался о тебе исключительно хорошо! – сокрушенно покачала головой Эрмин.
– Мама, не настаивай. Месье Лафлер и сам считает, что я и так ему уже достаточно помогла. К тому же мы скоро уедем на берег Перибонки.
– Не раньше чем через десять дней, – уточнил Тошан. – У тебя такой же усталый вид, как у Кионы. Ложись сегодня спать пораньше.
– Хорошо, папа, – ответила Лоранс послушно.
Ужин прошел абсолютно спокойно. Жослин часто зевал, разглагольствуя гораздо меньше, чем обычно. Мирей, обычно сидевшая за столом с хозяевами дома, тоже в основном молчала. Лора, которую угнетала всеобщая молчаливость, предпринимала усилия к тому, чтобы скрыть, что пребывает в дурном расположении духа, но тем не менее частенько тяжело вздыхала.
– Как у нас тут весело! – пошутила Эрмин, принимаясь за десерт – грушевый компот и печенье.
Мадлен мечтательно улыбнулась, не уловив иронии в голосе своей подруги. Эта индианка радовалась тому, что присматривает и ухаживает за Аделью, пусть даже наряду с ней этим занималась и Киона. Адель заполняла собой ту пустоту, которая образовалась в душе Мадлен, когда Акали ушла в монастырь.
– Со стороны может показаться, что на наш дом обрушилось какое-то несчастье, – хмыкнул Тошан. – Слава Богу, ничего подобного не произошло.
– Известно ли вам, что ангелы вовсе не являются любимчиками Бога и что он охотнее обращает свою любовь на людей – согрешивших, но покаявшихся? – вдруг сказала Киона, как будто бы эти ее слова являлись ответом на реплику ее сводного брата. – Ангел, достойный называться ангелом, не знает, что такое грех. Он вообще никогда не грешит, и Бог в какой-то степени обходит его своим вниманием. Кто при таком положении дел согласился бы быть ангелом?
– Не говори глупостей, – вздохнул Жослин. – Малышка моя, ты сегодня вечером какая-то странная.
– Жосс, так написано в Библии, которую твоя дочь читает вот уже несколько лет, – сказала Лора.
– Мой дорогой папочка, тебе кажется, что я сегодня вечером какая-то странная? – удивилась Киона. – Это почти что плеоназм.
Это заумное слово вывело Мирей из ее апатии.
– Иисусе милосердный, ты что, говоришь на иностранном языке?
– Нет, я говорю по-французски. Плеоназм – это то же самое, что повторение, то есть когда одно и то же говорят два раза. Лично мне кажется, что я всегда была странной, еще с рождения. Имя Киона уже могло бы стать синонимом слова «странная».
– Я в этом ничего не смыслю, малышка. Ой, слышите, возле дома лает собака? Кто-то приехал, – сказала Мирей.
– Это, несомненно, Эстер! – воскликнула Лора. – Она сегодня закончила работать поздно.
Эстер, подойдя к столу, поздоровалась с присутствующими. Возле ее ног крутился фокстерьер. Эстер выглядела великолепно: белая кожа, карие глаза, блестящие черные волосы, чувственные губы, тщательно накрашенные помадой неяркого цвета.
– Хотите перекусить? – спросил Жослин, очарованный этой красивой женщиной.
– Нет, благодарю вас, я уже поужинала. Меня приглашал на ужин месье Лафлер. Я отведала самого вкусного лосося в мире – уананиша из озера Сен-Жан. Белое вино тоже было неплохим. Завтра месье Лафлер не будет проводить занятий. Он повезет меня покупать сыр на сыроварню, на которой работает Мукки. Вообще-то это просто повод для хорошей прогулки. Ваш сын, Эрмин, очаровал меня своими рассказами о городе Ла-Бе и его окрестностях. Я желаю вам всем спокойной ночи и сама отправляюсь спать. Мы с Лафлером договорились встретиться возле церкви.
– Я рад за вас, Эстер, – сказал Тошан, который и в самом деле был рад за эту женщину.
Лора тоже сказала Эстер, что рада за нее, однако ее голос при этом был не очень твердым. Ее светлые глаза забегали: она старалась не смотреть на свою внучку, которую такие слова могли сильно уязвить. Никто не заметил этого, кроме Кионы, – она прочла в мыслях Лоранс, что слова ее отца и бабушки и в самом деле были для нее не очень приятны.
