Сила самовнушения. Как наш разум влияет на тело. Наука и вымысел - Марчант Джо (читать полную версию книги txt, fb2) 📗
Она тараторит. Первые симптомы возникли двадцать лет назад, когда рухнул ее брак, длившийся 23 года. Она мечтала быть парикмахером, но работала посменно на заводе по изготовлению хирургических скальпелей – 60-часовая трудовая неделя, плюс судебные разбирательства, плюс на руках двое младших из четверых детей. «Я прошла через ад», – говорит она. В тот же год, когда случился разрыв, ее стали мучить боли и колики в животе, диарея и метеоризм.
С тех пор недуг не отступал, обостряясь при стрессе – в частности, когда ее уволили с завода. Производство перенесли в Мексику; женский коллектив, к которому она привязалась, расформировали. Она переучилась на фельдшера, чтобы получить место в кабинете мануального терапевта, но обнаружила, что вакансий нет. Когда же Линда наконец нашла работу на неполный день, ей пришлось все бросить из-за болей в кишечнике.
Заболевание уничтожило и ее социальную жизнь. При обострении женщина не может даже выйти из дома. «Я катаюсь от боли и постоянно бегаю в туалет», – говорит она. Уборная должна быть поблизости даже при обычном походе в магазин, и Линда перечисляет местные: одна в – «Маркет баскет», другая – на почте, дальше по улице. «Вот так прошло двадцать лет, – жалуется она. – Не жизнь, а кошмар». Сейчас положение осложняется необходимостью ухода за престарелыми родителями: мать живет одна, а отец, страдающий от деменции, находится в доме престарелых. Брат Линды погиб во Вьетнаме, а сестра-близнец умерла от рака 18 лет назад, и помочь больше некому.
«Но я путешествую! – сообщает она оживленно. – Лечу в Англию и делаю что хочу. Люблю это занятие». Я поставлена в тупик, но в итоге догадываюсь, что речь идет о картах «Гугла». Я прошу показать, и мы переходим к ее компьютеру, стоящему на столе, который зажат между диваном и микроволновкой. Она выводит на экран карты и сажает нас на крышу Букингемского дворца в Лондоне.
Я вдруг осознаю, сколько времени провела Линда в этой квартире. Она досконально знает планировку дворца и увеличивает картинку, пытаясь заглянуть в окна, а после облетает его, осматривая сады. Другими излюбленными пунктами назначения являются карибский остров Аруба и особняки звезд на Родео-Драйв. Иногда она ходит по адресам старых заводских подруг, которые, лишившись работы, разъехались кто в Кентукки, кто в Калифорнию – места, где ей не побывать по-настоящему из-за СРК и больных родителей.
За годы Линда, как и большинство больных с синдромом раздраженного кишечника, сменила много врачей. Ее обследовали на предмет аллергий, она сидела на диетах с исключением всего подряд, от глютена и жиров до помидоров. Но облегчения не было, пока она не приняла участия в испытании, которым руководил Тед Капчук, профессор Гарвардского медицинского института в Бостоне. Это исследование произвело революцию в изучении плацебо.
«Вы знаете, что я псих?» Тед Капчук глядит мне в глаза, и у меня возникает впечатление, что он весьма гордится этим фактом {32}. «Да», – отвечаю. О гарвардском профессоре что ни прочтешь – обязательно наткнешься на его необычное прошлое. Оно выпирает из каждого угла дома на зеленой улочке в Кембридже, штат Массачусетс, где он живет и работает.
Когда я вхожу, меня просят разуться и предлагают чашку чая «Эрл Грей». Деревянные полы застелены персидскими коврами, а в холле горделиво стоит огромный медный самовар. Убранство изысканно: старинная мебель соседствует с предметами современного искусства и полками, полными книг, – ряды «кирпичей» в твердом переплете и с тисненными золотом китайскими иероглифами чередуются с английскими фолиантами от «Еврейского гардероба» до «Непальских охотников за медом». При взгляде в окно я замечаю нежные зеленые и розовые краски декоративного сада, которому самое место в Японии.
