Пролетая над гнездом кукушки - Кизи Кен Элтон (книги онлайн полностью бесплатно TXT, FB2) 📗

— Миссис Биббит всегда так гордилась твоим благоразумием. Я знаю, она и сейчас гордится. А этот поступок ужасно ее расстроит. А ты знаешь, что происходит, когда она расстраивается, Билли; ты знаешь, как сильно бедная женщина может заболеть. Она очень чувствительна. В особенности в том, что касается ее сына. Она всегда с такой гордостью говорила о тебе. Она всег…

— Нет! Нет! — Его рот работал изо всех сил. Он потряс головой, умоляя ее: — Вам н-не н-н-нужно!

— Билли, Билли, Билли, — сказала она. — Мы с твоей матерью — старые подруги.

— Нет! — закричал он. Его голос царапал белые голые стены изолятора. Он поднял подбородок, чтобы кричать прямо в лунообразный светильник на потолке. — Н-н-нет!

Мы перестали смеяться. Мы смотрели, как Билли, складываясь, оседает на пол, голова запрокидывается, колени выдвигаются вперед. Он водил руками по зеленой штанине. Он тряс головой в панике, словно мальчишка, которому пригрозили поркой, как только срежут ивовый прут. Большая Сестра прикоснулась к его плечу, чтобы успокоить. От ее прикосновения он дернулся, как от удара.

— Билли, мне бы не хотелось, чтобы она поверила во что-нибудь такое — но что остается думать?

— Н-н-н-не г-г-оворите, м-м-миссис Рэтчед. Н-н-н-не…

— Билли, мне придется ей все сказать. Мне ненавистна мысль о том, что ты мог вести себя подобным образом, но, в самом деле, что еще мне остается думать? Я нахожу тебя на матрасе, с подобного сорта женщиной.

— Нет! Я этого не д-д-делал. Я просто… — Его рука снова дернулась к щеке и застыла там. — Это она делала.

— Билли, эта девушка не могла затащить тебя сюда силой. — Большая Сестра покачала головой. — Пойми, я бы с радостью поверила во что угодно ради твоей бедной матери.

Рука поползла по его щеке, оставляя длинные красные следы.

— Она д-д-делала. — Билли огляделся вокруг. — И М-м-м-макмерфи! Он делал. И Хардинг! И все ост-т-тальные! Они д-д-дразнили меня, обзывали меня!

Теперь его лицо обратилось к Большой Сестре. Он не смотрел ни в одну сторону, ни в другую, только прямо ей в лицо, словно оно состояло не из обычных черт, словно оно было спиралью, гипнотизирующей спиралью сливочно-белого, голубого и оранжевого цветов. Он сглотнул и подождал, не скажет ли она что-нибудь в ответ, но она молчала; ее умения, ее фантастическая механическая сила возвращалась к ней, наполняла ее, анализируя ситуацию и докладывая ей, что все, что ей нужно делать, — это сохранять спокойствие.

— Они з-з-заставили меня! Пожалуйста, мисс Рэтчед, они зас-зас-ЗАС!..

Она проверила радиус своего действия, и Билли уронил лицо, всхлипывая от облегчения. Она положила руку ему на шею и притянула его щеку к своей накрахмаленной груди, поглаживая его плечо, одновременно окидывая нашу группу медленным, презрительным взглядом.

— Все в порядке, Билли. Все в порядке. Никто больше не будет тебя обижать. Все в порядке. Я объясню твоей маме.

Она продолжала смотреть на нас. Было так странно слышать этот голос, мягкий, успокаивающий и теплый, словно подушка, выходящий из губ, твердых, словно фарфор.

— Все хорошо, Билли. Пойдем со мной. Ты можешь подождать в кабинете доктора. Нет причин принуждать тебя сидеть целый день в дневной комнате с этими… твоими друзьями.

Она отвела его в кабинет, поглаживая склоненную голову и повторяя: «Бедный мальчик, бедный маленький мальчик», пока мы в молчании не побрели обратно по коридору и не уселись в дневной комнате, не глядя друг на друга и ни слова не говоря. Макмерфи сел последним.

Хроники, встречавшиеся нам на пути, переставали кружиться при нашем появлении и забивались в свои щели. Я уголком глаза посмотрел на Макмерфи, стараясь, чтобы это не было заметно. Он сидел на стуле в углу, давая себе секундную передышку перед тем, как вступить в следующий раунд — в длинном ряду следующих раундов. Того, с чем он боролся, вы не могли прекратить раз и навсегда. Все, что вы могли сделать, — это продолжать бороться до тех пор, пока у вас не кончатся силы, и тогда кто-то другой займет ваше место.

