Грех и святость русской истории - Кожинов Вадим Валерьянович (читать книги без регистрации TXT) 📗
Нелепо было бы оспаривать, что Иван IV был деспотическим и жестоким правителем. Современный историк Р.Г. Скрынников, посвятивший несколько десятилетий изучению его эпохи, доказывает, что при Иване IV Грозном в России осуществлялся «массовый террор», в ходе которого «были уничтожены около 3–4 тысяч человек». Причем уничтожены во многих случаях явно безвинно и к тому же зверски, с истязаниями и наиболее тяжкими способами казни. Но мысль моя – о другом.
Западноевропейские современники Ивана Грозного – испанские короли Карл V и Филипп II, король Англии Генрих VIII и французский король Карл IX самым жестоким образом казнили не 3–4, а сотни тысяч людей.
В Англии Генриха VIII лишь за «бродяжничество» были повешены вдоль больших дорог 72 тысячи человек (в основном это были крестьяне, согнанные со своих земель).
Французский король Карл IX 23 августа 1572 года принял активное личное участие в так называемой Варфоломеевской ночи, во время которой было зверски убито примерно столько же людей, сколько за все время террора Ивана Грозного. «Ночь» имела продолжение. Уничтожение протестантов длилось две недели, в результате число жертв достигло 30 тысяч.
На фоне чудовищных ликов западноевропейских царствующих особ зловещий лик Ивана Грозного должен был вроде бы совершенно померкнуть. Однако этого не произошло. И именно Иван Грозный в русском и – как это ни странно и даже поразительно – также и в западном сознании предстает как ни с чем не сравнимый уникальный палач и тиран.
Немаловажная деталь: в 1573 году Иван Грозный, этот суперпалач и сверхзлодей, обвинил себя «в скверне, во убийстве… в ненависти, во всяком злодействе». А в 1582 году он же официально объявил о «прощении» (или, как мы сказали бы сегодня, реабилитации) всех казненных при нем людей и передал в монастыри огромные деньги для их вечного поминания, по сути признавая, что они пострадали безвинно.
Ничего подобного никогда не делали западноевропейские властители – современники Грозного.
И последний штрих, тоже весьма характерный. Несмотря на положительный в целом характер преобразований Ивана Грозного, пролитую кровь ему так и не простили у нас. Не было создано не только специальных ему монументов, но даже среди фигур памятника Тысячелетия России в Новгороде (1862), где запечатлены образы 109 самых значительных деятелей русской истории, Ивана Грозного нет, в то время как его западным современникам Генриху VIII и Карлу V воздвигнуты гордые памятники и они являются высокопочитаемыми в своих странах историческими фигурами.
А. Зименков: Что же выходит? Наше необычайное отрицание прошлого объясняется не столько чрезмерностью совершавшегося на Руси зла, сколько бескомпромиссным неприятием его русским человеком?
В. Кожинов: Именно так. Возьмем события более позднего времени. Великая французская революция и связанные с ней 20 лет освободительных и завоевательных войн унесли жизни многих миллионов европейцев (в том числе около четырех миллионов французов). Насилия, чинимые внутри страны, также были массовыми и откровенно жестокими. Казни проводились публично: 17 тысяч человек кончили жизнь на гильотине. Среди гильотинированных были и мальчики 13–14 лет, которым из-за малорослости нож гильотины приходился не на горло, а должен был размозжить череп. 85 процентов от числа казненных составили крестьяне, рабочие, ремесленники. В восставшей Вандее погиб едва ли не каждый второй. И это вполне соответствует доле уничтоженных на Дону и Тамбовщине в 1919 и 1921 годах.
И что же? В 1989 году Франция торжественным и восторженным образом встретила 200-летний юбилей своей революции. Между тем, как мне представляется, в России после пусть и неполного выявления истинной картины нашей революции уже вряд ли когда-либо станет возможным ее безоглядное восхищенное прославление.
