Тайная власть. Незримая сила - Горбовский Александр Альфредович (электронные книги бесплатно .txt) 📗
В то же время, полагаю, и зла особого во всей этой массовости тоже нет. Я приводил уже принцип мистического знания, о котором упоминал Гурджиев. Знание это обесценивается и становится все более бессильным, чем большим оказывается число приобщенных к нему. Наверное, это как рубль. Либо он может быть у одного человека, либо сто человек могут иметь по копейке. Что лучше?
Передать другому
Итак, один путь приобщиться к паранормальным возможностям – это после тщательного отбора заниматься в соответствующих семинарах, кружках, курсах (не знаю, как назвать их). Но есть и другие пути.
В деревне Забурово умирал колдун. Старый был, очень старый. Но не мог умереть. Почему не мог, знали все, и сын его, и сноха, и соседи: Колдун не может умереть, пока не передаст кому-то своего дара. Так было и на этот раз.
Чтобы освободиться от дара, передать его, колдуну может быть достаточно, говорят, только коснуться человека. Когда почувствовал он, что умирает, стал звать сына, стал говорить, чтобы подошел ближе, еще ближе, еще: шепнуть, мол, хочет слово одно. Надо, чтобы никто не слышал. Сын догадывался, знал, чего хочет отец и, хотя выслал всех из горницы (никто не услышит, мол), но совсем близко подходить не стал, опасался, сколько ни уговаривал отец.
– Ну и ладно, ну и не надо, – вроде бы покорился тот, но тут же разразился проклятиями и угрозами. А на третий день сам попросил сына:
– Делай, сам знаешь что, – и глазами указал на потолок.
Сын знал. Об этом уже шел разговор в селе. Когда ведьма или колдун не могут умереть и мучаются, надо разобрать крышу или хотя бы угол над тем местом, где лежат они. Кроме того, в самом доме надлежит отомкнуть все замки, запоры, распахнуть двери. Это будто бы помогает, может отпустить.
Подождали еще день. Потом позвали соседей, несуетно, молча стали разбирать крышу. Уже разобрали наполовину тот угол, где он лежал, когда из избы услышали смех старика. Переглянулись и пошли узнать, уже чуя недоброе. И правда, прямо в сенях встретилась им внучка старика, Маша. – Ты что, к деду ходила?!
Испуганная, она призналась. Тот так жалобно стал просить, чтобы дала ему попить, что она нарушила запрет и подошла к нему.
– Меня бы позвала! – сокрушалась мать. – Видела же, мы сами рядом ему на стул ставим, чтобы не подходить! А старик в избе все смеялся.
Потом девочку возили в церковь, отчитывали молитвами. Но ничто не могло уже помочь ей. Она приняла дар. Сейчас колдунью Машу хорошо знают не только в соседних селах, к ней приезжают из города и даже из области.
О том, как совершается сама передача дара, свидетельств практически нет. У принявшего дар нет ни малейшего повода делиться с кем бы то ни было, как это происходило и что. Единственное такое описание, которое удалось мне обнаружить, относится к 1786 году и принадлежит раскаявшейся колдунье села Глотово Вольской округи, Саратовского наместничества, уличенной всенародно на сходе и признавшейся во всем. «По довольном священника увещевании» она показала, что с пяти лет осталась только с бабкой. «И у той своей жила я более десяти лет, и по взросле работала как на нее, так и на других людей разную работу, как то толкла, молола хлеб, платье мыла и воду носила, а до смерти ее не знала, что она колдунья, и до смерти ж ее с год зачала она, бабка моя, хворать, а с полгода хворавши, призвала, будучи наедине, меня и говорила мне… На что я, по глупости, бывши тогда пятнадцати лет, согласилась. И она мне тогда говорила и учила меня отрекаться сперва от земли, от лесу, от отца и матери, и от Бога. А вышедши из избы в сени со мною, та бабка моя велела мне стать от сенных дверей налево, почему я и стала. А бабка, взявши с полу старую неведомо какую, будто бы круглую щепку, кинула мне под ноги, на кою я и стала».
После того как она приняла посвящение, ей стали видны духи, которые служили ее бабке и которые теперь поступили в ее распоряжение. «Коль скоро я их увидела, – продолжает она, – первые два, ничего мне не говоря, пропали и после я их не видела никогда. Я испужалась и приключилась мне болезнь, какая бывает от ушибу, и держали меня три дня».
Из дальнейшего, что показала колдунья, следует, однако, что бабка ее при жизни всегда носила крест, молилась Богу, «а при смерти по своему желанию исповедана и святых тайн приобщена и похоронена при церкви в том селе Березниках». Кончается этот любопытный документ следующим образом: «На воровствах и разбоях не бывала, поджогов и смертных убивств не чинила, воровских людей не принимала и не держала и с ними не зналась, людей ничем не окармливала и с подобными себе не зналась, и в сем допросе показала самую сущую правду».
