Жизнь-в-сновидении - Доннер Флоринда (версия книг txt) 📗

— А сейчас деревья знают, что их листьям не нужно падать.

— Листья увядают и падают независимо от чего бы то ни было, — важно произнесла я. — Это закон природы.

— Эти деревья крайне капризны, — упорно настаивал он. — У них есть собственный разум. Они не подвластны законам природы.

— Что же заставляет деревья не сбрасывать листья? — спросила я, пытаясь сохранить серьезное выражение.

— Хороший вопрос, — размышлял он, задумчиво потирая подбородок. — Боюсь, что я еще не знаю ответа. Деревья не сказали мне. — Он глупо улыбнулся и добавил: — Я уже говорил тебе, что это не обыкновенные деревья.

Прежде чем я успела возразить, он спросил:

— Ты уже приготовила себе завтрак?

Я чрезвычайно удивилась такой внезапной смене предмета разговора.

— Да, — согласилась я, потом запнулась на минуту. Мной овладело почти дерзкое настроение. — Вообще-то я не так уж и забочусь о пище. Мне нравится есть одно и то же и утром, и вечером. Я жила бы на шоколаде и орехах, если бы от этого не появлялись прыщи.

Забыв об осторожности, я по своему обыкновению начала жаловаться. Я сказала смотрителю, что очень хотела бы поговорить с женщинами. — Для меня чрезвычайно важно, чтобы они объяснили, что со мной происходит. Тревога — вот все, что занимает меня в последнее время. — Я почувствовала себя более спокойно после того, как сказала все, что хотела. — Правда, что они ушли навсегда? — спросила я.

— Да, навсегда, — ответил смотритель. И увидев недоумение, написанное на моей физиономии, добавил: — Но ведь ты знала об этом, правда? Ты уже разговаривала со мной, не так ли?

Прежде чем я могла оправиться от шока, он спросил меня искренним, но приводящим в замешательство тоном, — Почему же это так шокировало тебя? — Он на минуту остановился, как бы давая мне время подумать, потом сам ответил на свой вопрос. — О, я знаю! Ты бесишься, потому что они взяли с собой Исидоро Балтасара. — Он похлопывал меня по спине, как бы подчеркивая каждое слово. По его глазам было видно, что ему все равно, как я отреагирую: яростью или слезами.

Знание, что встречи не будет, дало мне непостижимое чувство самообладания.

— Я не знала этого, — пробормотала я. — Клянусь, я на самом деле ничего не знала. — Я смотрела на него в немом отчаянии и ощущала, как кровь отливает от моего лица. Колени болели. В груди было так тяжело, что я едва могла дышать. В полуобморочном состоянии я обеими руками ухватилась за скамейку.

Голос смотрителя был слышен как очень далекий звук. — Никто не знает, вернется ли он. Даже я. — Наклонившись ко мне, он добавил, — Мое личное мнение: он ушел с ними на время, но он вернется; если не прямо сейчас, то через несколько дней. Это мое мнение.

Я поискала его глаза, — проверить, не смеется ли он надо мной. Его неунывающее лицо излучало искренность и доброжелательность. Глаза были по-детски бесхитростны.

— Но когда он вернется, он уже больше не будет Исидоро Балтасаром, — предупредил меня смотритель. — Тот Исидоро Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как ты думаешь, что во всем этом самое грустное? — Он остановился, а потом сам ответил на свой вопрос. — Ты приняла его как дар и даже не поблагодарила за все его внимание, помощь и любовь к тебе. Наша самая большая трагедия в том, что мы шуты, не замечающие ничего, кроме нашего шутовства.

Я была слишком опустошена, чтобы произнести хоть слово.

Внезапно смотритель поднялся на ноги. Не говоря ни слова, как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдоль тропинки, ведущей к другому дому.

— Не оставляй меня здесь совсем одну, — закричала я ему вслед.

Он повернулся, посмотрел на меня, а потом рассмеялся. Это был громкий, радостный смех, эхо от которого разносилось вокруг по кустам чапарраля. Он еще раз посмотрел на меня, а потом исчез, как будто кусты чапарраля поглотили его.

Будучи не в состоянии следовать за ним, я все еще ждала, что он вернется или внезапно появится передо мной, испугав до полусмерти. Я все еще оставалась в напряжении, которое ощущалось скорее телом, чем умом.

