7-24
Погребенный выйдет из могилы,
Свяжет цепями форт у моста.
Отравлен икрой рыбы-усача
Великий Лотарингии маркизом дю Пон[-а-Муассон]ом.
7-25
Войско полностью измотано долгой войной,
Для солдат не найдут денег.
Вместо золота [и] серебра будут чеканить на коже, —
[Этакие] галльские медяки со знаком полумесяца.
7-26
Легкие и тяжелые галеры вокруг семи кораблей,
Начнется смертная битва.
Мадридский вождь получит удар копьем.
Два ускользнули, пять отведены к земле.
7-27
На постое в Васто тяжелая кавалерия,
[Испытывая] задержку возимого имущества близ Феррары,
В Турине внезапно совершит такой грабеж,
Что их заложника водворят в крепость.
7-28
Полководец поведет большую добычу
На гору, ближайшую к врагам.
Окруженный, огнем проложит путь.
Спасутся все, кроме 30, насаженных на вертел.
7-29
Великий герцог Альба взбунтуется,
Совершит предательство своих великих отцов.
Великий де Гиз победит его.
[Альба] уведен в плен, и воздвигнут монумент.
7-30
Приближается разграбление, большой огонь, кровопролитие
[У] По, больших рек, предприятие у волопасов
Генуи, Ниццы; после долгого ожидания
Фоссано, Турина, до Савильяно – взятие.
7-31
Из Лангедока и Гиени более десяти
Тысяч пожелают вновь перейти через Альпы.
Великие аллоброги пойдут против Брундизия.
Акуино и Брешия снова их прогонят.
7-32
У Монтереале родится от банка
[Тот,] кто будет тиранить ставки и счета.
Поднимет войско миланского рынка,
Выкачивая золото и людей из Фавенции [и] Флоренции.
7-33
Обманом у царства отняты силы.
Флот блокирован, проходы под наблюдением.
Двое фальшивых друзей вступят в союз,
[Чтобы] пробудить давно дремавшую ненависть.
7-34
Галльский народ пребудет в большом сожалении,
Поверив в отвагу тщеславного, хвастливого сердца.
[Лишь] хлеб [да] соль, не вино и не ячменное пиво, [а] отравленная вода.
Затем великий пленен; голод, холод, нужда.
7-35
Великое рыболовство станет жаловаться и плакаться,
Что, выбирая, ошиблось в возрасте.
[Избранник] не очень-то захочет оставаться с ними,
[Но] будет обманут людьми, [говорящими на] его языке.
7-36
Бог, Небо, в волне весь Божественный Глагол,
Несомый семью бритоголовыми красными в Византию.
Против помазанных триста из Трапезунта
Установят два закона, – и испуг, затем доверие.
7-37
Десять посланных командир корабля предаст смерти,
Из-за одного извещенного на флоте открыта война.
Смута, один вождь колет и грызет [другого].
[У] Леренсов и Стойхад – корабли с черными носами.
7-38
Старший королевич, гарцуя на скакуне,
Погоняя, понесется вскачь очень резко.
Морда… Пасть… Нога запуталась в стремени,
Его повлечет, потащит, – ужасная смерть.
7-39
Предводитель французской армии,
Замечтавшись, потеряет главную фалангу.
Поверх мостовой из сланца и шифера
Через Геную углубятся чужеземцы.
7-40
Внутри бочонков, снаружи перемазанных маслом и жиром,
21 человек закроются перед портом.
Во вторую стражу совершат подвиг ценой жизни:
Отобьют ворота и будут убиты стражей.
7-41
Скованы кости ног и рук,
Из-за шума дом долгое время необитаем.
Будут выкопаны погребенные во сне.
Дом здоров и без шума, [снова] обитаем.
7-42
Двое вновь прибывших схвачены, яд
Подливая на кухне великого принца.
Оба застаны на месте судомойщиком,
Схвачен тот, кто мечтал извести до смерти старшего.
Письмо Генриху II
Непобедимейшему, могущественнейшему и Христианнейшему королю Генриху Французскому Второму – Мишель Нострадамус, смиреннейший и покорнейший слуга и подданный [желает] победы и счастья.
1. Благодаря тому высочайшему лицезрению, которое я испытал, о Христианнейший и победоноснейший король, когда мое лицо, дотоле долгое время безвестное, предстало перед божественностью Вашего безмерного величества, я оказался ослепленным навсегда, не переставая славить и по достоинству почитать тот день, когда впервые предстал перед ним, как перед единственным столь человечным величеством. И вот, я искал какую-либо возможность выказать добросердечие и искреннее усердие, посредством каковых в моей власти было бы еще более расширить свою признательность перед Вашим светлейшим величеством.
2. Понимая же, что действиями выразить их мне невозможно, в сочетании с единственным моим желанием в моем столь долгом затемнении и безвестности быть внезапно озаренным и оказаться пред ликом царственного ока и первейшего монарха во Вселенной, я пребывал в очень долгом сомнении – кому же мне посвятить эти три центурии остатка моих пророчеств, завершающие мириаду. И после длительных размышлений, в дерзкой отваге обратился я к Вашему Величеству, без того испуга, о котором рассказывает серьезнейший писатель Плутарх в «Жизни Ликурга»: видя [богатые] подношения и дары, приносимые в жертву в храмах бессмертных богов того времени, иные люди не решались делать подношения храмам, чтобы не поражаться слишком часто упомянутым расходам и подношениям. Несмотря на это, завидев Ваше королевское величие, сопровождаемое несравнимой человечностью, я обратился [к нему] не как к персидским царям, к которым совершенно не дозволяется подходить и даже приближаться.
