Перевоплощение и карма их значение для культуры современности (ЛП) - Штайнер Рудольф (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Все это нужно живо сознавать, чтобы антропософ чувствовал — указанным образом он участвует в создании новой культуры. Это ощущение, это чувство интенсивного значения перевоплощения и кармы для жизни, могло бы стать тем, что объединит сегодня группу людей, вне зависимости от тех внешних обстоятельств, в которых находятся эти люди. Люди, которых связывает такой настрой, могут объединиться только через антропософию.
Пятая лекция. Берлин, 5 марта 1912 г
Здесь, в этом месте, мы годами рассматривали антропософские истины, антропософские познания. Мы пытались приблизиться с самых разных сторон к тому, что, как мы полагаем, должно называться антропософией, пытались усвоить то, что может проистекать из антропософских познаний. И вот следовало бы в ходе таких рассмотрений, какие мы в последний раз проводили и еще будем проводить, задаться вопросом: что, собственно, может и должна дать антропософия людям настоящего, людям нашего времени? Что она в себе содержит, об этом благодаря нашим рассмотрениям мы знаем довольно много, и потому на основе знакомства с некоторыми антропософскими истинами можем подойти к вопросу: что же может дать антропософия людям нашего времени?
Приступая к этому вопросу, мы должны прежде всего помнить о том, что нужно — по меньшей мере в наших мыслях — строго отделять антропософскую жизнь, антропософское движение от такого общественного института, который можно называть именем "Антропософское общество". Реально вся современная жизнь, разумеется, постоянно делает необходимым объединение в некое общество людей, желающих заниматься антропософией. Но если такое объединение необходимо, это вызвано в большей мере всей современной жизнью, находящейся вне антропософии, нежели содержанием, образом мыслей или еще какой-либо составляющей самой антропософии. Саму по себе антропософию можно преподавать сегодня так, как сегодня преподается все прочее. Антропософию можно было бы — и это вполне представимо — преподавать так, как сейчас преподают химию, и люди могли бы приходить к антропософским истинам подобно тому, как они приходят к познанию химии или математики. В этом случае те последствия, что будут иметь место в душе каждого человека в отдельности, то, как воспримет эта душа антропософию, и то, как она сделает ее жизненным импульсом, — все это останется делом каждого человека в отдельности. Необходи-мость антропософского общества или вообще всякого объединения людей для занятий антропософией вызва-на тем, что антропософия входит в нашу реальность как нечто совершенно новое, как совершенно новое познание, и должна еще быть воспринята духовной жизнью, тогда как людям, стоящим вне антропософской жизни, недостаточно обычного душевного склада нашего времени, но в дополнение к этому обычному душевному складу, присущему людям нашего времени, требуется особая подготовка души и сердца — только в этом случае антропософия окажет на них свое воздействие. А такая подготовка души и сердца может быть получена лишь через совместную жизнь в наших антропософских ветвях, объединениях и т. п. Здесь мы усваиваем некий род мышления, некий род чувствования, позволяющий нам смотреть серьезно на такие вещи, которые люди, пребывающие во внешнем мире и мало что слышавшие об антропософии, естественным и понятным образом должны считать, возможно, просто безумным бредом.
Конечно, можно возразить, что антропософия распространяется и через публичные лекции, обращенные к совершенно неподготовленным людям. Но как раз те, кто принадлежит к нашим кругам как к обществу в тесном смысле слова, поймут, что весь тон и вся внутренняя позиция антропософской лекции, читаемой для неподготовленной публики, должны быть иными, чем в том случае, когда лекция читается людям, которые стремлением своих сердец, всем своим внутренним настроем могут принимать всерьез то, чего широкая публика принимать всерьез еще не в состоянии. И такое положение в ближайшем будущем вовсе не улучшится — об этом не может быть и речи, — но будет проявляться в ближайшем будущем все сильнее и резче. Внешняя враждебность ко всему антропософскому будет все нарастать и нарастать в мире, причем по той причине, что именно антропософия в наше время есть нечто в высшей степени своевременное, нечто в высшей степени необходимое, а самое своевременное и необходимое, в сущности, всегда вызывает у людей самый сильный протест.