Эстер направилась в прихожую, весьма довольная тем, что поделилась своей радостью с семьей, приютившей ее у себя. «Если Эрмин все еще переживает по поводу своего мужа, то теперь она успокоится, – подумала Эстер. – Я наглядно показываю всем, что эта страна мне нравится и что ко мне возвращается вкус к жизни. И все благодаря им – Тошану и особенно Кионе».
Лоранс стоически проглотила последнюю ложечку компота. Сложив салфетку, она выпила немного воды.
– Я ложусь спать, – заявила она, чувствуя, как у нее сжимается сердце и все тело охватывает озноб, а душу – отчаяние.
Она обняла своих родителей, бабушку с дедушкой, Мирей и Мадлен и пошла в свою комнату очень бледная, не произнося больше ни слова. Киона сразу же пошла вслед за ней с мрачным лицом. «Отныне я буду твоей тенью, Лоранс, – сказала она. – Можешь меня хоть ненавидеть, но я тебя одну не оставлю».
На наручных часах Кионы, положенных на ночной столик, было два часа ночи. Луна заливала тусклым светом эту комнату, в которой в последние два года так часто болтали о том о сем, хихикали и откровенничали друг с другом три девушки, стараясь при этом не шуметь, чтобы не мешать всем остальным домочадцам. Комната представляла собой просторное помещение с двумя окнами, которое предназначалось для сестер-близняшек, но в котором стояла также кровать, выделенная Кионе. Лора вообще-то предоставила Кионе и отдельную комнату, однако девушка использовала ее в основном для того, чтобы хранить свою одежду, книги и прочие личные вещи. Этой ночью в той комнате спала Адель в компании своей единственной куклы и плюшевого мишки, которого ей дал Констан.
Киона, чувствуя, что веки у нее отяжелели, изо всех сил старалась не заснуть. Она смотрела на Лоранс, которая лежала на соседней кровати спиной к ней, Кионе. Ее волосы разметались по подушке, а тело по самую шею было скрыто одеялом.
«Надеюсь, я приняла правильное решение, – мысленно говорила себе обескураженная Киона. – Лора разделяет мое мнение насчет того, что нам не следует предавать огласке эту историю с Овидом».
Запершись тогда, перед невеселым ужином, втроем в комнате, Киона, Лора и Лоранс очень напряженно спорили друг с другом, проглотив в качестве аперитива коктейль из упреков, признаний и слез. Лоранс все рассказала бабушке: и о первом поцелуе в «шевроле» (поцелуе коротеньком и легком), и о поцелуе втором, при помощи которого она, Лоранс, решила отомстить учителю, выбрав в качестве орудия мести своего маленького брата.
«В сущности, это были детские выходки, капризы, – заявила Лора. – Лафлеру следовало бы стыдиться, но вообще-то он не заслуживает ни того, чтобы его поливать грязью, ни того, чтобы обвинять его в попытке тебя соблазнить. Ты, должно быть, сама приложила немалые усилия к тому, чтобы вскружить ему голову. Я знаю, о чем говорю, мне ведь тоже когда-то было шестнадцать лет».
Киона сидела на кровати, прижавшись спиной к ее спинке. Она весь вечер чувствовала, какие сильные душевные страдания испытывает Лоранс, которой казалось, что ее унизили, что у нее отняли ее мечту о любви и отнеслись к ней как к какой-нибудь девчонке, тогда как ее тело и душа стремились быть взрослыми.
«Об этом прискорбном эпизоде твоим родителям сообщать не стоит, – сказала Лора, бледная от охватившего ее негодования. – Констан ничего никому не расскажет – я об этом позабочусь. Что касается Овида, то я напишу ему, чтобы он больше здесь, у меня дома, не появлялся. Если ему хочется общаться с Эстер, то пусть назначает ей встречи где-нибудь в другом месте. Да-да, моя малышка, ты, возможно, ничего вокруг себя не видишь, но ему хочется встречаться с Эстер. Она ему очень нравится».
Эти слова прозвучали как суровый приговор. Они отразились гулким эхом и в сердце Кионы. Однако окончательным приговором стали слова, произнесенные Эстер, хоть она об этом даже не подозревала.
