Война амазонок - Бланкэ Альбер (мир бесплатных книг TXT) 📗
В те времена коадъюторам не ставилось в грех посещать театры, под влиянием эгоистического желания Гонди поехал в комедию. Появление его в ложе произвело радостное впечатление. Граждане, занимавшие партер, приветствовали его такими громкими восклицаниями и рукоплесканиями, что актеры принуждены были остановиться. В это время представляли трагедию Корнеля, и публика, желая оказать почесть любимому коадъютору, потребовала, чтобы актеры снова начали представление. Актеры поспешили исполнить общее желание.
Народная восторженность не знала тогда меры, никогда трагедия великого поэта не собирала такой роскошной дани общих восторгов, как в то время. Коадъютору ничего не оставалось, как встать и поблагодарить публику за неожиданные овации. Между тем вельможи и царедворцы, сидевшие ближе к оркестру, за исключением двух или трех, сочли обязанностью протестовать против этих демонстраций уходом из театра. Тут только партер спохватился, что выражение восторженных чувств могло только повредить тому, кто долго был их идолом. После третьего акта коадъютор удалился.
– К герцогу Шеврезу, – отвечал коадъютор на вопрос лакея, куда он прикажет ехать.
От Пале-Рояля до улицы Сен-Тома не очень далеко, через десять минут карета остановилась у подъезда де-Шевреза. О прибытии Гонди был сделан торжественный доклад. Герцог встретил его на самой нижней ступеньке крыльца. Старик привел кардинала в комнату умирающей и молча показал на нее.
Шарлотта-Мария Шеврез, белая как мрамор, спала тревожным сном, который иногда предшествует вечному сну: ее иссохшие и бледные губы шевелились, из них вырывались отрывистые слова; по ее руке, лежавшей на одеяле, пробегала дрожь. Вдруг она открыла глаза и устремила на Гонди долгий взор, полный тоски, потом протянула ему руку, красоте которой завидовала некогда даже королева Анна Австрийская. Кардинал встал на колени перед кроватью. Старый герцог удалился, оставив их одних.
– Вероятно, вы не знали, что я умираю, – сказала Шарлотта, – вы бы ранее пришли. Не буду говорить вам, какие испытывала я страдания, ваша скорбь доказывает, что вы понимаете это. Между нами не должно быть теперь ни бесполезных укоризн, ни горьких жалоб, зачем отравлять предсмертную минуту воспоминанием прошлого: только мысль о настоящем, только мысль о будущем занимает меня! Настоящее здесь, вот в этой комнате, где горят еще восковые свечи, свидетели отпущения грехов, которое церковь даровала мне; настоящее – это женщина, которая должна умереть, и мужчина, за которого она умирает.
– Шарлотта, сжальтесь…
– Эти два существа встречаются в торжественный час, и между ними не может быть другого чувства, кроме дружбы: одна преданность под влиянием искренней любви должна наполнять последние минуты, которые остаются им в этом мире. Теперь перейдем к будущему, к будущему, которое ускользает от меня и которое вполне вам принадлежит. Теперь слушайте со вниманием, что я вам буду говорить, потому что я видела видение.
Шарлотта остановилась, чтобы отдохнуть.
– Да, – продолжала она, – прошлой ночью я имела видение.
Кардинал поднял голову и посмотрел на Шарлотту, он думал, что у нее начинается бред и что он будет свидетелем странного феномена галлюцинаций, которого наука до сих пор не в силах разъяснить.
– Я видела воина в латах и со шпагою в руке. Он, взявшись за кисть мантии, остановил человека в красной одежде, и этот человек был заключен в крепость.
Коадъютор горько улыбнулся и опустил голову.
– Верьте беспощадной ненависти ваших врагов. Этот арестант, этот государственный преступник – это были вы, монсеньор.
В эту минуту вошел духовник. Увидев его, Шарлотта Шеврез подала руку Гонди и сказала с кротостью и покорностью:
– Уходите, монсеньор, теперь я принадлежу Богу. Прощайте!
