Троянская тайна - Воронин Андрей Николаевич (мир книг .TXT) 📗
– Я пришла сюда одна, – сказала Ирина. – И о цене мы поговорим позже. Пока я хочу услышать ответ на свой вопрос.
– Тебе нужна откровенность? Изволь! – Виктор удобно откинулся в кресле и положил ногу на ногу. – Затем, что жизнь скучна и однообразна. Затем, что спать с ходячим спутником-шпионом интереснее, чем с самой шикарной телкой, имеющей ученую степень. Я уж не говорю о том, что женщина, которую ты лишил и отца, и этой чертовой картины, на которую она молилась, как-то по-особому возбуждает... Затем, что жизнь пуста без риска, как поется в одной старой песне. Да и вообще, к чему вся эта болтовня? Понимаю, болтать, раскладывая по полочкам то, чем надо просто любоваться, это твоя профессия, но что сделано, то сделано.
– Любоваться?! – не поверила своим ушам Ирина. – Ты сказал – любоваться?
– Именно так я и сказал. А что? Ты не испытываешь восторга? Ну, так ведь глина тоже не скачет от радости, когда ее ставят в печь для обжига. И барашек, которого ты и твои новые приятели с таким аппетитом уминали вчера за столом, вовсе не рвался стать шашлыком. Короче говоря, искусство требует жертв. Это о твоем отце и всех остальных. Что же до картины, то она просто сменила прописку. Раньше ею любовались одни, теперь будут любоваться другие. Да и посетители Третьяковки, кстати, ничего не потеряли. Кто из них способен отличить копию от оригинала? Да никто! Даже ваши хваленые специалисты до сих пор ни о чем не догадываются, одна ты заметила. Да и то, если бы не твой отец... Короче говоря, кроме тупых исполнителей и твоего отца, о смерти которого я, поверь, искренне сожалею, никто не пострадал. А я получил удовольствие и заработал немножко денежных знаков, которые с удовольствием разделю с тобой... В самом широком смысле слова, разумеется. Ну, как водится: синее море, белый пароход, теплые волны, ласкающие ступени мраморной виллы... А? Плюнем на этот московский бардак и поживем годик-другой на каком-нибудь бешено дорогом побережье...
– Для человека, который действовал исключительно ради собственного удовольствия и из любви к искусству, ты слишком часто заговариваешь о цене, – заметила Ирина. Голос ее звучал ровно, и никаких особенных эмоций она не испытывала – внутри было пусто и холодно, и хотелось поскорее закончить дела и уйти – неважно куда, лишь бы подальше отсюда. – Хорошо, поговорим об этом.
– О, – воскликнул Виктор, – я тебя не узнаю! А как же идеалы? Ну, хорошо, извини, шутка неуместная. О цене так о цене. Чего же ты хочешь? Брачный контракт? Пожизненную ренту? Или тебя устроит процент от выручки?
Очень спокойно и неторопливо Ирина погасила в пепельнице окурок, отряхнула пальцы, открыла сумочку и вынула из нее подаренный Сиверовым пистолет.
– Поговорим о цене, – повторила она, взводя курок и направляя пистолет на Виктора. – Сейчас ты, мерзавец, скажешь мне, где находится картина, и это будет единственная цена, которая меня устраивает. Тебя она тоже должна устроить, потому что это цена твоей жизни.
Виктор Назаров ничуть не испугался пистолета.
– Не глупи, – сказал он скучающим голосом. – Это уже отдает дешевой мелодрамой. Неужели твой дорогой Глеб Петрович, когда учил тебя обращаться с пистолетом, не объяснил тебе, что пользоваться оружием следует обдуманно? Я знаю, что ты не выстрелишь, и убеждать меня в обратном бессмысленно. Ты ставишь себя в глупое положение. Лучше спрячь эту штуку сейчас, потому что чем дольше ты ее так держишь, тем смешнее выглядишь.
– Картина, – сказала Ирина.
– Что "картина"? Картины нет, и тебе ее не видать как своих ушей.
– Это точно?
– Точнее не бывает. Даже не мечтай.
– Тогда говорить больше не о чем. Ты не в состоянии заплатить цену, которую я прошу, следовательно, сделка не состоялась. Никакого другого интереса ты для меня не представляешь.
