Шабоно - Доннер Флоринда (книги без регистрации txt) 📗
Однажды утром у меня так закружилась голова, что я не смогла подняться из гамака. Пригнув голову к коленям, я подождала, пока пройдет эта дурнота. Но сил, чтобы поднять голову и ответить на встревоженные расспросы Ритими, у меня уже не нашлось, и ее слова потонули в мощной волне назойливого шума. Должно быть, это река, подумала я. До нее было рукой подать, но я понимала, что источник шума где-то в другом месте. Изо всех сил, словно от этого зависела моя жизнь, я старалась сообразить, откуда же доносится этот шум. А зарождался он во мне самой.
Целыми днями я не слышала ничего, кроме несмолкающей барабанной дроби в голове. Я хотела открыть глаза.
И не могла. Сквозь прикрытые веки я видела, как звезды в небе, вместо того чтобы гаснуть, разгораются все ярче.
При мысли о том, что надвигается вечная ночь, а я все глубже погружаюсь в мир теней и бессвязных сновидений, меня охватила паника.
Мимо меня, маша руками с подернутых туманом берегов, проплывали Ритими, Тутеми, Этева, Арасуве, Ирамамове, Хайяма, старый Камосиве. Иногда они перепрыгивали с облака на облако, разгоняя туман густыми метлами из листьев. Но стоило мне их окликнуть, как они таяли в этом тумане. Временами сквозь ветки и листву я видела красно-желтое сияние солнца. Но, через силу открывая глаза, я понимала, что это всего лишь отблески костра, пляшущие под пальмовой крышей.
— Белым людям, когда они болеют, нужна еда, — явственно слышался громкий голос Милагроса. И я чувствовала, как он, прижавшись своими губами к моим, проталкивает мне в рот разжеванный кусок мяса.
В другой раз я узнала голос Пуривариве: — Люди болеют от этой их одежды. — И я чувствовала, как он стаскивает с меня одеяло. — Я должен ее охладить.
Принесите мне с реки белого ила. — И я чувствовала, как смыкаются вокруг тела руки, покрывая меня илом с головы до ног. Он начинал высасывать из меня злых духов, и его губы оставляли на коже прохладный след.
Часы сна и бодрствования заполнял голос шапори.
Стоило мне вглядеться, как из тьмы выплывало его лицо.
Я слышала песню его хекуры. Я чувствовала, как острый клюв колибри рассекает мне грудь. Потом клюв превратился в луч света. Но не солнечного и не лунного, а в ослепительное сияние глаз старого шапори. Он велел мне заглянуть в самую глубину его черных зрачков. Глаза его, казалось, лишены были век и доходили до висков. Они были полны пляшущих птиц. Это глаза безумца, подумала я. Я видела, как его хекуры повисли в капельках росы, как они пляшут в блестящих глазах ягуара, я пила водянистые слезы эпены. Сильное щекотание в горле заставило желудок сжаться в тугой комок, пока меня не вырвало водой. Она потоком хлынула прочь из хижины, прочь из шабоно и дальше по тропе к реке, тая в ночи, полной дыма и заклинаний.
Открыв глаза, я села в гамаке и увидела, как Пуривариве выбегает из хижины. Словно призывая всю энергию звезд, он широко распахнул руки в ночь. Потом, оглянувшись на меня, он сказал: — Ты будешь жить. Злые духи покинули твое тело. — С этими словами он скрылся в ночной тьме.
Миновало несколько бурных грозовых недель, и пошли ровные дожди, поведение которых почти всегда можно было предсказать. После хмурых туманных рассветов по предполуденному небу плыли белые пушистые облачка. Спустя несколько часов над шабоно собирались тучи. Они нависали так низко, что, казалось, цеплялись за деревья, зловещей тенью покрывая небеса. Затем начинался сильнейший ливень, который переходил в изморось и нередко тянулся далеко за полночь.
По утрам, когда не было дождя, я не слишком утруждала себя работой на огородах, а обычно шла с детьми на болота, образовавшиеся по берегам реки. Там мы ловили лягушек и выковыривали из-под камней крабов.