Сам Капчук носит золотые кольца, у него большие карие глаза и копна седеющих волос, увенчанная черной ермолкой. Ему нравится цитировать старинные трактаты, а на мои вопросы он отвечает после длительных пауз и морща лоб. Я прошу Капчука изложить свою версию биографии, приведшей его сюда, и он говорит, что все началось в студенчестве, когда отправился в Азию изучать традиционную китайскую медицину.
Он приписывает это решение сумасбродству шестидесятых. «Мне захотелось как-нибудь выступить против империализма». Кроме того, он увлекся восточными религиями, философией и воззрениями лидера китайских коммунистов Мао Цзэдуна. «Сейчас я думаю, что это была прескверная причина для изучения китайской медицины, но я не хотел кооптироваться, не желал быть частью системы».
Проведя в Китае и на Тайване четыре года, он вернулся в Соединенные Штаты с дипломом специалиста по китайской медицине и открыл в Кембридже маленькую акупунктурную клинику. Он повидал самых разных больных, большей частью – с хроническими недугами, от болей до гастроэнтерологических, дыхательных и урологических нарушений. Но роль целителя с годами становилась все более неуютной. Капчук был хорош в своем деле – возможно, слишком хорош. Он наблюдал случаи стремительного исцеления, которое иногда наступало даже до того, как пациенты получали лечение. «Они покидали мой кабинет полностью преображенными, – делится он. – Хватало посидеть и поговорить со мной, а мне – выписать рецепт. Я был ошеломлен и подозревал, что рехнулся. Я думал, что это полное помешательство, черт побери».
В конечном счете Капчук заключил, что не обладает паранормальными способностями, но в той же мере не сомневался, что резкое выздоровление его клиентов никак не связано ни с иглами, ни с травами. Дело было в чем-то другом, и он решил разобраться.
В 1998 году Гарвардскому медицинскому институту, что находился по соседству с клиникой Капчука, понадобился специалист по китайской медицине. Национальные институты здравоохранения США (NIH) открывали финансовый центр для научного изучения альтернативной и вспомогательной медицины. Он, хоть и крохотный по сравнению с национальными центрами по изучению генетики и рака, обещал стать для Гарварда полезным источником новых капиталовложений. «Но там никто не имел представления ни о китайской, ни о какой-либо другой альтернативной медицине, – говорит Капчук. – Вот меня и наняли».
Однако он, отказавшись от прямого исследования китайской медицины, решил изучить эффект плацебо и выяснить, не в нем ли причина столь резкого улучшения состояния его пациентов. Если Бенедетти интересуется молекулами и механизмом эффекта плацебо, то Капчук сосредотачивается на людях. Он задает им вопросы психологического и философского толка. Почему ожидание исцеления влияет на нас так глубоко? Можно ли разделить эффект плацебо на отдельные составляющие? Влияют ли на нашу реакцию такие факторы, как вид плацебо или поведение врача?
В одном из первых испытаний с участием 270 пациентов с упорными болями в плече Капчук сравнил эффективность двух разных плацебо – фиктивной акупунктуры и фиктивных таблеток {33}. С традиционной точки зрения в таком исследовании нет смысла. При сравнении двух бесполезных методов – ничего с ничем – нельзя ожидать никакой разницы. Однако Капчук ее обнаружил. Фиктивная акупунктура лучше снимала боль, а фиктивные таблетки были более эффективным снотворным.
В этом проблема: при испытаниях эффекты плацебо неуловимы и эфемерны, они редко исчезают полностью, но часто видоизменяются. Перемены зависят от характера плацебо, а выраженность эффекта варьирует в зависимости от личности, заболевания и культурных различий. Так, процент людей, отреагировавших на плацебо при испытании одного противоязвенного препарата, составил 59 в Дании и всего 7 – в Бразилии {34}. Одно и то же плацебо может иметь положительный, нулевой или отрицательный эффект в зависимости от того, что нам скажут. И со временем он может измениться. Столь зыбкие результаты способствовали созданию у эффекта плацебо ауры чего-то не вполне научного, если не совершенно безумного.