Коадъютор ушел, тяжелый камень давил ему сердце, и мрачное предчувствие терзало его всеми муками. Ему казалось, что совершается разрушение всего, что до сей поры поддерживало его пламенное воображение и предприимчивый характер, ему казалось, что руки его вдруг высохли, как у старика, что на плечи давит тяжелый, свинцовый плащ, называемый заточением…
Глава 24. Почести
Герцогиня Монбазон не могла вынести своего позора. Как безумная, по возвращении в Париж, бросалась из Люксембургского замка в Тюильри, из Тюильри в Вандомский дворец. И хорошо, что Бофор на ту пору сидел в крепости, а то несдобровать бы ему: она непременно заколола бы его своей рукой. Терзаемая бешенством, ревностью и стыдом, она заперлась наконец в своем доме, и ее бессильная жажда мести поразила ее прямо в сердце. На другое утро горничные вошли к ней в спальню и увидели, что она неподвижно лежит в постели. Она умерла.
Ее погребение совершилось со всевозможной пышностью и с почестями, приличествующими вдове первого королевского сановника; весь двор присутствовал на ее похоронах. Во время погребальной церемонии два человека, притаившись за большими колоннами в церкви Сен-Тома, не спускали глаз с царедворца, которому королева поручила вместо себя присутствовать на погребении герцогини. Этот царедворец, поощренный королевским доверием, был герцог де Бар. Конечно, он и не подозревал, что является предметом наблюдений тех двух человек, а иначе он не был бы так торжественно спокоен. По окончании церемонии ближайшие родственники умершей провожали герцога де Бара до его дома.
– Опять неудача! – сказал Мансо, один из грозно следивших за герцогом людей.
– Он не замедлит сбросить траурное платье и опять выйдет со двора.
– Уверен ли ты в том, Ле Мофф?
– Совершенно. А тут и ночь подоспеет, – подтвердил бывший разбойник.
– А мне хотелось бы, чтобы яркое солнце освещало его казнь!
– Увы! Теперь у нас не безначалие, а законный король!
Решившись ждать, они вошли в харчевню у самого дома Монбазона и сели у окна, не спуская глаз с улицы. Мало-помалу наступала темнота ночная. Предсказание Ле Моффа не замедлило осуществиться. Совсем уже смерклось, когда дверь у герцогского подъезда отворилась, и вышел сам герцог. Он шел легко, как человек, уверенный в своем счастливом будущем. В это время небезопасно было ходить по темным улицам; зная это, герцог обнажил шпагу и, закутавшись в плащ, держал шпагу острием вперед.
Но такие предосторожности были слишком недостаточны для такого удальца, каким был наш старый знакомый Ле Мофф. Опередив Мансо, он прямо пошел на герцога. Герцог не оглядывался по той простой причине, что ему не слыхать было приближающихся шагов, и тоже по простой причине – Ле Мофф разулся и шел за ним босиком. От улицы Сен-Тома было недалеко до Лувра, куда направлялся герцог де Бар. Когда он готов был повернуть за угол и думал уже, что теперь не может быть никакой опасности, вдруг Ле Мофф прыгнул на него и повалил на землю. Герцог не имел ни времени, ни возможности сопротивляться, он хотел открыть рот, чтобы звать на помощь, но опытный разбойник успел вовремя всунуть ему в рот орудие, называемое «груша муки», то есть грушевидный кляп.
Мансо проворно подбежал на помощь, платком еще крепче привязал этот кляп. Руки и ноги были связаны веревками. Мансо взвалил герцога себе на плечи и, не обращая внимания на удивление изредка попадавшихся прохожих, бежал во всю прыть по улицам. За ним спешил Ле Мофф. Так они дошли до улицы Потри. Мансо положил свою ношу у стены небольшого дома, как раз напротив своего. Вынув ключ из кармана, синдик вставил его в замок двери этого дома. Отворив дверь, он шел в темноте, как человек, хорошо знакомый с окружающими предметами. Пройдя два этажа, постучал в дверь. Дверь тотчас отворилась; Мансо невольно улыбнулся, увидев толстощекого шарлатана Мондора со свечой в руках.
– Так это вы, любезный сосед, – сказал старый шарлатан.
– Разве вы не ждали меня всю эту неделю?
– Именно сегодня никак не ждал.
– Господин Мондор, позвольте мне кое-что напомнить вам. Ровно неделю тому назад я пришел к вам на площадь Сен-Дени, где вы со своим паяцем Тиртеном продавали свои мази и выкидывали шутовские штуки. С вами была малютка…