Как это всегда случалось, я не слышала, когда подошла Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась и обнаружила, что она сидит на скамейке под сапотовым деревом. Я пришла в восторг уже только от того, что вижу ее.

— Я думала, что никогда больше тебя не увижу, — вздохнула я. — Я почти смирилась с этим, думая, что ты тоже ушла.

— Бог милостив! — произнесла она в странном оцепенении.

— Ты действительно Зулейка? — воскликнула я.

— Не совсем, — возразила она. — Я Эсперанса. Чем ты занимаешься? Валяешь дурака, разрешая вопросы, на которые никто не в состоянии ответить?

Никогда в жизни я не была так близка к нервному расстройству, как в этот момент. Я чувствовала, что разум не в состоянии перенести обрушившееся на него давление и могла просто не выдержать боли и смятения.

— Соберись, девочка, — строго сказала Эсперанса. — Худшее еще не пришло. Но мы больше не можем оберегать тебя. Сейчас ты близка к помешательству, но маги не могут остановить это давление. Сегодня ты сама приняла вызов и либо будешь жить, либо умрешь. В данном случае я говорю не метафорически.

Я едва могла говорить из-за слез.

— Я никогда не увижу Исидоро Балтасара? — спросила я.

— Я не буду врать, чтобы пощадить твои чувства. Нет, он никогда не возвратится. Исидоро Балтасар — только мгновение в магии. Сон, который ушел после того, как был увиден. Исидоро Балтасар, как сон, уже ушел.

Легкая, почти задумчивая улыбка тронула ее губы. — Чего я еще не знаю, — продолжала она, — так это ушел ли тот человек, новый нагваль, навсегда. Ты понимаешь, конечно, что даже если он вернется, то он уже не будет Исидоро Балтасаром. Он будет чем-то таким, чего ты не встречала до сих пор.

— Он будет неизвестен мне? — спросила я, не осознавая до конца, хочу ли я это знать.

— Не знаю, дитя мое, — сказала она неопределенно и безразлично. — Просто не знаю. Я сама в сновидении. То же и с новым нагвалем. Сновидящие, такие как мы, непостоянны, и именно эта непостоянность позволяет нам существовать. С нами ничего не происходит, кроме сновидений.

Ослепленная слезами, я просто не видела ее.

— Чтобы облегчить боль, проникни глубже в себя, — тихо сказала она. — Сядь, подожми колени, охвати лодыжки скрещенными руками, правую лодыжку — левой рукой. Положи голову на колени и дай печали уйти.

Дай земле смягчить твою боль. Позволь целебным силам земли войти в тебя.

Я села на землю так, как советовала Эсперанса. Спустя мгновение моя печаль исчезла. Глубокое телесное ощущение комфорта сменило муку. Я утратила ощущение себя в каком-либо ином контексте, чем здесь и теперь. При отсутствии субъективной памяти у меня не было и боли.

Эсперанса указала мне место на скамейке рядом с собой. Как только я села, она взяла мою руку в свои и некоторое время терла ее, слегка массируя, а потом сказала, что у меня слишком мясистая рука, для такой костлявой девицы. Потом она повернула мою руку ладонью вверх и внимательно ее рассматривала. Не сказав ни слова, она бережно сложила мою руку в кулак.

Мы долго сидели молча. Было далеко за полдень; стояла тишина, которую нарушал лишь шелест листвы, колеблемой бризом.

Я подняла взгляд на Эсперансу, и внезапно совершенно сверхъестественная уверенность осенила меня: я знала, что мы уже говорили подробно и о моем приезде в дом ведьм и об уходе магов.

— Что со мной, Эсперанса? — спросила я. — Я сновижу?

— Ну... — начала она медленно. В ее глазах засиял огонек, как будто она предлагала мне проверить, в сновидений ли я. — Сядь на землю и проверь.

Я так и сделала. Единственное, что я чувствовала, — это прохладу камня, на котором сидела. Никакое ощущение не было послано мне в ответ. — Я не сновижу, — заявила я. — Но почему тогда я чувствую, что мы уже обо всем говорили? — Я внимательно посмотрела на нее, надеясь найти ответ в выражении ее лица. — Я вижу тебя в первый раз со дня моего приезда, но чувствую, что мы бывали вместе каждый день, — пробормотала я больше для себя, а не для того, чтобы меня услышали. — Уже прошло семь дней.