Лицеисты - Московкин Виктор Флегонтович (читаем книги бесплатно TXT) 📗
Подъехали к мосту. У железных перил стоял человек в опорках на босу ногу, в отрепье, безмятежно плевал вниз, стараясь попадать в льдины, жмурился на солнце.
Услышав стук колес, скользнул пустым взглядом по проезжающим.
— Вот счастливый человек, — завистливо вздохнул пассажир. — Дитя природы…
— Зимогор, — пояснил извозчик. — Много их на улицах бродит. Зиму прогоревал, теперь что… радуется.
— Никакой заботы, — продолжал пассажир. — Эх, все бросил бы да вот так же… Живут ведь, и ничего не ищут.
— Живут, все живут. Куда доставить-то, господин хороший.
— Где будет Веревочный пролом, там и ссадишь. В переулок-то не вези, сам дойду.
Остановились у торговых рядов. Пассажир расплатился. Старательно перешагивая лужи, чтобы не запачкать штиблеты с сверкающими галошами, направился по рядам.
Здесь его встретила обычная торговая сутолока: плотные толпы покупателей, предупреждающие окрики возчиков, толкающих перед собой тележки с товаром. На прилавках, на выставленных шестах лежат и висят сукна тонкие, ситцы всех расцветок, шелка азиатские — бери что душе угодно. Надрываются от дверей лавок зазывалы:
— Ай, купец, сукнецо к лицу! Зайди, подберем.
— Не надо, — отмахивается добродушно приезжий. — Перо райской птицы купил бы. Есть ли?
— Такого товару не держим. Спросу нет.
— Напрасно. Мог дать большие деньги.
Отшучивается приезжий гость, трется в толпе зевак и слушает, о чем говор. Есть чего послушать. Толстая баба со связкой бубликов на шее размахивает руками:
— Кум мой в дворовой конторе при Большой мануфактуре служит, у Карзинкиных, значит. Слава богу, жалованье приличное, не обижается. Начал дом строить на Лесной улице. А теперь и боится. — Баба задохнулась, смотрит страшно. — Лицеисты, вишь, на фабрике объявились, подговаривают всех бросать работу, а кто не будет слушаться, убивать начнут…
— Что лицеисты! — зло брюзжит старик в потертом чиновничьем сюртучишке, с волосами длинными и сальными — из тех канцелярских крыс, что за двадцать пять рублей горбятся над столами. — Лицеистов за провинности в солдаты, стало быть, отдавать начали. Противятся, стало быть. Хуже, когда, глядя на них, гимназисты озорничают. Бросили учиться, речи, знаете ли, произносят, подают петиции начальству. — Торжествующим взглядом обвел собравшихся, договорил радостно: — Приладились песни петь, каких иные, дожив до седых волос, не слыхивали. На днях, стало быть, по Власьевской шли и пели, призывая подняться рабочий народ. Публика взирает благодушно, помалкивает. И городовых, будто нарочно, нету. Свернули к почтовой станции и тут, стало быть, нарвались на мужичков — приказчиков мясной лавки. Мужички (только так и надо!) рявкнули: «Как поете, так и сделаем: встанем и подымемся!» Пришлось сорванцам улепетывать.
Засмеялся мелко, дребезжаще, ощерив неровные зубы.
В толпе покачивают головами, вздыхают. Молодые! Глупы еще, да и силы девать некуда, вот и забавляются. А сказать правду, и взрослые туда же. Напротив центральных бань Оловянишникова — пивная господина Адамца. Служащие проработали восемь часов и ушли, отказавшись обслуживать посетителей. Скандал! Штурвальный с парохода «Дельфин» подстрекал к забастовке рабочих крахмало-паточного завода, что у Больших Солей. И вышло! Остановили завод. А кому убыток? Им самим и владельцу завода Никите Понизовкину. А начальник железнодорожных мастерских Рамберг отчудил: отдал приказ, чтобы вновь поступающие рабочие не делали подношения мастерам. Всегда новички давали им известную сумму на пропой — на клепку, как у них называют. А Рамберг самолично запретил. Будут ли мастера довольны начальством!
«Господи! — удивляется приезжий. — Времена-то какие пошли! Все бунтуют, что-то ищут, добиваются. Не оттого ли, что распущенность повсюду?»
