Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Северные солдаты шептались. По непроницаемым лицам английе было ровно ничего не понять — но они не расходились. Тхарайя покачал головой.
— Ты прекрасно знаешь, как о тебе вспомнят, мальчик, — сказал он. — Тебя мучает то, что ты проиграл? Что о тебе будут вспоминать, как о разбойнике, которого остановили на полпути, не позволив утопить в крови всех, с кем ты хотел это сделать? Если бы тебе удалось желаемое — ты был бы счастлив?
— Прекрати издеваться надо мной! — крикнул Антоний со злыми слезами. — Если хочешь знать, я все понял понял еще в том городишке у моря.
— Понял, когда приказывал убивать? — спросил Тхарайя.
Антоний замолчал.
— Надеюсь, разговор закочнен? — спросил Тхарайя устало.
— Наш принц окончательно свихнулся, — фыркнул дюжий северянин — хотел донести до соседа, но услышали все.
— Я не сумасшедший, — сказал Антоний. Теперь в его тоне звучала не злость на судьбу, а настоящее отчаяние. — Ветер, я хочу хоть что-то исправить! Я… да, убитых не воскресишь, но… Ветер, я не могу спать, ты понимаешь?! Я все время думаю, как это переиграть, а ты — ты лишаешь меня шанса… Ну почему? Думаешь, я — зверь?
— Ты — человек, — возразил Тхарайя. — Звери не убивают, чтобы войти в историю.
— Ветер, — взмолился Антоний, — ну дай мне спасти хотя бы тебя! Ты же нужен своей Ассурии… и ей… — добавил он почти неслышно, кивнув в мою сторону. — Послушай меня еще, ведь у тебя еще есть время! — сказал он громче. — Мне же некуда идти, Ветер. Ты гонишь меня туда, откуда меня радостно проводили, надеясь, что избавились. Зачем мне туда возвращаться? Приползти на брюхе к отцу, который станет меня презирать, ждать неизвестно чего, получить после кучи унижений корону, которую уже примерили на другую голову? И все это время, каждую ночь — разговаривать с мертвецами, да? С моими сторонниками, которые здесь умерли — и с вашими мертвыми девочками? Да у меня уже сейчас душа растерзана в клочья… от жалости… не знаю… от отвращения к себе… Я лишний, так я себя чувствую, а ты — у тебя любимая, у тебя ребенок, у тебя люди, которые умрут за тебя… Может, жизнь тебе нужнее, чем мне?
Тхарайя еле заметно усмехнулся.
— Ты хочешь стать принцем Ашури, Антоний? — сказал он слегка оттаявшим голосом. — Хочешь получить эту землю любым способом? Ты хоть понимаешь, что это означает братский союз — с землей и со мной? Не хватало мне еще и такого брата…
Антоний улыбнулся, заметил, что слеза уже дотекла до середины его щеки, стер ее тем движением, каким в раздумье потирают переносицу — и сказал:
— Неужели я был бы твоим худшим братом, Ветер? Мне же монах перевел, что тебе Жанна говорила. Я знаю, что твой родной братец натворил подлостей уж не меньше, чем я. Ну что ты споришь со мной?! Я же умереть за тебя хочу, а не на трон за тебя сесть!
— Если бы я был уверен в том, что древние силы примут твою жертву… — задумчиво проговорил Тхарайя. — Отвага и любовь, говорят древние пророчества, а я не уверен насчет второго в твоей душе… младший брат…
— Любовь будет моя, — тихо сказал Доминик. — Моя любовь — его королевская кровь и отвага. И мы закроем эти ворота на такой долгий срок, какой только выйдет — может, на вечность… Государь Тхарайя, на скрижалях истории есть такие письмена, которые не смываются и не переписываются ничем, кроме крови.
— Что же собираешься смывать ты, солнечный воин? — спросил государь.
— Грязи достаточно, — сказал Доминик грустно. — Жестокость, слабость и глупость. Неумение убедить, гордыня и амбиции. Я, как и мой принц, мой бедный друг Антоний, дергался от нелепицы к нелепице — а если именно я мог бы что-то предотвратить?
— Вряд ли, — сказал Тхарайя. — Нут бросила кости.
— Для меня это не слишком важно, — сказал Доминик. — Я так устал, что способен на одно-единственное доброе дело — на последнее доброе дело.
Антоний сгреб его в охапку. На лице Доминика отразилась мгновенная острая боль — и ее тень исчезла. Он улыбнулся Антонию, прислонившись к его плечу. В этот миг я поняла, что все, что они говорили, говорилось всерьез — и почувствовала благодарность, невыразимую никакими словами.
