Трагедия адмирала Колчака. Книга 1 - Мельгунов Сергей Петрович (полные книги .TXT) 📗

«В обстановке Омска нам приходилось быть скромными», — замечает Болдырев. В действительности же вы чувствуете излишнюю нервность в правительственных действиях, но отнюдь не скромность. Обвиняя Юг в чрезмерных претензиях за то, что там не желают считаться с организацией всероссийской власти, Директория подчас сама была не в меру претенциозна и самомнительна во внешних сношениях. Производит впечатление, что этой внешностью она как бы пытается заменить отсутствие подлинной власти и подлинного авторитета. В результате получилась какая-то голая формула, которая мало кого могла обмануть и свидетельствовала о какой-то «заносчивости», как выразился впоследствии в газетном интервью Вологодский.

Ещё из Уфы, 2 октября, циркулярной телеграммой на имя российского поверенного в делах в Копенгагене за подписью председателя Авксентьева и секретаря Кругликова новое «Всероссийское правительство» объявляло себя urbi et orbi избранным «всенародным собранием» [493] и преемником власти Временного правительства 1917 г. Русский народ, объединившись вокруг Вр. пр., борется для освобождения страны от большевицкой власти, существование которой покоится на германских и венгерских войсках. Всенародное собрание передало «верховную власть» на всей территории Государства Российского Директории. «Вследствие чего, — гласило циркулярное послание, — Вам поручается Вр. Рос. пр-ом осведомиться у Правительства, при коем Вы аккредитованы, признает ли оно нас единственной законной русской властью и готово ли аккредитовать своего дипломатического представителя при Вр. Рос. пр.». Такое заявление, пожалуй, было смешно в омской обстановке. Разговаривая с Авксентьевым по прямому проводу из Владивостока (до переезда Директории в Омск), Вологодский предупреждал его: «На Дальнем Востоке международное положение в общих чертах рисуется так. Союзники желают иметь перед собой определившееся правительство, поэтому отношение к всероссийской власти пока очень сдержанное. Они с появлением этой власти видят очередные фигуры в нашем многовластии и поэтому очень осторожны. Сиб. правительство с большими усилиями достигло положения более или менее сносного, и, не признавая его как суверенное, считались с ним как с фактически завоевавшим себе международное положение. Поэтому в переговорах с ними мне приходится всеми силами сохранять позиции Сибирского правительства как величины, с которой так или иначе считаются. Должен сознаться, что таинственная история в Омске [494] несколько поколебала основы, положенные нами». «Поэтому я и впредь буду исходить из этого соображения значения Сибправительства и всероссийской власти», — с откровенностью говорил Вологодский, рисуя наличную обстановку. На это Авксентьев отвечал: «Иностранцы могут видеть какую угодно фигуру во Всероссийском правительстве, ибо это их дело, но мы добьёмся признания, так как от России и её областей с иностранцами должно говорить только Всерос. правительство. Правительство поручило мне просить вас представлять именно Российское правительство и до конца уяснить нашу точку зрения» [495]. Всё это красиво, но и только, в момент, когда, по признанию самого Авксентьева, земля горела под ногами.

Демократическая коллегия, желавшая представлять из себя «коллективного монарха», вообще склонна была к авторитарным приёмам, забывая, что истинная авторитарность не определяется внешней показной стороной. В этом грехе обвиняет Директорию не кто иной, как один из её членов, Вологодский [интервью в «Заре», № 6] [496]. Авторитарность подчас проявлялась действительно не к месту. Вот, например, беседа Зензинова с журналистом. Представитель Директории — «Его однопятое величество» — говорит, что никакого насаждения частноземельной собственности не будет допущено — «пусть это зарубят у себя на носу реставраторы старых порядков». Можно было бы не поверить этому интервью, если бы оно не было напечатано в «Вест. Рос. Пр.» от 13 ноября. Это безапелляционное заявление делается тогда, когда Директория доживала уже последние дни, когда весь Омск говорил о необходимости диктатуры как единственного выхода из создавшегося положения, а представитель Англии, сэр Эллиот, посетив Мин. ин. дел, больше всего интересовался вопросом: может ли власть гарантировать владение земельной собственностью (из официальной переписки). Отсюда, очевидно, и вытекли наблюдения Болдырева, которому Зензинов представлялся всегда пишущим передовую статью в партийной газете! Его особенно ненавидели омские общественные круги — добавляет Болдырев: «платился за грехи партии» [с. 69].

«Все мы желали добра стране»… Никто не будет оспаривать этих слов Болдырева [с. 54]. Здесь нет сомнений. И житейски можно понять тяжёлые переживания временного председателя Вр. Всер, правительства Н.Д. Авксентьева, писавшего своим товарищам на Юг: «Вы чувствуете, что вас здесь используют. Вы говорите против большевиков и оказываетесь в липких руках людей, которые хотят задушить не только большевиков, но и социализм. Вы скажете о реакционности антибольшевицких образований — ликуют господа, называющие Ленина и Троцкого товарищами. И самое ужасное, что до России, до её горя, стремлений дела никому нет. На спине России ведут свою домашнюю борьбу одинаково и правые и левые». «Справа не оценили стойкости Авксентьева», — говорит Кроль [с. 156]. Так, вероятно, это и было. Но беда Директории в том, что она не сумела или не смогла взять определённого и твёрдого курса. Её «левая» часть боялась порвать со своим партийным прошлым, которое в настоящем становилось тяжёлым придатком. Как мудры были те, которые на Уфимском Совещании рекомендовали членам Директории выйти на время из состава партии. При устранении формальной связи само собой устранились бы многие из позднейших обвинений. Не могла бы претендовать и партия на некоторое хотя бы преимущественное к себе внимание со стороны членов Правительства из своего состава [497].

Левая часть Директории всё же оставалась загипнотизированной демократическими формулами и болезненным страхом грядущей контрреволюции. Это лишило Директорию возможности аналитически разобраться в сибирских делах и найти опору и в Сибирском правительстве, и в тех кругах местной общественности, которые поддерживали это Правительство [498]. Без опоры Директория должна была носиться по волнам стихии, подчас как ладья без руля.

Попутно уже приходилось отмечать штрихи для характеристики сибирской общественности, и впредь придётся ещё много раз это делать. Я не наблюдал её непосредственно. По документам и материалам, симпатии относишь к тем демократическим кругам, в центре которых были областники-кооператоры, которые в период Сибоблдумы были на её как бы правом фланге, которые в конфликте с ней поддерживали Админсовет, в дни Директории были её «девятью музами», а после 18 ноября сочли необходимым во имя национальных интересов России поддержать новую власть. В тактике блока были, вероятно, ошибки. Но общая его линия не уклонялась от среднего пути — она, по моему мнению, была последовательно государственной.

5. Организация власти

17 августа Авксентьев, незадолго перед тем прибывший из Советской России, дал газетное интервью с общей оценкой деятельности Сибирского правительства [«Сиб. Вест.», № 2]. Он указывал, что политическая линия Сибирского правительства, поскольку он познакомился с декларациями, «государственна, глубоко выдержана и правильно намечена»… Такая оценка косвенно осуждала уже тактику Сибоблдумы. Возможно, что для Авксентьева это интервью было лишь одним из первых шагов политики «обволакивания». Но многие усматривали в некоторых последующих выступлениях Авксентьева противоречие и объяснили это влиянием партийных кругов.