Народу все подваливает. Хлюпает под ногами жидкая грязь. Охотники до забав тянутся к парусиновой палатке. На барьере в железной тарелке лежит тряпичный мяч, а на задней стене палатки нарисована красная рожа с вывалившимся языком. Попадешь мячом по языку, рожа захлопает глазами, заплачет — значит получай тогда гребенку или десяток красивых пуговиц, не попадешь — пропал пятак.
Приезжий остановился возле молоденьких барышень. Говорят о каком-то Тельтовте из уездного города Данилова, который сочинил патриотическую кантату «Русская молитва» и теперь собирается это музыкальное произведение преподнести в дар самому государю императору.
«Нашелся-таки один верноподданный! Молодец Тельтовт! Фамилия-то какая! Наверно, из немцев».
Приезжий шагал к Мытному рынку. В узком переулке, похожем на каменный мешок, было сумрачно, грязно. Возле стен, куда почти не попадает солнце, — серый ноздреватый снег. Пахло мокрым бельем, гнилью. Остановился, зябко поежился, поискал глазами нужный дом.
Дверь ему открыл высокий седой старик в белом мятом халате, очки подняты на лоб, — не иначе аптекарь. Щурясь, оглядел гостя.
— Хороший денек, дедушка! — бодро сказал приезжий.
— Что? — переспросил тот, приставив ладонь к уху. — К кому пожаловал-то?
— Ты, оказывается, плохо слышишь, дед. С добрым утром, говорю. Марью Ивановну хочу видеть. Издалека к ней приехал.
— Не знаем таких, — постно сказал старик и собрался закрыть дверь.
— Э, подожди! — Испуг мелькнул на полном лице гостя. — Адрес у меня самый точный. Дом этот. Веди к Марье Ивановне.
Старик смотрел на него и будто оценивал, стоит ли продолжать разговор.
— Это что же за Марья Ивановна? — безразлично спросил он. — Может, учителка, которая квартировала тут?
— Наконец-то! Именно учительница, — весело поддакнул приезжий и осекся — опомнился. — Почему квартировала? Разве ее нету?
— Так и нету. Съехала, и не знаю куда.
— Смотри ты! — растерялся приезжий. — Давно ли?
— Тому месяц, как съехала.
Приезжий шумно вздохнул, повеселел.
— Обманываешь меня, дед. Неделю назад от нее весточку получили. Здесь жила. Веди, не томи. Говорю тебе, издалека ехал.
Старик смотрел все с тем же недоверием, пожевал сухими губами. Сказал наконец:
— Так и быть, узнаю, куда съехала. Зайди завтра к вечерку. Как сказать, если найду ее? Кто будешь-то?
— Иван Алексеевич, передашь. Об остальном после… А может, сегодня зайду попозднее? Времени у меня мало.
— Что без толку ходить. Завтра только узнаю.
Приезжий покачал головой, укорил:
— Сердитый ты, дед, неприветливый. Ну да ладно, погуляю. У вас тут бойко торгуют. Весенняя ярмарка, что ли?
— Ярмарка, ярмарка, — подтвердил старик.
«Подозрительный папаша, — подумал приезжий, когда перед самым носом захлопнулась дверь и щелкнула задвижка. — Вид мой разве не понравился? А что вид? — Провел по бокам пухлыми ладошками сверху вниз. — Вид какой надо».
Торопиться некуда: до следующего дня где-то надо быть. Пошел людными улицами к Волге. На Стрелке, где Которосль сливается с Волгой, высился белыми колоннами Демидовский юридический лицей. Возле парадной двери стояла толпа зевак. Напротив из садика доносились ребячьи голоса.
Там кого-то ловили, кричали истошно: «Забегай, в кусту спрятался!»
Парадная двустворчатая дверь открылась, вышел сначала солдат с винтовкой в руке, следом один за другим зашагали через порог студенты. Еще двое солдат замкнули группу. Один из студентов с длинными черными волосами, бледным лицом, тонко крикнул:
— Не имеете права! Это произвол!
«Покричи вот теперь, — добродушно подумал приезжий. — В кутузке бунтарство быстро повышибут».
Первый солдат равнодушно шагал в сторону Спасских казарм. Задние подталкивали студентов прикладами.
Не больше как через минуту точно такая же группа снова вышла из подъезда лицея. Очевидно, там что-то случилось. Приезжий попытался мимоходом заглянуть в окно. Сзади озабоченно спросили:
— Ничего не видно?
Рядом остановилась светловолосая барышня, тянулась на носках, стараясь разглядеть, что делается внутри помещения. Рукой она прижимала к груди букетик ландышей.
