Грант вызывает Москву. - Ардаматский Василий Иванович (читать полную версию книги TXT) 📗
На другой день Шрагин уже не мог подняться с нар. Придя в сознание, он думал только об одном — об ожидающем его ночью допросе.
Попытался, как обычно, готовиться к нему и прежде всего отвлечь внимание от боли, но мысль его ни на чем не могла остановиться, тотчас ускользала, таяла… Помимо его воли одна мысль неотступно билась болью в его воспаленном мозгу: «Скоро ночь… скоро ночь… опять допрос… опять…» Перед вечером, очнувшись от недолгого забытья он на какое–то мгновение с необыкновенной ясностью увидел и оценил свое положение. И принял решение….
Обитатели камеры после вечерней проверки разошлись по нарам. До неизменного времени допроса оставалось около часа. Шрагин достал из щели в потолке лезвие бритвы и, сказав себе: «Я не дам вам порадоваться моей моральной смерти», взрезал себе вены на одной и потом на другой руке. Убедившись, что кровь упруго брызжет из обеих ран, он закрыл глаза…
Но произошло то, чего он не мог предвидеть: кровь просочилась сквозь нары и залила лицо заключенного, лежавшего на первом этаже. Весь залитый горячей кровью, охваченный со сна ужасом, он поднял крик. Прибежали тюремщики, и Шрагин был немедленно перенесен в больницу.
Релинка поднял с постели телефонный звонок Бульдога. Узнав от него о происшествии в тюрьме, он подумал сначала, что ему это снится, и долго молчал, собираясь с мыслями.
— Вы слышите меня? — осторожно спросил Бульдог.
— Если он умрет, считай себя солдатом на фронте, — сказал Релинк осипшим голосом. — Я сейчас приеду в тюрьму…
Он вызвал машину и стал быстро одеваться. Релинк понимал, что Шрагина не сломить, а это означало, что следствие так и не даст ему в руки эффектного материала, тем более что Берлин по–прежнему требовал, чтобы это дело было юридически доказано. Но Релинк все же еще надеялся включить в дело все совершенные в городе и известные Берлину антигерманские диверсии. Пусть Шрагин молчит, говорить будут Григоренко, Любченко, подготовленные свидетели. Но спектакль без главного героя не спектакль. Смерть Шрагина вызовет ярость Олендорфа: он вынужден будет донести об этом гросс–адмиралу Деницу. Черт возьми!
Релинк бросился к телефону и набрал номер доктора Лангмана.
— Прошу прощения, доктор, но мой звонок вызван срочной необходимостью, — быстро заговорил Релинк, не давая возможности собеседнику вставить слово. — Я сделал все, что вам было нужно, теперь прошу вас сделать все, что можно, для меня. Известный вам господин Шрагин сейчас в тюрьме вскрыл себе вены, и я не надеюсь на квалификацию тюремных врачей.
После долгой паузы Лангман сказал:
— Хорошо, я пришлю специалиста.
— Это надо сделать немедленно.
— Естественно, — отозвался Лангман и положил трубку.
В тюремной больнице Релинк не подошел к Шрагину, возле которого хлопотали врачи. Он сидел в кабинете начальника тюрьмы и рассматривал найденный на нарах кусок бритвы. Начальник тюрьмы — белый от страха — стоял у стены, стараясь не привлекать внимания Релинка. В кабинет осторожно вошел Бульдог. Бесшумно прикрыв за собой дверь, он выразительно посмотрел на начальника тюрьмы.
— Прошу вас выйти, — приказал Релинк, и начальник тюрьмы мгновенно покинул свой кабинет.
— Ну, что?
Бульдог в ответ только руками развел.
— Ты понимаешь, что произошло?
— Он, вроде, еще дышит, — сказал Бульдог.
— Дурак! Что произошло с тобой, не понимаешь? Ну, ничего, пока ты заглотнешь на фронте русскую пулю, у тебя будет время пошевелить мозгами…
Релинк уехал из тюрьмы только на рассвете. Врачи ничего хорошего не обещали…
Глава 56
Узнав, что Шрагин выжил, Релинк вдруг подумал: лучше бы он умер. В конце концов за самоубийство заключенного понесло бы ответственность тюремное начальство, зато смерть автоматически закрыла бы дело, которое из–за вмешательства адмирала Бодеккера стало таким сложным и бесперспективным. А теперь это ничего не обещающее следствие надо возобновлять. Применять к Шрагину сильнодействующие меры допроса больше нельзя, а надеяться на то, что он заговорит сам, не было ни малейшего основания.
