Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (прочитать книгу .txt) 📗
Пускай.
Есть люди, которым близок сей путь? Евдокия не понимает их, но им самим она со своей страстью к мирскому тоже непонятна. Однако это же не повод для вражды?
Обитель сестер-милосердниц располагалась в старинном особняке, более похожем на крепость. Крепостью он и был, выстроенный в незапамятные времена, когда сам Познаньск был махоньким городишкой на берегу Висловки. Крепостью и остался, пусть бы давно уже вошел и в границы Познаньска, и в самое его сердце.
От тех давних времен остались темные стены, сложенные из речного камня, украшенные камнем же, но разноцветным, грубо обтесанным, уложенным крестами да кругами. И стены эти были толсты, надежны. Выдержали они и войны, и бури, и даже Великий пал, изничтоживший некогда половину города, правда, поговаривали, что пошло сие Познаньску исключительно на пользу…
Стены дышали сыростью.
И сквозь толстый слой штукатурки, через тонкие покровы гобеленов, естественно, с сюжетами весьма душеспасительными, чувствовалась древность дома, усталость его. И смиренная готовность и далее служить своим обитательницам.
Беззвучно ступала сестра, будто бы и не человек, но тень белая.
И тени же встречая, раскланивалась.
Евдокии будто бы и не видели, она сама вдруг испытала престранное чувство собственного небытия, когда, кажется, еще немного — и сотрется она, купеческая дочь, из мирской жизни, истает призраком, дабы воплотиться в одну из этих вот теней. Страшно стало. А ну как обманул драгоценный родственник… И сердце, замершее было, заколотилось, затрепыхалось… Сбежать?
Куда бежать?
Евдокия вдруг осознала, что не помнит обратной дороги, а дом, древний дом, лишь посмеется. Он ведь жил в те времена, когда монахинями становились не только по собственному почину…
Провожатая же остановилась перед полукруглой дверцей.
Ручка клепаная. Замок древний, с зубчиком. Евдокия подобные в избах видела. Надобно надавить на язычок, поддевая засов, и тогда откроется… но дозволено ли ей будет открыть?
Переступить порог…
— Прошу, — прошелестела монахиня. — Вас ждут.
И Евдокия решилась. В конце концов, револьвер с нею…
Мать настоятельница была невысока и округла, чего не способны были скрыть просторные белые одежды. На груди ее возлежал стальной крест, заключенный в круг, символ единства и родства, а заодно уж обета бедности, каковой давали монахини.
— Добрый день. — Евдокия присела в реверансе. — Безмерно рада, что у вас нашлось для меня время…
— Матушка Анатолия, — подсказала настоятельница и крест протянула.
А не так уж он и прост. Стальной? Пожалуй. Но вот каменьями украшен крупными, красными и вряд ли из стекла дутыми. Скорее уж похожи они на рубины, правда, не граненые, а шлифованные, что удивительно…
— В вас много мирского, — покачала головой матушка Анатолия, и Евдокия опомнилась: крест следовало бы поцеловать, а не разглядывать.
— Извините.
— Ничего… присаживайтесь. Чаю? Сестра Августа сама чаи составляет… удивительно вкусные…
— Пожалуй.
Матушка потянулась к колокольчику. А Евдокия огляделась, с удивлением отметив, что комната, в которой ее принимали, донельзя похожа на собственный, Евдокиин, кабинет.
Проста. Светла. Удобна. И стол новый, с множеством ящичков… знакомое клеймо на бронзовой табличке, а значится, минимум два ящичка потайных, а если по специальному заказу изготовленный, то и поболе… секретер в углу… картоньер. И столик с десятком чернильниц. Бархатная лента с перьями разной толщины. Бумага нарезанная… но больше всего поразил Евдокию телефонный аппарат, скромненько в углу притаившийся.
— Мы стараемся идти в ногу со временем, — с усмешкой произнесла матушка Анатолия, которая втайне мнила себя женщиной прогрессивной, отчего и страдала, поелику орден ее вовсе не испытывал любви ни к прогрессу, ни к самой матушке Анатолии. И если бы не родственные ея связи, весьма и весьма полезные, ибо только наивный человек полагает, что дела мирские со светскими столь уж разнятся, выжили б ее из Познаньску…
— Удивлена, — призналась Евдокия.