Телефон на сестринском посту разрывался от звонков, большое количество начальства явилось, чтобы увидеть свидетельства преступления. Когда, наконец, явился доктор собственной персоной, каждый из этих людей наградил его таким взглядом, словно происшествие спланировал он лично, или, по крайней мере, все сделано с его одобрения и согласия. Он побелел и трясся под их взглядами. С первого взгляда было ясно, что он уже слышал большую часть того, что произошло здесь, в его отделении, но Большая Сестра снова изложила ему все — медленно, во всех деталях, так что мы тоже могли слышать. Теперь мы слушали как надо — мрачно, не перешептываясь и не хихикая. Она говорила, доктор кивал и вертел свои очки, моргая глазами, до того водянистыми, что я боялся, как бы он не забрызгал ее. Она закончила, рассказав ему о Билли и о трагическом опыте, через который мы заставили пройти бедного мальчика.

— Я оставила его у вас в кабинете. Судя по его состоянию, предлагаю вам посмотреть его прямо сейчас. Он прошел через ужасное испытание. Я содрогаюсь при мысли о том, какой вред мог быть нанесен бедному мальчику. — Она подождала, пока доктор не содрогнется тоже. — Я думаю, вы должны пойти и поговорить с ним. Он нуждается в большом сочувствии. Его состояние достойно сожаления.

Доктор кивнул снова и зашагал к своему кабинету. Мы смотрели, как он уходит.

— Мак, — сказал Скэнлон. — Послушай, ты же не думаешь, что любого из нас можно взять на такой ерунде? Это плохо, но мы знаем, кого следует винить, — мы не виним тебя.

— Нет, — сказал и я, — ни один из нас тебя не винит.

И от всей души пожалел, что не прикусил язык, когда увидел, как он на меня посмотрел. Он закрыл глаза и расслабился. Было похоже, что он чего-то ждет. Хардинг поднялся и прошел мимо него и уже открыл было рот, желая что-то сказать, когда вопль доктора прорезал тишину коридора, уничтожая общий ужас, и понимание отразилось на лицах у всех.

— Сестра! — вопил он. — Ради бога, сестра!

Она побежала, и трое черных парней побежали следом за ней по коридору — туда, откуда все еще кричал доктор. Но ни один из пациентов не поднялся на ноги. Мы знали, что нам больше делать нечего, а только сидеть и ждать, когда она войдет в дневную комнату, чтобы сообщить нам то, о чем мы все и так знали, — о событии, которое должно было произойти.

Она направилась прямо к Макмерфи.

— Он перерезал себе горло, — сказала она и подождала в надежде на ответ. Макмерфи не поднял на нее глаз. — Он открыл стол доктора, нашел кое-какие инструменты и перерезал себе горло. Бедный, жалкий, непонятый мальчик убил себя. И сейчас он сидит там, в кресле доктора, с перерезанным горлом. — Она подождала снова, но он все еще не поднимал глаз. — Сначала Чарльз Чесвик, а теперь Уильям Биббит! Надеюсь, вы, наконец, удовлетворены. Играть человеческими жизнями — вести азартную игру с человеческими жизнями, — словно вы думаете, что вы — Бог!

Она повернулась и ушла на сестринский пост, закрыла за собой дверь, оставив после себя пронзительный, убийственно холодный звук, звенящий в трубках дневного света у нас над головами.

Моей первой мыслью было попытаться остановить его, сказать, что он всегда выигрывал, и пусть она получит этот свой последний раунд, но другая, более важная мысль целиком и полностью уничтожила первую. Я неожиданно с кристальной ясностью осознал, что ни мне, ни кому бы то ни было из нас его не остановить. Ни доводы Хардинга, ни моя попытка удержать его силой, ни поучения старого полковника Маттерсона, ни хватка Скэнлона, ни все мы вместе не сможем подняться и остановить его.

Мы не могли остановить его, потому что были теми, ради кого он все это делал. Его толкала вперед не Большая Сестра, это была наша нужда, которая заставила его медленно подняться со стула, упершись обеими своими большими руками в кожаные подлокотники, оттолкнуться, подняться и встать, словно один из этих киношных зомби, послушных приказу, посылаемому им сорока хозяевами. Это ради нас он продолжал держаться неделями, оставался стоять после того, как его руки и ноги отказывались его держать, мы неделями заставляли его подмигивать, и ухмыляться, и смеяться, и продолжать играть еще долго после того, как его чувство юмора иссохло между двумя электродами.