Обычно колдуны передают свой дар по мужской линии – сыну или внуку, ведьмы – по женской. Если сыновей несколько, колдун выбирает старшего. Иногда, исходя из признаков, известных только ему, может и обойти его, дождаться внука.
«Передача дара» известна и у шаманов. В наблюдениях, которые были проведены исследователями, было отмечено: шаманский дар был передан от отца сыну в II случаях, от деда внуку в 16.
Передача дара не есть передача знания. Получившему дар какие-то вещи и навыки еще предстоит узнать. Он может сделать это у того, кто передал ему этот дар или у других колдунов или ворожей. Видя на нем знак, они обычно охотно делятся тем, что знают. Но до многого он доходит сам. Ему как бы открывается. Но самому мистическому опыту обучить нельзя. Его можно только пройти. Опыт этот всегда индивидуален и неповторим. Сам же путь к такому опыту открывается через посвящение. В том числе через передачу дара.
Те, которых избрали
– Мы жили тогда на Урале, в Первоуральске, – рассказывает Л. А. Корабельникова. – Мне было лет шесть, когда умерла моя младшая сестричка, ей было два месяца. Между моей раскладушкой и ее гробиком стояла лавка. Мать легла спать с братом, отец спал отдельно, а я на раскладушке. Чувства страха у меня не было, просто ощущение неприятное. Вдруг я вижу, что сквозь стенку проходит большая черная собака. Она, обогнув раскладушку, села на лавку и смотрит на гробик моей сестры. Я протянула руку, чтобы ее погладить. Шерсть оказалась очень колючая и очень жесткая, как у ежа. И когда я погладила, существо это обернулось ко мне. Оно смотрело мне в лицо, между нами было сантиметров двадцать. Глаза в глаза мы смотрели друг на друга. И тогда мне очень захотелось почему-то погладить его морду. Я протянула ладонь, но сделала это, очевидно, резко, и собака или, вернее, существо это испугалось, бросилось в одну сторону, в другую и пропало. Я тогда закричала. Все проснулись, а я ничего сказать не могла, я онемела. На другой день я и хозяйские дети были во дворе, а в нашу комнату, где был гробик, вошла хозяйка, у которой мы снимали комнату. И вдруг она с криком оттуда выбегает: «Мария! Мария!» Это мою мать так звали. А я хочу сказать, что я тоже видела, что это просто собака, а сказать не могу.
Мать повела меня к бабке, чтобы вылечить от немоты Она посмотрела на меня и сказала: «Девочка некрещенная, ты ее крести, потом приводи». Пришел батюшка, крестил нас с братом. Мы опять пошли к бабке. Она что-то со мной делала, отчитывала, но ничем помочь так и не смогла. Сказала только, что был большой испуг и что силу, которая стоит за этим, она одолеть не может. Единственное, чего все-таки добилась она, – я смогла мычать Ко всему прочему после того, что произошло со мной, я еще стала лунатиком. В двенадцать часов ночи у меня начинали вытягиваться руки. Вот так и вверх. Все равно, сплю я или нет. Я очень хорошо помню это чувство, потому что продолжалось это до четырнадцати лет. Противостоять, сопротивляться этому было невозможно. В двенадцать часов я вставала, глаза были открыты, это мне мать говорила. Но глаза были как бы незрячими, зрачки были без движения. Если бы меня кто-нибудь видел тогда, кроме моих родителей, он бы сказал, что ребенок слеп. Если днем я была совершенно немой, то в таком состоянии я говорила, и говорила чисто. Все время при этом я кого-то гнала: «Уходи! Уходи отсюда! Не смей приходить сюда!» Но кого гнала, кого видела тогда, днем я не помнила и не знаю сейчас. Я открывала двери. Ходила по дому и выходила наружу. Это продолжалось с полуночи до трех ночи. Утром я просыпалась, но не помнила ничего и была опять немой. Ночью, когда я гнала кого-то, иногда я брала ведро, выходила из дома через дорогу, где был водопроводный кран, набирала воды и наполняла в доме все чашки, склянки, тарелки – все, что было в доме. В таком состоянии я часто залезала на крышу или на дерево, которое росло перед домом. При этом забиралась на самую верхнюю тонкую ветку, которая бы и кошки не выдержала. Все это потом мне мать рассказывала. Стоя на этой верхней ветке, я поднимала руки вверх и с кем-то разговаривала. Уже не прогоняла, а все время обращалась к кому-то. Иногда родителям моим казалось, что я говорю не по-русски. На каком языке, они не знали. Недалеко у нас был небольшой пруд, и я направлялась туда. Если я не ходила по пруду, по воде, то садилась на берегу, поднимала голову к звездному небу и опять с кем-то говорила, к кому-то обращалась. И опять, как потом рассказывала мне мать, она слышала, что я говорю не по-русски.
