Иные Миры - Горбовский Александр Альфредович (бесплатные полные книги txt) 📗
Утром я пила чай с Аграфеной Федоровной, когда доложили о приезде князя Долгорукова и сам он вошел к нам на балкон. Наружность его поразила меня. Он был небольшого роста, очень смуглый и некрасивый, с огромными черными глазами навыкате; чрезвычайно живой и подвижный в речах и манерах, он с первого разу не производил приятного впечатления. Только поговорив с ним подолее, впечатление это исчезало и у многих нередко заменялось чувством безотчетной симпатии. Во взгляде его было что-то необъяснимое: он и притягивал к себе, и пугал. Мало кто мог переносить этот взгляд. Князь сознавал свою силу и забавлялся ею иногда, как ребенок.
В сущности, это был человек в высшей степени простосердечный и добрый, но гордый и честный до преувеличения и щепетильности. Будь в нем хоть сколько-нибудь корыстолюбия и хоть на каплю шарлатанства, уменья товар лицом показать, он бы мог составить себе огромное состояние, но он так просто и легко относился к своей силе и столько тратил времени на бедных пациентов, которые могли вознаграждать его попечения одной только сердечной благодарностью, что на всю жизнь остался бедняком.
Но к делу.
Князь, расспросив подробно о состоянии Ник. Кандалинцева, выразил желание, чтобы все было устроено для него так, как он всегда того требовал, и через полчаса направился вместе с отцом и теткой в комнату больного.
Я бы не пошла с ними, если бы сам князь, узнав, как я интересуюсь магнетизмом, не пригласил меня. Требования его заключались в непременном условии, чтоб присутствие его не было известно больному и чтоб он мог издали, не видимый им, начать его магнетизировать. Устроилось это легко. Под предлогом уборки постели мальчика перевели с кровати на диван и положили спиной к дверям, настежь отворенным в следующую комнату.
Коля дурно провел ночь и был очень слаб. Я, не видя его более двух дней, нашла в нем большую перемену… Долгорукий, остановившись на половине первой комнаты, начал издали свои магнетические пассы…
Отец долее других простоял возле больного. Он наклонился над ним и участливо спрашивал: не поест ли он чего-нибудь? Не выпьет ли чего?… Более суток он не принимал пищи… Николушка слабо вертел головою и чуть слышно прошептал:
– Ничего не хочу. Устал!… Если б заснуть…
– Да! Ты, бедный, давно не спал спокойно. Попробуй! – возразил отец. – Сон бы укрепил тебя.
И Николай Федорович отошел от сына, не сводя с него тревожного взгляда. Князь продолжал свое дело, устремив пристально глаза на мальчика, неслышно приближаясь к нему с каждым пассом ближе и ближе…
Помню также, что у меня мелькнула мысль: не диво, что бедный, ослабевший от поста и бессонницы мальчик уснет!… Но, посмотрев внимательнее в лицо Николая, я убедилась, что им овладевал необыкновенный сон. На исхудавшем, бледном лице было напряженное выражение, далеко не похожее на спокойную дремоту; брови его были слегка сдвинуты, веки и углы губ дрожали, из-под ресниц проступали слезы, и сам он вздрагивал каждый раз, как Долгорукий отряхивал руки после пасса. Князь все придвигался. Вот он переступил порог спальни, вот подошёл к самому дивану и уже проводил руками над головой больного… Лицо Николая успокоилось. Казалось, он уже действительно спал крепким, здоровым сном. В комнате царствовала полнейшая тишина, ничто не шевелилось. Только из саду доносился птичий гам прекрасного летнего утра. Мы все окаменели, будто бы приросли к своим местам… Магнетизер еще раз провел руками над спящим больным, опустил руки и наклонился близко к его лицу, потом к груди, прислушиваясь к биению его сердца… Я ужасно боялась, чтоб Николя не проснулся!… Но нет. Он даже не сморгнул. Лицо его словно застыло, и дыхание постепенно делалось слышнее, как у здорового, крепкого человека.
Еще минуту, и князь, не сводя с него глаз, склонившись над ним, спросил мерным голосом:
– Ты спишь?…
– СПИТ!
Все мы вздрогнули от хриплого, ПОСТОРОННЕГО шепота, которым было произнесено это слово.
Долгорукий спросил уже громче, увереннее:
– Если ОН спит, не скажешь ли ТЫ нам, чем он болен?
