Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (прочитать книгу .txt) 📗
— Камеры пусты, — сказала матушка Анатолия и толкнула ближайшую дверь. — Гляньте сами.
Евдокия, переступив через собственный страх, заглянула. И вправду, нет ни узников, распятых на стене, ни безумцев, из которых собираются демонов изгонять… зато есть гора репы.
— Тут прохладненько. Хорошо репу хранить. И картоплю. Там вон, — матушка указала на следующую дверь, — морковочка. Круглый год лежит, от урожая до урожая, и как новенькая.
Все же была она женщиною хозяйственной, чем немало гордилась.
— Уже недолго.
Она сама спешила, поскольку неприятно было оставаться внизу, чудились то стоны, то крики, то безумный смех. Нет, матушка Анатолия не верила в глупые россказни про призраков и невинные души… и крест, который сжимала в руке, давал смелости.
Просто… не любила она подземелий, и все тут.
И, оказавшись перед ледником — вспомнилось, что некогда здесь была допросная, — она с облегчением посторонилась.
— Можете взять еще одну лампу. — Матушка указала на полированную полочку, которую повесили по просьбе сестры-хозяйки. На полочке теснилось с полдюжины ламп, смазанных, заправленных хорошим маслом. Использовали их трижды в год, когда сестра-хозяйка проводила переучет запасов, а заодно уж и уборку.
— Спасибо.
Евдокия от предложения не отказалась. Две лампы лучше, чем одна.
Она открыла дверь сама и тут же отшатнулась от густого лилейного запаха. Ощутила его и матушка Анатолия.
— Что здесь… — Она решительно шагнула к двери, оттеснив Евдокию. — Иржена милосердная…
Нет, обе покойницы были на месте, что, конечно, несказанно матушку Анатолию обрадовало, поскольку о смертях этих она уже и докладную записку составила, и распоряжения соответствующие дала, и оплатила доставку в Лядовицы… но вот вид, в котором пребывали сестры, донельзя ее поразил.
— Теперь вы мне верите? — тихо спросила Евдокия.
Женщины были мертвы.
И лежали на узких лавках, вытянув ноги, сложив руки на животе. Облик весьма благочинный, но вот… матушка Анатолия распрекрасно помнила, что сестер поместили в ледник нагими. Она присутствовала и при омовении, самолично читала молитвы, прося Иржену даровать мученицам легкое посмертие. Она и провожала их вниз, и укрывала саванами, здраво рассудив, что уже в Лядовицах покойниц переоденут сообразно обычаю.
Ныне же обе были облачены в обычные свои одежды. И обуты. И выглядели вовсе спящими. Даже характерные лиловые пятна на лицах исчезли. Того и гляди, дрогнут ресницы, и сестра Ольва рассмеется, скажет: «Неужто вы, матушка, поверили, что мы и вправду померли? Ерунда какая… это шутка была!» Она любила шутить и смеялась легко, порой не к месту, раздражая иных непоседливостью своей, легкостью нрава, вовсе не подходящей для скромной монахини… а сестра Салофия была серьезной, неторопливой. Уж она-то не стала бы шутить.
И матушка Анатолия затворила дверь.
Накинула засов, а после и тоненькую петлю, из волос сплетенную.
— Что ж… дочь моя. — Она глянула на купчиху ласково, и от этого взгляда Евдокия попятилась. — Теперь вы своими глазами убедились, что…
— Бросьте. — Евдокия позволила себе перебить матушку Анатолию. — Не говорите, что они мертвы. Не живы, это точно, но… нежить — дело полиции.
— Ордена.
— Полиции.
Матушка покачала головой:
— Орден разберется… орден знает, что делать.
И пусть бы новость сия не относилась к тем, которые называют благими, однако же при всем своем прогрессивном мышлении матушка Анатолия была далека от мысли, что подобные новости следует выносить за пределы ордена. Ныне она кляла себя за слабость, податливость… самой следовало бы спуститься в ледник, убедиться воочию, что сестры… а теперь-то как быть?
Нет, матушка Анатолия знала, что, поднявшись в свой кабинет, ныне видевшийся ей уютной пристанью, она снимет трубку и наберет номер, каковой следовало набирать в случаях, подобных нынешнему. И кратко изложит суть проблемы. А после созовет всех сестер в трапезной.
Для молитвы.
