Арестант - Константинов Андрей Дмитриевич (лучшие книги .TXT) 📗
— Сдала, блядь? Сдала? Кому сдала? По красивому Цациному лицу текла кровь. Вздрагивали пухлые губы. Она пыталась закрыться рукой. Береза откинул руку в сторону, ударил еще раз.
— Ну, кому сдала? Когда приедут? А?
— Они… уже. Уже внизу.
— Е-о-о!
Береза, продолжая сжимать трубку в руке, вскочил. Телефонный аппарат грохнулся на пол. Цаца заплакала, пролепетала что-то. Голый Березов неловко топтался на холодном паркете. «Моя смерть ездит в черной машине»… — проблеял Гребенщиков… Цацина кожа мгновенно покрылась мурашками, крупные соски затвердели.
— Убьют, убьют, убьют, — скороговоркой сказала женщина.
— Я сам… Я сам тебя убью, — выкрикнул Береза и схватил ее ладонью за разбитое лицо. — Быстро колись, сука! Кто? Как договаривались?
Она замычала, попыталась вырваться.
— Ну! Где? Внизу ждут? Сколько?
— Сережа…
— Сколько их, блядь?
— Не знаю… дверь не открывай, родненький. Убьют нас… Убьют.
Береза отпустил женщину и хлопнул себя руками по бедрам.
— Так, значит?
Он еще раз хлопнул себя по бедрам, резко повернулся и вышел в прихожую. Посмотрел в глазок — на лестничной площадке было пусто. Сергей сунул руку в карман куртки и вытащил нож-выкидуху. За дверью послышался звук открывающихся створок лифта. Береза прикусил губу и прильнул к глазку. Через две секунды в тусклом свете появились двое. Один, сутулый и темный, вытащил из-под куртки молоток. Березов отпрянул. Он прижался к стене и увидел себя в зеркале — голый мужик с искаженным лицом и ножом в руке. Сердце бешено колотилось… Ему показалось, что он слышит голоса за дверью.
Из комнаты вышла Цаца. Губы у нее беззвучно шевелились, с разбитого носа капала кровь. Сергей Березов шумно выдохнул и тихо сказал:
— Открывай.
Она замотала головой и сделала шаг назад.
— Открывай… не то убью.
Она снова мотнула головой и сделала еще один шаг назад. Березов почувствовал, как у него сжалась мошонка. Он переместился к другой стене и взялся левой рукой за дверную задвижку. Цаца отчаянно замотала головой. Березов резко дернул задвижку. Цаца пискнула.
Дверь распахнулась. Большим пальцем Сергей передвинул ползунок на рукоятке — выскочило десятисантиметровое обоюдоострое лезвие. Цаца закричала… В тесную прихожую вскочил человек с молотком в руке. Следом — второй. Цаца кричала… Березов ударил второго ножом в правый бок. Нож вошел легко… на удивление легко. Сергей выдернул его и ударил снова. Человек начал оборачиваться к Сергею… Внезапно резко оборвался Цацин крик… Прямо в глаза Березову смотрели другие глаза — пустые, с точечным героиновым — зрачком.
— На! — выкрикнул Береза и ударил ножом в горло.
Человек выронил молоток… Он больно стукнул Сергея по большому пальцу левой ноги. Горячее, тошнотворное ударило струей в грудь… Березов сглотнул комок и повернулся к другому. Он увидел высоко занесенный окровавленный молоток. Он даже увидел прилипший к нему каштановый Цацин волос… И пустые глаза с маленьким зрачком.
— На, блядь! — выдохнул Береза, сделал шаг вперед и воткнул нож в живот сутулому.
— На! На! На!
Он тыкал и тыкал ножом. Сколько раз он ударил — не считал.
— На! На! На!
Он был весь в крови.
…Через шесть минут Сергей Березов вышел из подъезда Цациной многоэтажки. На десятом этаже в прихожей, залитой кровью, лежали два мертвых наркомана и еще живая обнаженная женщина. От двери квартиры к лифту тянулся алый отпечаток левого ботинка…
На улице Сергей остановился, закуривая. Пальцы дрожали. Когда дым сигареты проник в горло, Березов почувствовал тошноту. Он облокотился на борт автомобиля… завыла сигнализация. Недавний ужин с коньяком выплеснулся на капот блестящей иномарки.
Кто-то орал из распахнутого окна пятого этажа, пронзительно выла сигнализация, дымилась на асфальте брошенная сигарета.
Саид вернулся в камеру сияющим, с огромной сумкой жратвы и сигарет. И с мобильным телефоном.
