Разоблаченная Изида. Том II - Блаватская Елена Петровна (бесплатные версии книг .TXT) 📗
«Не верь ни во что лишь потому, что об этом идут слухи и многие говорят», – говорит Будда; – «не думай, что это служит доказательством истинности.
Не верь лишь потому, что предъявлено письменное утверждение какого-либо древнего мудреца; не будь уверен, что написанное было пересмотрено этим мудрецом, или что на него можно положиться. Не верь в то, что ты себя представил, полагая что, поскольку идея чрезвычайно необычайна, она, должно быть, послана каким-либо Дэвой или другим удивительным существом.
Не верь в догадки, то есть, предположив что-нибудь наудачу в качестве отправной точки, не делай затем выводы из нее – не вычисляй свои два и три и четыре прежде, чем ты установил свое число один.
Не верь только на основании авторитета твоих учителей и наставников, не верь и не применяй на практике лишь потому, что они верят и применяют на практике.
Я [Будда] говорю вам всем, вы сами должны познать, что это плохо, это наказуемо, что порицается мудрыми; одна только вера в это не принесет пользы никому, но причинит горе; и когда вы познаете это – тогда воздержитесь от этого» [649, с. 43—47].
Просто невозможно не сопоставить эти благожелательные и человечные изречения с громоносными угрозами Католического Вселенского Собора и папы, направленными против применения разума и занятия наукой, когда та расходится с откровением. Ужасное благословение папою мусульманского оружия и проклинание русских и болгарских христиан вызвали возмущение в некоторых из наиболее преданных католических общин. Католические чехи Праги в день недавнего полувекового юбилея Пия IX, а также 6-го июля, день, посвященный памяти Яна Гуса, сожженного мученика, чтобы отметить свое негодование ультрамонтанистской политикой в этом отношении, собрались тысячами на соседней горе Жишко и с большой церемонией и обличениями сожгли портрет папы, его Послание и его последнюю речь, направленную против русского царя, говоря, что они добрые католики, но еще лучше славяне. Очевидно, память Яна Гуса для них более священна, чем ватиканские папы.
«Поклонение словам более пагубно, чем поклонение изображениям», – говорит Роберт Дэйл Оуен. – «Грамматолатрия – худший вид идолопоклонства. Мы достигли эпохи, в которой буквализм разрушает веру… Буква убивает» [657, с. 145].
Нет ни одного догмата в церкви, к которому эти слова могли быть лучше применены, чем к доктрине о претворении. [663]
«Кто ест мою плоть и пьет мою кровь имеет жизнь вечную», – эти слова приписаны Христу. «Какие странные слова!» – повторяют его напуганные слушатели. Ответом был ответ посвященного. «Это ли соблазняет вас? Именно Дух животворит; плоть не пользует ни мало. Слова ремата, или выражения, содержащие сокровенное значение, которые я говорю вам, они суть Дух, и они суть Жизнь».
Во время мистерий вино представляло собою Вакха, а хлеб – Цереру. [664] Иерофант-посвятитель преподносил символически перед окончательным откровением вино и хлеб кандидату, который должен был есть и пить их в знак того, что дух должен оживить материю, т. е. божественная мудрость должна войти в его тело при помощи того, что ему будет открываться. Иисус, в своей восточной фразеологии, постоянно приравнивал себя истинному вину [Иоанн, XV, 1]. Кроме того, иерофант, раскрыватель Петромы, назывался «Отцом». Когда Иисус сказал: «Пейте… это моя кровь», то что бы еще не подразумевалось, это было просто метафорическим уподоблением себя виноградной лозе, приносящей виноград, чей сок является ее кровью – вином. Это был намек на то, что как он сам был посвящен «Отцом», так и желал посвятить других. Его «Отец» был виноградарь, он сам был виноградной лозой, а его ученики – ветвями. Его последователи, не будучи знакомыми с терминологией мистерий, удивлялись; они это даже приняли как оскорбление, что совсем неудивительно, принимая во внимание заветы Моисея, касающиеся крови.
В четырех Евангелиях вполне достаточно материала, чтобы показать, в чем заключалась сокровенная и наиболее пламенная надежда Иисуса – надежда, с которою он начал учить и с которою он умер. В своей огромной и самоотверженной любви к человечеству, он считает несправедливым лишение масс результатов знания, приобретенного немногими. Этот результат он и проповедует – единство духовного Бога, чей храм находится внутри каждого из нас, и в ком мы живем, как Он живет в нас – в духе. Это знание находилось в руках еврейских адептов школы Хиллела и каббалистов. Но «книжники» или законники, постепенно впавшие в догматизм мертвой буквы, уже давно отделились от танаимов, истинных духовных учителей; и практикующие каббалисты более или менее преследовались Синагогой. Вот почему мы находим Иисуса восклицающим:
«Горе вам, законникам, что вы взяли ключ разумения [гнозиса]: сами не вошли, и входящим воспрепятствовали» [Лука, XI, 52].
Значение здесь ясно. Они забрали ключи, и даже сами не смогли ими воспользоваться, так как Мазора (традиция) стала для них самих запечатанной книгой, как и для других.