Чай подали быстро, все ж таки, невзирая на некие внутренние разногласия, каковые имелись в любом ордене, матушка Анатолия умудрялась управлять собственною небольшой общиной жестко.
Ее опасались. И все же любили, поелику была она женщиной пусть и строгой, но справедливой.
— Что ж, скажу, что сие взаимно. — Матушка Анатолия приняла чашку с изображением святой Анатолии, своей покровительницы. — Ваше письмо… несколько меня удивило.
— Только удивило?
— Возмутило.
Евдокии досталась чашка со святою Евдокией, которая глядела строго, с укоризной. Святая была полновата, круглолица и неуловимо напоминала матушку настоятельницу, правда, у святой доказательством ее святости имелся нимб, а у матушки — только клобук скучного мышиного цвета.
— Вам нравится чашка? — поинтересовалась матушка Анатолия, которая не спешила заговаривать о деле, но разглядывала девицу, пытаясь понять, что же ей понадобилось.
Нет, цель свою девица изложила подробно, но…
Жаловаться будет? Нехорошо, если так… жалобы матушке Анатолии во вред пойдут… Небось вражини ее, что метят на теплое местечко в Познаньской общине, только и ждут повода, чтобы выступить единым фронтом… разведут разговоры, что, дескать, со своею неуемною страстью к реформированию матушка Анатолия рушит основы… а те основы сами вот-вот рухнут.
И все, кто брюзжит, уразуметь не способны, что минули времена, когда орден был богат… это вон золотокольцые с каждою послушницей сотни тысяч злотней получают. А к молчаливым сестрам кто идет? Вот то-то и оно… и хорошо, что идут еще… и прихожане норовят отблагодарить словом добрым, не думая, что одним им сыт не будешь.
Нет, иначе надобно дела вести… и матушка Анатолия точно знает как.
— Хороша, — осторожно заметила Евдокия, пусть чашка сия была обыкновенна. Пусть фарфор, но не высшего качества.
— Святая Евдокия… ручная роспись… наши ученицы старались… рисуют по трафаретам. Весьма богоугодное занятие.
И доходное, поелику расписанные святыми чашки уходили с немалой прибылью, каковая и являлась лучшим аргументам во внутриепархиальных прениях.
— Любопытно.
Евдокия идею оценила.
— И дорого берете?
— Полтора сребня.
Чашка стоила от силы треть названной матушкою суммы… а ведь орден королевской милостью от налогов избавлен… и за аренду небось платить нужды нет, ежели лавочку при храме открыть… а посадить в нее монашку почтенного возрасту, которая с иною работой уже сил не имеет управиться…
— Мы о благе ордена радеем. — Матушке Анатолии мысли гостьи были понятны, более того, сии мысли она сама не единожды облекала в слова, составляя очередной прожект. К сожалению, резоны матушки Анатолии, как и прожекты ее, оставались непонятны для епархиальных властей.
— Весьма похвально… о развитии думали?
Матушка Анатолия кивнула. Думала. Как не думать! И в мыслях ее дело за расписными чашками не стало… трафаретные святые, признаться, выходили какими-то донельзя однообразными. Но ежели мастеров нанимать, то оно дорого станет… разве что делать другую линию, из дорогого фарфора…
В прожектах матушки Анатолии были и такие, и целые наборы посуды, расписанные сценами из жития святых… и детская посуда, и вдовьи наборы, весьма строгих узоров… и не только посуда.
Скажем, самовары.
Аль сумочки и шляпки по храмовой моде. Иль веера вот… небось в храм-то с веерами в птицах да каменьях являться неможно, а вот со святою так очень даже благочестиво выйдет…
— И реклама, — произнесли женщины, переглянувшись.
Оно верно, в нынешнем мире без рекламы никак не можно.
— Газету мыслим выпускать, — поделилась матушка Анатолия, которая прониклась к купчихе почти симпатией: все ж редко ей случалось отыскать благодарную слушательницу. — «Орденский вестник»… бесплатно…
— Медень. — У Евдокии на сей счет имелось свое мнение. — Сумма невеликая, однако ж люди не склонны ценить то, что бесплатно получают. А ежели с цветной печатью, скажем, праздничные номера, то и два… главное, чтоб вести не только орденскими были. Это мало кому интересно, уж извините.
