На пути к посвящению. Тайная духовная традиция ануннаков - де Лафайет Максимиллиан (книги онлайн полные TXT) 📗
— У нас полно времени, чтобы осуществить намеченное. Я хочу, чтобы ты встретился с Шейхом Аль-Хусейни.
Так я впервые познакомился с этим замечательным человеком, которому позднее предстояло стать моим учителем.
Мы вновь уселись в авто и поехали к дому Шейха. Это было скромное, маленькое жилище с толстыми каменными стенами. В глаза бросалась низкая дверь — типичная для арабских домов, населенных представителями среднего класса. Этому стилю следовали уже не один десяток лет, что объяснялось соображениями простой безопасности. Дело в том, что турки-завоеватели имели обыкновение врываться в жилища прямо на конях, если дверной проем был достаточно высок. Это позволяло им в мгновение ока перебить всех, кто находился в доме. Низкая дверь вынуждала всадника слезть с коня, что делало его куда менее опасным для обитателей дома.
В большой гостиной, которую здесь называют дар, стояло множество низких диванчиков. Расположены они были вдоль стен, впритык друг к другу. На них сидело около двадцати или тридцати мужчин в традиционных арабских одеждах и с тюрбанами на головах. То были уже старики, с длинными белыми бородами. На почетном месте восседал сам Шейх. С приходом Мастера все встали, повторяя «устаз, устаз», что означает «учитель». Кто-то из них ткнул пальцем в Таджа: «А вот и африт пожаловал». Определение это, на мой взгляд, как нельзя лучше подходило Таджу. Я, правда, думал, что он рассердится, однако Тадж, напротив, расплылся в улыбке, как довольный ребенок.
Мы уселись, и люди стали подходить, чтобы поцеловать Мастеру руку. В комнате горела всего лишь одна лампа и было достаточно темно, но я заметил, что один человек так и не встал со своего места. Присмотревшись, я узнал своего старого знакомца — Туарега, с которым встречался несколько лет назад на базаре в Дамаске (того, что был разрезан пополам). Он тоже узнал меня и с улыбкой поманил к себе. Я подошел, и он шутливо заметил: «Не стоит искать остаток моего тела…» Я рассмеялся, правда несколько смущенно, поскольку именно этим и собирался заняться. Впрочем, мне бы все равно не удалось ничего заметить, поскольку длинные одежды надежно прикрывали его тело. Все здесь говорили на арабском, который к тому времени я уже знал очень хорошо. Наконец большинство присутствующих по знаку Шейха покинули дом. В комнате осталось лишь восемь человек. Мастер, Тадж и я были здесь единственными чужаками. Дополняли нашу компанию Шейх, Туарег и трое пожилых арабов.
Тут в комнату вошел мужчина, в руках у которого был большой медный горшок, полный горячей воды. Он поставил его на стол перед Шейхом, назвав того мавлана, что означает «повелитель». Так обычно обращаются к царям, султанам и пророкам. Разумеется, я был удивлен: титул относился исключительно к важным персонам, однако все в этом доме говорило о принадлежности к среднему классу. Так в чем же тут дело? Должно быть, Шейх и правда очень важная персона. Непременно расспрошу об этом Мастера, только позже — сейчас мне не хотелось отвлекать его вопросами. Было ясно, что вот-вот должно произойти нечто необычное.
Мое место находилось неподалеку от Шейха, и я буквально затаил дыхание, боясь упустить что-то важное. Шейх взял три чистых листа бумаги и бросил их в котел, в горячую воду. В комнате царила тишина. Все сидели молча, в полной неподвижности, и только Тадж, наклонившись, шепнул мне:
— Забавное, скажу я тебе, зрелище. Только не шевелись, что бы там ни произошло.
Я кивнул и стал пристально вглядываться в горшок, лишь время от времени посматривая на Таджа. Вне всяких сомнений, он прекрасно знал, что должно случиться.
— Ш-ш, просто смотри и жди: сейчас кое-что произойдет, — шепнул он. Я вновь приклеился взглядом к горшку с водой.
Внезапно, в мгновение ока, вода куда-то испарилась, и три листка вырвались из сосуда. Один за другим выстроились они в воздухе — безо всякой поддержки со стороны. Еще пара мгновений, и три листка, слегка покачавшись, слились воедино. Образовавшийся лист бумаги начал вращаться в воздухе. Он кружился все быстрее и быстрее и вдруг замер — резко и внезапно. На чистом ранее листе выступили буквы, черные и отчетливые. Со своего места я хорошо видел надпись, хоть и не знал, что она означает.