Когда Шрагина сразу после выздоровления привезли в СД, он был еще очень слаб, говорил тихо и медленно, но в пристальных серых его глазах Релинк видел прежнюю его силу. Отдавая приказ доставить к нему Шрагина, Релинк думал воспользоваться его физической слабостью, но сейчас он уже видел, что это ничего не даст.
— Я должен выразить сожаление о случившемся с вами, — начал Релинк, не глядя на Шрагина. — Но право же, можно были не прибегать к столь крайним мерам.
— Вы не можете судить об этом, пыткам подвергался я, а не вы, — негромко сказал Шрагин.
Наступила довольно долгая пауза. Релинк не собирался спорить или опровергать факт применения пыток, он в это время смирял в себе раздражение, вспыхнувшее оттого, что он вынужден вести этот разговор.
— Так или иначе, следует объективно признать, что на данном этапе бой выиграли вы, — глядя мимо Шрагина, продолжил Релинк. — Впрочем, я никогда не переоценивал возможности сотрудника, который вел допросы. Ну что ж, теперь мы поведем дело по всем классическим правилам и…
— Почему нет протоколиста? — перебил его Шрагин.
— Потому что не происходит допроса, — пояснил Релинк. — Я просто решил вместе с вами разобраться в нашей ситуации, чтобы затем не возникло никаких недоразумений. Итак, юридическая сторона ситуации такова. Кто вы — мы знаем. Чем вы здесь занимались — мы тоже знаем. Ваши сообщники — правда, к сожалению, пока не все — нам известны и находятся в наших руках. Мы не имеем только вашего признания своей вины. Вы человек юридически образованный и, значит, знаете, что чистосердечное признание вины всегда является фактором, сильно смягчающим формулу наказания. И наоборот, естественно. Так что, когда вы захотите сделать это признание, поставьте нас в известность через тюремную администрацию. Но ждать это бесконечно мы не сможем, хотя бы потому, что мы не собираемся долго оставаться в этом городе, а возить с собой тюрьму с несознавшимися преступниками нецелесообразно… — Релинк, довольный тем, как элегантно ведет он этот разговор, улыбаясь, посмотрел на Шрагина и, словно на нож, наткнулся на его спокойный изучающий взгляд. Молчаливый поединок взглядов длился секунду–другую, и Релинк встал. — Последнее уточнение — не поймите превратно наше терпение. Тех сведений, которыми мы в отношении вас располагаем, вполне достаточно для смертного приговора. И только для смертного. Один раз вы уже попытались сами распорядиться своей жизнью. Этому помешал, кстати заметить, доктор Лангман, — если бы не его вмешательство, мы сейчас не имели бы возможности беседовать. Теперь ваша жизнь снова в ваших руках, но я верю, что на этот раз вы поступите разумнее.
Когда Шрагина увели, Релинк вызвал Бульдога:
— Шрагина и его компанию перевести в криминальный лагерь, — приказал он. — Обложи их там со всех сторон агентами. Посмотрим еще раз их связи. Не попробуют ли они бежать?
— Я не могу его видеть, я его пристрелю, — сказал Бульдог.
— В свое время я не лишу тебя этого удовольствия, а пока выполняй мой приказ…
Шрагина перевезли в тюрьму среди бела дня в открытом кузове грузовика и только с одним конвойным. Везли по главной улице, хотя это совсем не был кратчайший путь. Недалеко от рынка машина остановилась, шофер куда–то ушел, и минут двадцать не возвращался. Шрагин сразу понял: Релинк затеял с ним какую–то новую игру…
У железных тюремных ворот с львиными мордами машина простояла минут десять, пока конвоир переругивался через глазок с тюремной охраной. Как всегда, возле тюрьмы толпились родственники арестованных. Они сочувственно разглядывали Шрагина. Знакомых среди них он не увидел. Совсем близко за косогором сверкала гладь реки. Водный простор звал, манил, и вдруг у Шрагина блеснула мысль: до косогора метров сто, не больше, а там можно скатиться в заросшую бурьяном балку. А дальше что? Ночью такой побег, может, и окончился бы удачно, но сейчас, днем, эта затея обречена на провал. Но, может быть, именно этого и хочет Релинк?..