– Еще как представляю! Ты что, готова сесть в тюрьму? Учти, доказать мою причастность к похищению картины невозможно. Значит, это будет обыкновенное бытовое убийство – скажем, на почве ревности. Тебя посадят, а российские колонии – это не курорт на Лазурном берегу, ты с твоим характером там и года не протянешь. Да еще с твоей внешностью... Хочешь стать подстилкой для охранников? А как тебе понравится однополая любовь с соседками по камере, которые месяцами не моются?
Ирине удалось справиться с внезапным приступом тошноты, и, когда она снова заговорила, голос ее был по-прежнему ледяным и ровным.
– Это тоже цена, – сказала она. – Цена, которую я готова заплатить за удовольствие стереть тебя с лица земли!
Виктор сидел в кресле, откинувшись на спинку, скрестив на груди руки и закинув ногу на ногу. Не поднимаясь, даже не меняя позы, он вдруг поддел стоявший между ними кофейный столик носком ботинка и опрокинул его, почти швырнув в Ирину. Тяжелая золоченая пепельница с окурками, антикварная настольная лампа, недопитая бутылка коньяка, вазочка с полевыми цветами, стакан – словом, все, что стояло на столе, полетело ей прямо в лицо. Она инстинктивно прикрылась скрещенными руками, а в следующий миг совершенно непостижимым образом очутилась на полу с ноющей кистью правой руки и онемевшей щекой.
Больше всего досталось, кажется, щеке, и удар был нанесен не вазочкой с цветами. Честно говоря, это здорово смахивало на хорошую оплеуху, и, несмотря на обстоятельства, тот факт, что Виктор поднял на нее руку, потряс Ирину гораздо сильнее, чем вид пистолетного дула, смотревшего ей прямо в лицо с очень небольшого расстояния. Пистолет был ее, но находился в руке у Виктора, и оставалось только гадать, как он там очутился. Подсказкой могло послужить разве что ноющее запястье да еще щека, которая уже отошла от первого шока и теперь пылала, как будто по ней прошлись раскаленным утюгом.
– Твой любимый Глеб Петрович не сказал тебе самого главного, – произнес Виктор. Тон у него был снисходительный и скучающий. – Когда ты действительно намерена убить человека, делай это без долгих разговоров и драматических жестов – просто прицелься и стреляй. Это...
Он замолчал, взгляд его остановился, а на лице появилось выражение глубокой задумчивости. Казалось, он силился вспомнить что-то важное – что-то вертящееся на самом кончике языка, но все время ускользающее. Пока тянулась эта неожиданная и странная пауза, Ирина лихорадочно придумывала способ избежать неизбежного, но такого способа не было. Сантиметрах в двадцати от ее руки валялся пустой стакан, но что толку? Стаканом много не навоюешь, да и палец, лежащий на спусковом крючке, наверняка окажется быстрее...
– Черт, – сказал наконец Виктор.
Это было явно не то, что он хотел сказать вначале. Потом Виктор Назаров покачнулся и начал падать. Падая, он все-таки успел спустить курок. Ирина увидела, как черный канал ствола постепенно, как в замедленной съемке, наполняется оранжевым пламенем; потом пламя выплеснулось ей в лицо, и мир вокруг Ирины Андроновой исчез, одним резким скачком провалившись в сплошной мрак.
– Я так давно вас не видела! – обрадованно произнесла Ирина.
Их шаги гулко отдавались в пустых залах, где по случаю сумеречного зимнего дня был включен свет. Иногда шаги глушили ковровые дорожки, и тогда начинало казаться, что они беззвучно парят в нескольких миллиметрах от пола, со всех сторон окруженные молчаливыми свидетелями, строго и вопросительно взиравшими на них с потемневших полотен в тяжелых золоченых рамах.
– Новый год скоро, – невпопад ответил Сиверов. – Время летит, Ирина Константиновна. А что давно не видели... Ну, так, во-первых, были заняты, а во-вторых... Знаете, принимая во внимание обстоятельства, я бы не удивился, если бы вы вообще отказались со мной разговаривать.
Ирина наклонила голову и искоса посмотрела на него. Темные очки, как обычно, скрывали глаза, но, кажется, на этот раз Глеб Петрович говорил правду.
– Почему же? – сказала она. – Обида давно прошла, а то, что вы сделали, осталось. Да если хорошенько подумать, то мне и обижаться было не на что. Или было?