И там будет держать столько, сколько понадобится братьям из ордена Вотановой длани, дабы окончательно упокоить несчастных… а заодно уж проверить, нет ли на ком из сестер следа запрещенной волшбы. Матушка истово надеялась, что нет.
Вот только как быть с этой девицей, которая не станет молчать.
Запереть? Нет, не до скончания ее века человеческого, как то сделали бы лет триста тому, но до выяснения обстоятельств престранного этого дела. Матушка не сомневалась, что имеет оно к Евдокии самое непосредственное отношение.
И мысли ее были столь явны, что Евдокия сочла нужным предупредить:
— Меня будут искать. И найдут здесь. А когда найдут… будьте уверены, я устрою такой скандал, что…
— Прекратите. — Матушка отмахнулась. — Я просто пытаюсь найти вариант, который устроит нас обеих… полиция здесь мне не нужна.
— Но если они…
— Орден сумеет справиться сам. Орден всегда справлялся сам с… подобными проблемами. Уж поверьте, никто не пострадает.
Евдокия кивнула и тихо спросила:
— Где они работали, когда… заболели?
Почему-то сейчас, в подземелье, ей было страшно говорить о болезни вслух, будто бы тьма, с интересом наблюдавшая за женщинами, только и ждала повода, чтобы навалиться душною периной, задавить, стереть саму память о неосторожных этих людях.
— Сальволецкий приют. — Матушка Анатолия тоже ощутила неладное и крест свой сдавила так, что острые края его впились в ладонь, пропороли.
Запахло кровью резко и сильно.
— Ох ты ж… — Матушка Анатолия охнула не то от боли, не то от ужаса, потому как стена тьмы покачнулась, выпятилась множеством кривых лиц, будто бы те, что находились по иную сторону мира, вдруг обрели силы вырваться.
Она прижала руку ко рту, торопливо слизывая капли, страшась, что хоть одна из них упадет на землю, ибо этой малости хватит, чтобы стены не стало.
Призраки кричали. Беззвучно, но от этого крика Евдокия цепенела. Хотелось упасть на колени, распластаться на грязных камнях, закрыв уши, лишь бы не слышать, не видеть, не быть…
— Прочь, — жестко произнесла матушка, опомнившись. — Вы все, подите прочь!
Она высоко подняла крест, который вспыхнул темным пламенем. Алым.
— Я… силой, данною мне… отпускаю вас… — Каждое слово давалось матушке с трудом. И она покачнулась, упала бы, когда б не Евдокия, подставившая плечо. — Во имя Иржены милосердной… и именем же ее… покойтесь с миром.
Она подняла руку и сложила пальцы в знаке благословения, хотя Евдокия не представляла себе, как можно благословить то, что металось по другую сторону мира.
Оно исходило бессильной яростью.
И распадалось на множество теней, донельзя похожих одна на другую, облаченных в обрывки тумана, будто бы савана. Тени тянули руки, плакали навзрыдно, умоляя об одном — поделиться теплом. Хотя бы немного… И память забрать. Боль. Страх.
Запах костра и пепел, которому в подземельях храмовых не место, но он все одно сыпался с низкого потолка, истаивая прежде, чем коснуться кожи.
Загудело, заплясало призрачное пламя, лизнуло каменные своды, на миг озарив их яркою вспышкой. Евдокия закрыла глаза, она почти потерялась в этой огненной метели.
Не сходя с места. Не открыв рта. Она лишилась голоса, к счастью, поскольку иначе закричала бы от ужаса. А матушка Анатолия стояла, вцепившись в Евдокиину руку, и шептала слова молитвы. С каждым словом голос ее звучал все громче, пока не заглушил призрачные стоны. И пламя утихло, легло на пол, а после в полу и исчезло, растворилось, оставив лишь леденящий ужас.
Матушка Анатолия дрожащею рукой сотворила Вотанов крест. Правда, крестить было некого, но… так легче.
— Идите с миром, — повторила она, покачнулась и не устояла.
Евдокия помогла ей опуститься на пол и сама села, не думая уже ни о том, что пол этот грязен, ни о том, что холоден.
Все стало как прежде.
Коридор.
Дверь в ледник. Засов вот искривился, разломился пополам, пусть и был сделан из отменного железа, а волосяная петля осталась неподвижной, удержав то, что теперь скреблось, скулило.