Ответ тоже послышался громче, грубым, мужским голосом:
– Не скажу. Зачем?… Пропишу рецепт… После. Теперь СПАТЬ! Через час.
И больной, только что не имевший ни сил, ни голоса, одним движением повернулся к стене и чуть ли не захрапел.
– Теперь пойдемте, пусть отдохнет, СКОЛЬКО ВЕЛЕНО; а через час вернетесь, – обратился к нам князь.
Он вынул часы и вышел, нисколько не остерегаясь стучать сапогами.
Все последовый за ним.
Когда ровно через час Долгорукий подошел к спавшему и, ни слова не говоря, устремил на него свой глубокий взгляд, он вдруг, как-то разом, будто машина, приподнялся и сел.
– Пора? – вопросительно произнес князь.
– Пора. Он отдохнул. – Отвечал тот же грубый чужой голос.
И вдруг больной открыл веки и обвел всех мутными, холодными глазами…
Что это был за страшный, неприятный взгляд!… Я отвернулась чуть не с ужасом, встретившись с ним глазами.
– Можешь продиктовать, чем надо лечить Кандалинцева? – спросил князь.
– Пиши! – было резким ответом.
Магнетизер вынул записную книжку и карандаш. Пациент сам себе продиктовал лечение и лекарство.
Последнее он диктовал ПО ЛАТЫНИ; по-латыни же скороговоркой определил, какого рода расстройство в его организме.
Когда Долгорукий и отец, подробно расспросили обо всем, все время говоря о нем в третьем лице, князь прибавил:
– Хочешь встать? Нужен ЕМУ моцион?…
– Сегодня – нет. Следующий раз. Теперь дайте ему есть.
И ему принесли есть. Принесли щей. Принесли бифштекс с огурцами. Принесли еще чего-то… И полные тарелки всего этого Николенька, этот болезненный мальчик, ничего почти не евший, кроме бульону и слабого чая, на наших глазах не ел, а просто пожирал с какою-то зверскою жадностью, в то же время исподлобья всех обводя злым, затуманенным взглядом, то и дело вскрикивая как-то дико или усмехаясь про себя. Он унимался только по взгляду и слову своего магнетизера.
Мне было ужасно тяжело!… Я раскаивалась, что пришла смотреть на это зрелище, и рада была, когда он наконец перестал есть и хрипло сказал:
– Довольно!… Пусть спит еще… Уйдите!
И мы опять все вышли. Долгорукий сделал ещё несколько пассов над снова улегшимся больным и, выйдя из комнаты, объявил, что больше к нему в этот день не вернется, а приедет снова послезавтра и привезет лекарство.
Вечером Николай проснулся опять тем же слабеньким, симпатичным мальчиком, которым все мы знали его. Опять глаза его светились кротко и ясно, и говорил он своим обычным тихим голосом.
На следующий день Николенька был очень слаб, но говорил, что провел ночь спокойней; кроме чая, однако, ничего не хотел есть, к мясу чувствовал положительное отвращение и с трудом согласился в полдень проглотить яйцо всмятку.
Лишне говорить, что Николя ничего не замечал, не знал и не помнил и являл собою воплощение безобидной искренности и болезненного бессилия…
На другой день магнетический сеанс уже начался, когда я, наскоро выпив чаю, нерешительно пробиралась к той части дома, где жил Николай. В коридоре я встретилась с Агафьей, которая очень куда-то спешила, перебирая ключи своей садовой, но все же приветливо мне поклонилась.
Я спросила ее, можно ли мне пройти к больному?
– Идите, сударыня, – отвечала она, – пожалуйте прямо в классную; оттуда в спальню – двери отперты… Послали меня за лимонадом; бегу лимонаду им сделать!…
И она поспешно ушла, а я направилась в комнаты Николая. Подойдя к двери спальной, я невольно отступила назад. Ни магнетизер, ни отец больного, стоявшие спиной к дверям, меня не заметили; но сам он сидел на краю кровати лицом ко мне. Мутные глаза его были устремлены вдаль и тотчас уставились на меня, как только я показалась. Я снова услышала ТОТ отвратительный голос:
– Дура, останавливаться!… Разговаривать! – ворчал он, ероша свои густые белокурые волосы, которые обыкновенно лежали гладко, а теперь торчали, нечесаные, во все стороны, как пакля.