Стоя на четвереньках, ребятишки чутко ловили каждый звук, каждое движение и молниеносно атаковали зазевавшихся лягушек. С глазами, почти прозрачными в рассеянном свете дня, мальчишки и девчонки, словно какие-то злые гномики, ловко затягивали волоконные петли на лягушачьих шеях, пока не стихало последнее кваканье. С самодовольной улыбкой, свойственной только детям, не осознающим собственной жестокости, они разрывали лягушку за лапы, чтобы вытекла вся кровь, считавшаяся ядовитой.
Сняв шкурку, дети заворачивали свою добычу в листья пишаанси и жарили ее на костре. С гарниром из маниоковой каши получался настоящий деликатес.
Я обычно просто сидела на камне среди высоких побегов молодого бамбука и смотрела, как вереницы черных и желтых навозных жуков осторожно и почти незаметно ползли вверх и вниз по светло-зеленым стеблям. В своих сверкающих обсидианом и золотом доспехах они казались существами из иного мира. В утреннем безветрии в бамбуковой поросли стояла такая тишина, что было слышно, как жуки высасывают сок из нежных побегов.
Однажды утром Арасуве присел у моего изголовья.
Лицо его от высоких скул до нижней губы, оттопыренной табачной жвачкой, светилось радостью. Сеточка морщин вокруг его глаз стала еще заметнее, придавая улыбке задушевную теплоту. Я не сводила взгляда с его толстых ребристых ногтей, пока он ловил в пригоршню последние капли меда из калабаша. Он протянул мне ладонь, и я сунула палец в мед.
— Лучшего меда, чем этот, я давно не ела, — сказала я, с наслаждением облизывая палец.
— Ты можешь отправиться со мной вниз по реке, — предложил Арасуве и объяснил, что собирается вместе с двумя женами и двумя младшими зятьями, одним из которых был Матуве, отправиться на заброшенный огород, где пару месяцев назад они срубили несколько пальм, чтобы добыть вкусную пальмовую сердцевину. — Помнишь, как тебе понравились хрустящие побеги? — спросил он. — А теперь в срубленных стволах, должно быть, полно жирных личинок.
Пока я раздумывала, как ему объяснить, что личинки мне нравятся далеко не так, как пальмовые побеги, рядом со мной присела Ритими. — Я тоже пойду на огороды, — сказала она. — Я должна присматривать за Белой Девушкой.
Арасуве громко высморкался и расхохотался. — Дочь моя, мы поплывем в каноэ. Я думал, ты не особенно любишь путешествовать по воде.
— В любом случае это лучше, чем топать через заболоченный лес, — задиристо ответила Ритими.
В конце концов Ритими пошла с нами вместо одной из жен Арасуве. Пройдя немного вдоль берега, мы вышли к насыпи, где в густых зарослях было спрятано длинное каноэ.
— Оно похоже на длинное корыто, в котором вы готовите суп, — заметила я, подозрительно рассматривая сделанное из коры суденышко.
Арасуве с гордостью пояснил, что и то, и другое изготавливается по одной технологии. Оббив ствол большого дерева твердыми дубинками, с него цельным куском снимают кору. Затем для придания гибкости края этого куска прогревают над костром, чтобы можно было сложить их вместе и сжать в форме тупоносой посудины, после чего края сшиваются лианами. Для большей устойчивости в лодку вставляется прочный деревянный каркас.
Мужчины столкнули каноэ в воду. Ритими, я и вторая жена Арасуве с хихиканьем забрались в лодку. Боясь перевернуть это плавучее корыто, я так и осталась сидеть на корточках, и, орудуя шестом, Арасуве вывел каноэ на середину реки.
Повернувшись спиной к теще, оба молодых зятя постарались сесть от нее как можно дальше. Я недоумевала, зачем Арасуве вообще взял их с собой. Общение с матерью жены считалось для мужчины кровосмесительным грехом, особенно если та была еще в сексуальноактивном возрасте.
Мужчины, как правило, всячески избегали общения со своими тещами вплоть до того, что даже не смотрели на них. И уж ни при каких обстоятельствах они не называли их вслух по имени.
Течение подхватило нас и понесло по мутной бурлящей реке. На прямых участках вода немного успокаивалась, и в ней с резкой отчетливостью возникали отражения стоящих по берегам деревьев. Всматриваясь в зеркальное отражение листвы, я воображала, будто мы разрезаем лодкой затейливо сплетенное кружево. В лесу царила тишина.
Лишь изредка мы замечали парящую в небе птицу. Ни разу не взмахнув крыльями, она, казалось, спала в воздухе.
