Сокровища - Кингсли (Кингслей) Джоанна (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
— Ювелирным? — переспросил он. — Что вы находите привлекательного в этом?
Его тон взволновал ее. Он показался ей скучным, даже несколько пренебрежительным. Или она все неверно восприняла? У него нет повода для осуждения.
— Все дело в семье. Мой дедушка по материнской линии огранщик камней. А мать моего отца, по его словам, обожала драгоценности и имела одну из самых поразительных коллекций в Европе.
— Поэтому вы ни о каком другом занятии не думали?
Пит искоса посмотрела на него. Нет, ей это не показалось; он ставит под сомнение ее выбор, тонко намекая, что есть другие, более достойные занятия.
— Собственно говоря, — резко сказала она, — я подумывала о психиатрии. Полагаю, у меня была мечта вылечить свою мать… и всех остальных безумных людей на свете. Но потом я пришла к мысли, что сама сойду с ума, пытаясь быть святой, вместо того чтобы просто делать то, что мне нравится. Разве это плохо?
Он посмотрел на нее, явно обдумывая свой ответ. Будет ли он придерживаться мнения, что ее работа — пустое занятие, думала Пит, или скажет что-нибудь вежливое, незначительное. Пит поняла, что в любом случае она будет расстроена.
— Думаю, хорошо делать то, что тебе нравится, — сказал он наконец. — Но стыдно пренебрегать тем, что может облегчить участь многих людей — включая, возможно, и вашу мать — а вместо этого добавлять немного блеска горстке избранных.
Она посмотрела на него. Узнав сегодня о том, что дедушка так много скрыл от нее, Пит была восхищена откровенностью Люка — такой же освежающей, как мята, от которой перехватывает дух.
— Я задала вам вопрос, верно? — сказала она наконец.
Он подумал.
— Послушайте, я не имел в виду…
— Нет, вы имели в виду именно то, что сказали, — оборвала она его. — Не надо сглаживать. По-вашему, я зря трачу время.
— Я этого не сказал.
— Но очень близко к этому. Но вам не стоит волноваться, мистер Сэнфорд. Когда я говорила о своей карьере, я преувеличивала. Я еще не сделала того, что хочу, а после сегодняшнего дня вообще не вижу для себя возможности. — Она допила бренди. — А теперь можем ехать. Один небольшой стакан — моя норма.
Он открыл рот, словно хотел что-то добавить, потом передумал. Покачав головой, он вышел из кабины и направился к стойке оплатить счет. Она поднялась и ждала его у двери.
Всю дорогу до гостиницы они промолчали.
Черт возьми! Волновалась Пит, сидя в машине, наполовину уткнув лицо в воротник пальто. Почему это должно закончиться именно так? Он был так заботлив, думала она, такой необыкновенный, так понимал душевное состояние, когда в семье кто-то болен психически… Она даже понадеялась в душе, что он, может быть, останется в ее жизни. Ей так хотелось иметь кого-то, кому она могла выплакаться, рассказать о маме, о своих неосуществленных честолюбивых планах. Он сказал, что готов выслушать, и будь немного больше времени, она могла бы воспользоваться возможностью.
Но откуда ни возьмись возник этот дурацкий спор. Ее ошибка или его? Пит не знала. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что спор помешал им подружиться. Он счел глупым ее выбор карьеры; она подумала, что он ограниченный и самодовольный, неспособный увидеть, что создание прекрасного по-своему благородное занятие.
На автостоянке они в замешательстве стояли у ее, взятой напрокат, машины, оба чувствовали неловкость и искали способ расстаться по-доброму.
— Благодарю вас. Вы очень облегчили мне трудную ситуацию, в которой я оказалась.
— И усложнил простую, — сказал он.
Она пожала плечами.
— Пит…
Она посмотрела на него.
— Меня некоторое время не будет. Но когда я вернусь, мне бы хотелось увидеть ваши рисунки. Держу пари, они недурны…
— Они будут такими, когда у меня появится возможность. А сейчас они в большинстве своем у меня вот здесь. — И она коснулась головы. Он улыбнулся.
Она видела его в зеркале машины, все еще стоящего и наблюдающего, как она уезжает.
Что она могла сказать? Каких слов ждала от него? Ее ошибка или его? Она думала об этом всю дорогу домой.
Но утром все мысли о Люке Сэнфорде были оттеснены гневом и раздражением на деда.