Можно спросить: почему же это так? Почему человеческие сердца в любую эпоху сильнее всего протестуют против того, в чем эта эпоха нуждается сильнее всего? Антропософ должен это понять, но дать даже отдаленное представление об этом неподготовленной публике слишком трудно.
Антропософу известно, что есть люциферические силы и существа, отставшие от общей эволюции сущности. Они оказывают свое влияние через человеческие сердца и души, и они в высшей степени заинтересованы в том, чтобы наиболее сильные свои нападения, свои атаки производить в те времена, когда развивается сильнейшее стремление вперед, ввысь. Поскольку же протест человеческих сердец против того, что в человеческом развитии стремится вперед, происходит от этих люциферических сил и поскольку такие атаки предпринимаются тогда, когда этим силам приходится совсем плохо, эти атаки — а значит, и протест человеческих сердец — должны быть в такие эпохи сильнее всего. Отсюда мы можем понять, что самые значительные для человечества истины с давних пор, вживаясь в человеческое развитие, должны были считаться с тем обстоятельством, что они встретят сильнейшее сопротивление. Всё, что не очень отличается от происходящего обычно в мире, вряд ли встретит такое сопротивление. Но то, что вступает в мир потому, что человечество давно его жаждало и не получало, как раз и вызовет самые сильные атаки люциферических сил. Поэтому общество и должно стать не чем иным, как защитным валом против всего этого враждебного, хотя и вполне понятного, отношения внешнего мира. Нужно иметь нечто такое, в пределах чего можно говорить об этих вещах, будучи уверенным: те, к кому обращаешься или с кем вместе находишься, в какой-то мере относятся к этим вещам с пониманием, тогда как других, не присоединившихся к ним, это не касается. Люди полагают, что их касается все, что высказывается публично, и хотят судить об этом, к чему их, конечно, подталкивают люциферические силы. Отсюда мы видим, что антропософией заниматься необходимо, но что антропософия приносит в современность нечто такое, что должно прийти, чего требуют в наше время духовная жажда и духовный голод, что при любых обстоятельствах так или иначе придет. Ибо о том, чтобы оно пришло, заботятся духовные силы, посвятившие себя эволюции.
Поэтому мы можем в чисто антропософском смысле задать такой вопрос: где то важнейшее, что антропософия должна насадить среди людей в наше время? Это должны быть такие вещи, которых особенно жаждет современное человечество, которые являются самыми насущными. И как раз при ответе на подобный вопрос чаще всего возможны недоразумения. Поэтому так необходимо сначала мысленно разграничить антропософию и Антропософское общество. Ибо антропософия должна принести человечеству новые знания, новые истины. Но никакое общество — а тем более в наше время — не может присягать на верность каким-то особым истинам. Какая у вас, антропософов, вера? — это самый бессмысленный вопрос. Он бессмыслен в том случае, если понимать под "антропософом" человека, принадлежащего к Антропософскому обществу, ведь тогда нужно полагать, что все общество обладает общим убеждением, общей догмой. Такого быть не может. В тот момент, когда все общество — уставным образом — должно будет присягнуть какой-то общей догме, оно перестанет быть обществом — начнется сектантство. Вот рубеж, на котором общество перестает быть обществом. В тот момент, когда человека обязывают иметь определенные, требуемые обществом убеждения, оно становится сектой. Поэтому общество, которое занимается тем, о чем сейчас идет речь, является таковым лишь при условии, что его членами руководит естественное духовное стремление. Могут спросить: какие люди приходят сюда, чтобы услышать нечто об антропософии? И можно будет дать ответ: те, кто хочет услышать нечто о духовных вещах, кто стремится услышать нечто о духовных вещах. Такое стремление — не догма. Ибо когда кто-то ищет нечто, но не говорит, что именно он найдет, а просто ищет, этот поиск и есть то общее, что должно быть у членов общества, если оно не желает сделаться сектой. И совершенно независим от сказанного смысл вопроса: что же приносит человечеству антропософия как таковая? На это нужно ответить: антропософия как таковая приносит человечеству нечто подобное тому, что содержали все великие духовные истины, какие ни открывались людям, только она приносит нечто более духовное, а в отношении человеческой души более глубокое и более значительное.