А. Зименков: Ваши наблюдения подтверждает наша почта. Приведу только один пример. Читатель М. Горохов считает: мы не вправе гордиться каналом Москва – Волга, поскольку он построен заключенными «рабами сталинской эпохи». «Их, – напоминает он, – в сталинскую эпоху были миллионы, цвет нации. Ими возведены все капитальные сооружения: каналы, железные дороги, автострады, даже частично Московский университет (МГУ)… Миллионы рабов погибли на этих стройках, а нас призывают гордиться одной из этих строек».
Нравственная оппозиция автора письма и понятна, и справедлива. Вместе с тем вряд ли когда-либо одной только этой меркой согласится мерить Колизей – итальянец, Китайскую стену – китаец, а пирамиду Хеопса – египтянин. Хотя и здесь использовался труд заключенных и рабов.
А канал имени Москвы, который вступил в строй 60 лет назад, – действительно выдающееся сооружение (на 46 километров длиннее Панамского). Строили его русские люди. И их труд, безусловно, заслуживает и восхищения, и благодарности. Но обостренное нравственное чувство нашего читателя мешает ему понять эту простую, очевидную истину.
В. Кожинов: В отличие от западного человека, обычно умеющего снисходить к своим недостаткам, русский человек, говоря словами И.В. Киреевского, всегда живо чувствует их и «даже в самые страстные минуты увлечения всегда готов осознать его нравственную незаконность».
На этом же свойстве национального характера настаивает и Достоевский: «Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нем неоспоримо: это именно то, что он, в своем целом, по крайней мере (и не в идеале только, а в самой заправской действительности) никогда не принимает, не примет и не захочет принять своего греха за правду!»
Будем надеяться, ничто не заставит русских людей отменить нравственный приговор Ивану Грозному и Сталину (иначе мы перестанем быть русскими). Но при этом необходимо понимать, что зло, против которого мы так яростно выступаем, если и можно назвать исключительным и чрезвычайным, то лишь применительно к нашей русской, а отнюдь не мировой истории.
А. Зименков: И еще. Имея в виду бескомпромиссный характер нашего человека, необходимо постоянно помнить: реальное содержание той или иной эпохи русской жизни – это одно, а нравственное отношение к этой эпохе, этическая оценка ее русским человеком – совсем, совсем другое.
Запад – «непререкаемая» «мера вещей»
A. Зименков: Начиная с эпохи Петра, который «в Европу прорубил окно», над общественной жизнью нашей тяготеет – иногда к ее пользе, порою ей во вред – западный взгляд на вещи. И спустя 300 лет Россия имеет психологию робеющего ученика. Хотя давно уже доказала свою способность к творчески-преобразовательной деятельности мирового уровня во всех областях. Андрей Рублев, Лев Толстой, Лобачевский, Сергий Радонежский, Чайковский, Королев не помогли преодолеть нам комплекса неполноценности.
По-прежнему едут в Россию учить нас, и не только технологическим премудростям, но и как молиться и во что верить, как одеваться и что есть, а мы, как и раньше, безоглядно, с радостью спешим перенять и их западную речь, и западные манеры, порою весьма сомнительные.
B. Кожинов: Слово, сказанное из-за рубежа, для нас всегда много значило. Эта своего рода закономерность развития русского самосознания была уяснена давным-давно. Еще в 1839 году Иван Киреевский, размышляя о духовных ценностях русского православия, печально констатировал: «Желать теперь остается нам только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как оно заключается в нашей Церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы немец, поверивши ему, изучил нашу Церковь поглубже и стал бы доказывать на лекциях, что в ней открывается именно то, чего теперь требует просвещение Европы. Тогда, без сомнения, мы поверили бы французу и немцу и сами узнали бы то, что имеем». Так оно и выходило не раз.
Когда завершилось печатание «Войны и мира», один лишь Николай Страхов смог оценить величие совершенного Львом Толстым творческого подвига. Толстовская эпопея, настаивал он, «принадлежит к самым великим, самым лучшим созданиям поэзии, какие мы только знаем и можем вообразить. Западные литературы в настоящее время не представляют ничего равного и даже ничего близко подходящего…» Но голос Страхова потерялся среди посредственных оценок и уничтожающих отзывов. И потребовалась поддержка из-за рубежа, чтобы «Война и мир» получила в России действительное признание.