Разумеется, он, переполняемый вопросами, ждет ее в больнице, сгорая от нетерпения узнать, как прошел праздник. Понравился ли Беттине шоколад? А что давали ее матери нацисты, если она угождала им, подумала Пит?
Она отложила посещение деда до позднего утра, но, в конце концов, поняла, что нельзя избежать этого разговора.
Когда она вошла к нему в палату, Джозеф показался ей маленьким и старым, огромная нога в гипсе была поднята. Лицо озарила улыбка, когда он ее увидел.
— Дорогая, ты должна мне все рассказать о вашем замечательном Дне Благодарения. Как моя девочка?
— Ты должен был рассказать мне, — начала Пит, весь гнев прошедшего дня забился вглубь. Она вцепилась руками в перекладину спинки кровати. — Ты должен был рассказать мне правду о маме, дедушка. Я имела право знать ее.
— О чем ты говоришь? Что за правду? Какую? — Голос, полный негодования, но в нем послышался страх.
— О войне. Об Освенциме. О том, что сделали с ней нацистские ублюдки.
Он сидел прямо, насколько позволяла ему нога, словно пытаясь защитить самого себя, но, увидев, что это бесполезно и признав поражение, осел глубоко в подушки, отчего стал выглядеть даже меньше, чем прежде.
— Как сказать юной девушке, что ее мать была шлюхой?
— Она не была шлюхой! Никогда не называй ее так! Она жертва. Беспомощная молодая женщина, прошедшая ад. И с тех пор она отчаянно хотела, чтобы это не было правдой.
Он закрыл глаза, лицо осунулось и посерело.
— Я старался потакать ей, — сказал он, и голос его звучал тихо, будто доносился издалека. — Я думал, если мы отбросим это и никогда не будем говорить о прошлом, если я буду просто любить ее, она со временем забудет. Может быть, я думал, что смогу сделать так, будто этого никогда не было.
— Но это было, дедушка, и ты никогда не давал ей возможность посмотреть правде в глаза, поскорбеть о том, что она потеряла, дать ей почувствовать гнев и боль, чтобы они прорвались наружу.
Он улыбнулся вымученной улыбкой.
— Тебе надо было остаться в колледже, Пит. Из тебя получился бы хороший психиатр.
— И ты не дал мне возможность понять ее, — продолжала она, слишком рассерженная, чтобы ее могла тронуть его боль. — Если бы я знала, то, может быть, смогла помочь ей.
— Возможно, я был не прав.
— Да, дедушка, ты был не прав, настолько не прав, что я не уверена, смогу ли я простить тебя.
Его глаза закрылись, и она увидела, как по его щекам, испещренным глубокими морщинами, потекли слезы.
— Пит, пожалуйста, — прошептал он. — Я потерял жену. Я потерял дочь. Теперь я могу потерять тебя.
Гнев ее не устоял перед его слезами. Она обошла кровать и села на стул около него, взяла руку, которая безжизненно лежала на хрустящей белой простыне.
— Дедушка, расскажи мне все — как вас схватили, что было с тобой, как ты после войны нашел маму. Может, уже поздно помочь ей, но ты еще можешь помочь мне.
Он начал усталым, старым, дрожащим от ужаса воспоминаний голосом. Он так никогда и не узнал, кто их выдал, но в июле 1944 года на чердак ворвались гестаповцы и вытащили их оттуда. Поскольку он не был евреем, его отправили в Германию на принудительные работы, а Беттину в Вестерброк, распределительный центр для голландских евреев. В сентябре с последним транспортом ее отправили из Голландии.
— Тот же самый транспорт, что вез Анну Франк и ее семью в Освенцим, — сказал он, и Пит вздрогнула. — Это был товарный состав, семьдесят пять человек в вагоне, с одним маленьким зарешеченным окном. Везли их три дня.
Он узнал об участи Беттины в лагере не от нее самой, а от подруги, которая была там вместе с ней. Это была та самая история, услышанная ею накануне, но от повторения не менее страшная.
— Я не знал, где она и жива ли. Меня отправили в Саар, копать уголь. Я пробыл там, пока союзники нас не освободили. Потом несколько месяцев в лагере для перемещенных лиц. Я пытался, как мог, отыскать Беттину и Аннеке, твою бабушку. Наконец я получил подтверждение, что моя жена закончила жизнь в газовой камере Освенцима. Лишь в конце сорок пятого я узнал, что твоя мать жива. Я нашел ее в госпитале в Марселе.