Шейх подошел к бумаге и прочел слова, после чего попросил одного из присутствующих плотно закрыть ставни. В комнате сразу стало темно, и только строки, подобно огненной голограмме, отчетливо сияли в воздухе.
Шейх подозвал Таджа и попросил прочесть загадочную надпись. Я не слышал, о чем они говорили, но по тому, как оба кивали головами, было видно, что им удалось прийти к согласию. После этого Тадж вновь уселся рядом со мной.
— Что там такое? — шепнул я, но Тадж резко наступил мне на ногу, чтобы я не болтал. Ножища у него была дай Бог, и я, скривившись, тут же умолк. Остальным, похоже, и так все было ясно, и они в полном спокойствии наблюдали за странными движениями Шейха. Тот взглянул налево, бормоча что-то непонятное, затем направо, повторяя те же загадочные слова. Вслед за этим он поднял руки как бы для молитвы — так делают обычно иудеи и мусульмане. Коснувшись груди, он произнес: «Ахлан, ахалан, ахлан, ахалан, би салама». Загадочная надпись еще пылала в воздухе, и Шейх добавил: «Асма’у хусма атх сабха».
— О чем это он? — шепнул я, толкая Таджа в бок.
— Ты что, совсем ничего не знаешь? — спросил тот. — Это имена семи афритов. Они должны открыть нам врата подземного города.
— А как же…
Тут он вновь наступил мне на ногу. Боль была такой, что я сразу замолк.
«Бахур, бахур!» — отчетливо произнес Шейх. В комнате появился человек, в руках у которого была подставка для благовоний. Шейх стал размахивать ею взад и вперед. Комната наполнилась ароматным дымком, и все начали бормотать что-то — громко и нараспев. Все это было настолько загадочно и непонятно, что у меня мурашки побежали по спине. Так продолжалось пару минут, после чего все внезапно замолчали. В это мгновение буквы слились воедино, превратившись в сияющий шар интенсивного серебряного оттенка, который практически сразу исчез из виду.
Кто-то из мужчин распахнул окна, и в комнату ворвался тусклый вечерний свет. Шейх, положив руку на сердце, торжественно произнес: «Благодарю». Сказано это было трижды. Интересно, подумал я, кого именно он благодарил и кому молился в самом начале? Ни разу не произнес он слова «Бог», «Аллах» или какого-то другого имени божества. Тогда я еще не знал, что улемы, даже будучи арабами, не принадлежали к числу мусульман и придерживались своего, совершенно иного взгляда на мир.
Мастер встал со своего места. За ним поднялись остальные. Одежды их с легким шумом рассекали воздух, нарушая установившуюся тишину. Туарег буквально парил в воздухе. Я смотрел на него, стараясь подавить внутренний дискомфорт. Верхняя часть его тела была плотной, зато внизу одежды свободно закручивались, выдавая абсолютную пустоту. Неудивительно, что выглядел он скорее как призрак, чем обычный человек.
Каждый из них подошел к Мастеру, поклонился ему, а затем пожал руку жестом, который явно носил церемониальный характер: большой палец правой руки касался места между большим и указательным пальцами левой, после чего левая рука накрывала правую. Так же поступил и Туарег, проплывший, в свою очередь, мимо Мастера. Затем все они начали благодарить друг друга, сопровождая свою благодарность словами «Рама Ахааб». Я не знал этих слов и не понимал, что говорят они на анахе, языке, общем для ануннаков и улемов. Однако внутреннее чутье подсказывало мне, что было в их словах нечто особенное. Я молча смотрел на мужчин, стараясь уловить смысл их речей, пока Мастер не похлопал меня по плечу и не-сказал, что мне лучше выйти на улицу.
Тадж вышел вместе со мной.
— Уж очень много ты болтаешь, — заявил он. — На твоем месте я был бы повнимательнее! Вряд ли тебе посчастливится еще раз присутствовать при чем-то подобном.
Я лишь пожал плечами, однако в глубине души вынужден был признать, что Тадж прав и такие события случаются крайне редко. Как-то неожиданно я проникся симпатией к суданцу: меня уже не отпугивали его странная внешность и необычное поведение. Тот, будто прочитав мои мысли, сунул руку во внутренний карман своей кричаще-пестрой куртки и достал оттуда два леденца. Один из них он тут же презентовал мне.