— Как ты здесь оказался, Саид? — спросил он сам себя с порога. И сам же, торжественно подняв палец, ответил: — Стреляли!
— Вот это да! — сказал гаишный лейтенант.
— Никак твой папочка-шейх приехал? — спросил майор-взяточник.
— Нет, мой брат приехал! — гордо сказал Саид, опуская сумку на пол. — Все! Я из тюрьма ухожу! Нет больше тюрьма. Нет больше уголовный дела. Нет изнасилований! Домой поеду, не хочу жить Россия…
И все в камере сразу задвигались, заговорили, загомонили. Саида хлопали по плечу, поздравляли… косились на сумку. Черные кожаные бока распирало, даже на вид сумка была тяжелой, беременной жратвой, куревом и еще черт-те чем. Из-под наполовину расстегнутой молнии торчала палка твердокопченой колбасы…
Но главный фурор вызвал появившийся из кармана Саида мобильный «панасоник». Предмет, абсолютно запрещенный в тюрьме. Нельзя сказать что абсолютно недоступный — за триста зеленых контролер принесет тебе эту заморскую диковину. Нужно только, чтобы у тебя был на воле человек который оплатит и телефон, и стоимость услуги.
Шесть пар глаз напряженно уставились на черную коробочку с коротким хвостом антенны. В тюрьме человек лишен многого: свободы, нормального питания, нормального движения, света, воздуха. Он лишен выбора круга общения. Он лишен возможности уединиться… Много чего он лишен! Но самое главное… ты знаешь, что самое главное? Знаешь? Ну-ка!… Э-э, нет, не секс.
Главное у человека — это близкие ему люди! И даже если ты считал до ареста свою жену абсолютной дурой, детей — уродами, а тещу стервой… даже если именно так ты считал, то в тюрьме ты будешь вспоминать о них с тоской. С острой, сосущей тоской. Будешь видеть их во сне и разговаривать с ними…
Шесть пар глаз напряженно уставились на коробочку телефона. Саид понял.
— Я телефон вам оставлю, — сказал он. — Я выхожу завтра, а все вам оставлю. Сейчас… я только поговорю с братом… А это, — он пнул ногой сумку из натуральной кожи, — это все вам.
— Водочки там нет? — спросил майор-обэповец и облизнулся.
— Нет, — сказал Саид.
— Жалко, — сказал майор. И снова облизнул сухие губы, поскучнел.
— Водки нет, — продолжил Саид. — Коньяк есть. Все снова засмеялись, заговорили, задвигались.
— Андрей, — сказал Саид по-арабски. — Как будет по-русски торжественный прощальный ужин?
— Отвальная, — бросил Обнорский. Он, не отрываясь, смотрел на «панасоник». Он смотрел на телефон и видел лицо мамы. И слышал ее голос. Ему хотелось обнять маму и заплакать. Заплакать, как в детстве. И услышать ее голос… мамин родной голос.
«Панасоник» в руке Саида запиликал… «панасоник» запиликал, и вмиг стихла камера. Все смотрели на хвостатую коробочку с дисплеем и кнопками. Сейчас она была для всех обитателей камеры N 293 окошком в другой мир — в мир свободы. А телефон пищал, и Саид смотрел на него как зачарованный. Лицо от волнения было бледным, угольно-черные глаза сверкали.
— Ну, — выкрикнул кто-то. — Ну! Ответь! Саид растерянно посмотрел на сокамерников, а потом нажал кнопочку… И что-то сказал по-своему…
Он разговаривал долго. Он очень долго разговаривал. Никто, кроме Андрея, ничего не понимал, но все внимательно слушали. Слушали голос Саида и даже паузы, когда араб замолкал…
— Ну, — подтолкнул Обнорского кто-то. — Ну, давай переводи, журналист.
— Иди ты, — нехотя ответил Андрей и полез наверх, на третью шконку — курить в окно. Он сжег сигарету в несколько затяжек, тут же закурил другую. Серые тучи нависали над Крестами, сыпался мелкий снежок, по Неве плыл сердитый буксирчик, на Арсенальной набережной какая-то деваха бойко семафорила на языке глухонемых.
Господи! Что же это за тоска-то такая? Шел за окном ноябрьский снег, наворачивали на глаза слезы, снизу неслась гортанная арабская речь…
— Андрей, — пробивался в сознание голос Саида. — Андрей, с тобой хочет поговорить мой старший брат. Ты слышишь, Андрей?
Обнорский механически взял в руки протянутую трубку. И сразу услышал спокойный доброжелательный голос, произносящий длинное и замысловатое восточное приветствие. Человек на том конце провода говорил на классическом арабском, уснащая свою речь витиеватыми оборотами.