Кажется, что ни Ренан, ни Штраус, ни более современный виконт Эмберли не имели даже отдаленнейшего подозрения о действительном значении многих притч Иисуса, или даже о характере великого Галилейского философа. Как мы уже видели, Ренан представляет его нам, как раввина на галльский лад, «le plus charmant de tous», но все же раввина; и, кроме того, такого, который даже не вышел из школы Хиллела или из какой-либо другой школы, хотя неоднократно называет его «очаровательным доктором» [530, с. 219]. Он обрисовывает его, как сентиментального молодого энтузиаста, происшедшего из плебейских классов Галилеи, который представляет себе идеальных царей своих притч, как существ, облаченных в пурпур и драгоценности, о которых можно почитать в детских сказках [530, с. 221].
С другой стороны, Иисус лорда Эмберли является «иконоборцем идеалистом», намного ниже по тонкости и логике своих критиков. Ренан смотрит на Иисуса с односторонностью семитоманиака; виконт Эмберли смотрит на него сверху, с точки зрения английского лорда. Кстати, в отношении притчи о свадебном пире, которую он считает воплощением «любопытной теории общественных отношений», виконт говорит:
«Никто не может возразить, если отдельные милосердные лица приглашают на приемы в своих домах бедных или немощных людей, не имеющих общественного положения… Но мы не можем допустить, чтобы такого рода деятельность вменялась в обязанность… очень желательно, чтобы мы совершали как раз то, что Христос запретил бы нам делать, а именно – приглашали бы наших соседей и в свою очередь получали бы приглашения от них, смотря по обстоятельствам… Страх перед тем, что нам могут отплатить тем же за обеды, даваемые нами, несомненно несостоятелен… В сущности, Иисус совершенно упускает из виду более интеллектуальную часть общества» [655, т. I, с. 467].
Все это бесспорно показывает, что «Сын Божий» не был знатоком общественного этикета и не годился «для общества»; но это также является прекрасным примером господствующего неправильного понимания даже самых его многозначительных притч.
Теория Анкетиля ди Перона, что «Бхагавадгита» является самостоятельным произведением, поскольку ее нет в некоторых рукописях «Махабхараты», может настолько же послужить основанием претензии на еще большую древность, насколько наоборот. Это произведение чисто метафизическое и этическое; и в некотором смысле оно даже является анти-ведийским, по крайней мере настолько, что оно противоречит многим позднейшим толкованиям Вед брахманами. Как же тогда случилось, что вместо уничтожения этого произведения или, по меньшей мере, объявления его неканоническим – прием, к которому христианская церковь не преминула бы прибегнуть, – брахманы оказывают ему величайшее почитание? Будучи совершенно унитаристским по своим целям, оно противоречит популярному идолопоклонству. Все же, единственной предосторожностью, примененной брахманами для того, чтобы доктрины этого произведения не стали слишком широко известными, является то, что они сохраняют его в большей тайне, чем какую-либо другую религиозную книгу, от любой касты, за исключением жреческой, и налагают даже на эту касту, во многих случаях, определенные ограничения. Величайшие тайны брахманистской религии заключены в этой величественной поэме; и даже буддисты признают ее, объясняя по-своему некоторые догматические трудности.
663
«Мы распыляем наше усердие», говорит д-р Генри Мор, «против такого множества предметов, которые мы считаем папскими, что у нас едва ли остается справедливая доля негодования для того, что действительно таково. Этим является грубая, отвратительная и скандальная несостоятельность претворения, различные виды грубого идолопоклонства и лживые обманы, неуверенность в их верности своим законным правителям вследствие их суеверной приверженности к духовной тирании папы, и та варварская и дикая жестокость по отношению к тем, кто или не являются такими дураками, чтобы их можно было заставить поверить в такие вещи, какие они желали бы навязать людям, или не настолько лживы по отношению к Богу и своей совести, чтобы, зная лучше, все же исповедовать их» (прим. к «Гланвилу»).
664
Пейн Найт считает, что Церера не была олицетворением грубой материи, из которой состоит земля, но женского порождающего начала, насыщающего ее, которое, в соединении с активным принципом, считалось причиной организации и оживления ее субстанции… Она упомянута, как жена всемогущего Отца-Эфира или Юпитера [548, XXXVI]. Отсюда и слова Христа: «Именно Дух животворит: плоть не пользует ни мало»; примененные в своем двойственном значении и к духовным и к земным вещам, к духу и материи.
Вакх, как Дионис – индусского происхождения. Цицерон упоминает его, как сына Фионы и Ниса. ??????? значит бог Дис с горы Нис в Индии. Вакх, увенчанный плющом, или «киссос», есть Кришна, одно из имен которого было «Киссен». Дионис, главным образом, является тем божеством, на котором сосредоточены все надежды о будущей жизни; короче говоря, он был тем богом, который, как ожидали, освободит человеческие души от плена плоти. Про Орфея, поэта-аргонавта, тоже сказано, что он пришел на землю; чтобы очистить религии от их грубого и земного антропоморфизма; он упразднил человеческие жертвоприношения и установил мистическую теологию, обоснованную на чистой духовности. Цицерон называет Орфея сыном Вакха. Странно, что оба они оказываются происшедшими из Индии. По крайней мере, как Дионис Загрей, Вакх, несомненно, индусского происхождения. Некоторые писатели, проводя любопытную аналогию между именем Орфей и древнегреческим термином ?????, темный или рыжевато-коричневый, связывают этот термин с его смуглым индусским цветом кожи. См. Восс, Хейне и Шнейдер об аргонавтах.