— Антоний, — сказала я единственное, что пришло мне в голову, — благослови Господь вас обоих! Я буду молиться за ваши души.
Антоний улыбнулся чисто и лихо.
— Я сам помолюсь за вашу, Жанна, — сказал он. — Я сегодня же предстану перед Господом, мне будет легче с ним побеседовать. А Доминик — он и вовсе свой человек на небесах.
Тхарайя все смотрел на него испытывающе, будто никак не мог принять решение — и в конце концов, сказал:
— Ты уверен, что не отступишься в последний миг, Антоний? Я боюсь согласиться — ибо твоя слабость может стоить многих, многих жизней…
Антоний протянул ему раскрытую ладонь. Тхарайя взглянул изумленно, потом вспомнил мои рассказы о северных обыкновениях — и пожал ему руку.
— Я не отступлюсь, — сказал Антоний. — О моей жизни ни один менестрель хорошей песни не выдумает — надо же дать им тему хотя бы смертью!
— Ты хорошо понимаешь, что тебя ждет? — спросил мой государь, не выпуская его руки. — Это некрасиво и не так романтично, как тебе кажется. Твое тело сгорит — ты готов?
Антоний дернул его к себе, ударил по плечу; Тхарайя, невозмутимый, как степь и горы, только поднял бровь.
— Я могу быть героем! — сказал Антоний страстно. — Обо мне будут помнить не только как об убийце, правда? Разве такая память не стоит того, чтобы сгореть?
— Ты будешь мне братом, клянусь Нут и памятью предков, если сделаешь это, — сказал Тхарайя глухо, и Антоний снова улыбнулся открытой мальчишеской улыбкой.
Северяне приняли решение своего принца неодобрительно: кто — насмешливо, кто — с тем брезгливым отвращением, с каким глядят на безумцев, кто — со страхом… никто из них не рискнул что-нибудь сказать принцу, но они разбрелись маленькими группами, чтобы обсудить между собой. Антоний тряхнул головой, отошел в сторону от своих людей, сел поодаль от дымящего черного провала и стал наблюдать, как аглийе складывают ветки для костра. Доминик устроился рядом с ним; они принялись тихо беседовать.
Тхарайя стоял над обрывом и смотрел в сторону Лаш-Аглийе. У него было сложное и странное выражение лица, будто он не мог смириться с собственной жизнью, сохраненной за чужой счет. Я не рискнула мешать ему обдумывать происходящее; мне тоже было о чем подумать — и я вспомнила о Шуарле.
Мне стало бы смертельно стыдно, если бы я не была уверена в том, что аглийе не бросят его без присмотра. Я с радостью увидела сидящего у носилок Шуарле Керима.
Керим задумчиво перебирал в пальцах тонкий язычок синеватого пламени, почти невидимого в солнечном свете.
— Керим, — сказала я, — как славно, что ты здесь! Ты ведь спасешь Шуарле?
— Как же мне не быть здесь, — отозвался Керим, стряхнув пламя с руки, пристально глядя не на меня, а в неподвижное лицо моего друга. — Я же — государев Белый Пес, а значит, мне разжигать этот огонь, хоть мне это вовсе и не по нраву. Такой уж сегодня день, потому что сегодня кончается целая эпоха и начинается другая эпоха, потому что этот огонь коронует людским гранатовым венцом аглийе, а такого еще никогда не случалось в мире подзвездном… и если государыня даст мне поздороваться с юным господином, с юным полукровкой, который когда-нибудь станет царем птиц и людей, то я обрадуюсь.
Эд улыбнулся, гукнул и потянулся к Кериму. Я отдала малыша, и он уютно устроился на руках колдуна.
— Но Шуарле… — заикнулась я.
— Мой птенец, маленький дружок, чистый отрок, — продолжал Керим печально, покачивая на ладонях развеселившегося Эда. — И жизнь у него была самая обыкновенная для полукровки и самая дрянная, и продолжалась бы дрянным образом, и смерть бы была дрянная, если бы не ты, а ты, государыня, сделала и его жизнь, и его смерть совсем другими… Взор его души сейчас обращен к тебе, но путь лежит на серый берег, устал он — а ты ведь хочешь вернуть его назад, как я тебя понимаю… В мире подзвездном ему быть неприкаянным и больным, страдать душой, выбиваться из сил — состариться и все равно умереть, так?
