Медовая Жертва - де Куатьэ Анхель (книги хорошего качества txt) 📗
С детства учат нас жить для других и думать о других. Но не учат нас жить самим и слышать Других. Наша «жизнь для других» оборачивается ложной жизнью для себя. Ложь всегда тяжела – её следует именовать духом тяжести.
Я толок в ступе воздух, я изучал жизнь, приноравливаясь к ней. Тяжела была эта наука, и я плакал. Я плакал каждый день, плакал тихо и совестливо. Тяжело лгать – слезами проявляет себя дух тяжести.
Как показать ребёнку жемчужину его, что скрывается за безликой раковиной с морскими наростами? Как может он подарить её, когда никто не просит о ней, требуя лишь почистить скорлупу её от налёта?
Всегда я был недоволен жизнью, она казалась мне трудной задачей, которую нескоро предстоит решить. Но не хотел я принимать заготовленного ответа: «Всё уже сделано и сделано хорошо!» Лживым казался мне этот ответ, ибо было мне плохо, а может ли мир быть хорошим, если он делает мне плохо?
Долго учился я одной вещи и научился ей только теперь: не совершать ошибок, но не по знанию, а по ощущению самого Себя.
«Как не совершать ошибок?» – спросил я у своего сна.
«Всегда говори только "Да!" или "Нет!", но никогда не говори "Может быть...".
Когда говоришь "Нет!" – говори "Нет!", и не смей говорить: "Может, как-нибудь в другой раз?".
Ты должен знать, что отказываясь, ты отказываешься, и ты должен знать от чего ты отказываешься, а потому тебе следует говорить: "Нет!".
Когда же говоришь ты "Да!" – говори "Да!", и не смей говорить: "Согласен, но при условии...". Ты должен ощущать свою ответственность за своё "Да!", иначе оно никогда и не станет "Да!". Нужно уметь идти до конца, а в противном случае – стоило ли вообще ходить?
И помни ещё, что "Да!" всегда больше, чем "Нет!", ибо не защищает оно, но дарует и не разделено потому на стража и узника, что всегда кажется защищаемым. "Да!" – целостно и едино, как свет, потому свободно оно, ибо не знает "Да!" твоё страха.
Говорящий Другому – "Да!", обретает свободу подлинную – свободу от страха! Потому не теряет тот, кто дарует, но обретает, ибо он обретает свободу. Истинно, истинно говорю я: идёт несчастный дорогами потерь, счастливый же – дорогами обретений!
Незачем тебе быть на страже, незачем – настороже, ибо нечего тебе охранять, кроме своего страха, который, в сущности, пуст и нелеп. Быть на страже – значит, быть в страхе и охранять страх – нет судьбы хуже этой».
Как-то внезапно произошло осознание бессмысленности страха. Давно я шёл к этому осознанию, давно понимал, но не осознавал ещё до конца. Сейчас же, особенно после произошедшего со мной накануне, наступила наконец полная ясность.
Все мы знаем, что бояться бессмысленно, но мало кто осознаёт глубину истины этой. Никто из нас не станет делать дела, будучи абсолютно уверенным в его бессмысленности, например, никто не будет копать просто так яму, чтобы вслед за этим также бесцельно её закапывать. Никому и в голову не придёт тратить на это силы!
Но раз мы продолжаем бояться, понимая при этом бессмысленность страха, значит, где-то глубоко внутри мы видим ещё слепыми глазами некий смысл этой бессмыслицы.
Когда же бессмысленность страха осознана полностью, когда ты явственно ощущаешь, что бояться незачем, страх уходит сам. Впрочем, куда может уйти пустота? Её ведь и не было вовсе, только видение, иллюзия.
Страха нет.
С этими словами я и проснулся. Исследование уже давно завершилось, более того, я и не заметил, как снова оказался в машине. Мы ехали обратно...
– Зар, всё?
– Всё, всё.
– А что это за конверт? – я автоматически потянулся за жёлтым конвертом, лежащим на сиденье.
– Это результаты исследования, – тихо ответитл мне Заратустра и убрал конверт в сумку.
– Ну всё? Больше тебе нечего бояться? А то перепугался зачем-то! – я смеялся, во мне говорила радость.
Мне было хорошо, особенно здесь, на заднем сиденье тёплой машины, что, не торопясь, катила обратно в город. Облокотившись на плечо друга, счастливый, я смотрел в окно, где мелькали вековые сосны и юный снег постепенно покрывал землю. Я был счастлив.
Заратустра молчал. Я посмотрел ему в глаза, и что-то взволновало меня.
– Зар, что с тобой?
И тут я увидел тонкую струйку седых волос, седую прядь, спадавшую на его лицо. Никогда прежде в этих чёрных, как нефтяные струи, вьющихся, подобно металлической стружке, волосах не было и намёка на седину! Теперь же появился этот невесть откуда взявшийся серебряный ручеёк...
– Зар?! – поражённый, я автоматически потянулся за этой прядью седых волос, но Заратустра, наметив моё движение, резким взмахом широкой ладони оправил волосы, отведя их назад, и седина затерялась в гуще чёрных волос.
– Всё нормально, всё нормально, – сказал он тихо, еле слышно, но как всегда ровно, как всегда умеренно.
Что с ним?.. Что случилось? Из-за чего он так переживает?
О СТАРЫХ И НОВЫХ СКРИЖАЛЯХ
Я всё более прихожу к выводу, что если не испытывать страха перед случайностью, то, кроме радости, она ничего с собой принести не может, по крайней мере, отсутствие разочарования гарантировано. Или я несколько утрирую?
По загадочному стечению обстоятельств теперь не проходит и дня, чтобы не объявился кто-то из моих на время запропастившихся друзей, а то и сразу нескольких! Они заходят к нам в гости, мы ходим к ним.
Заратустра всё-таки удивительный человек: все мои друзья, которые видят его первый раз в жизни, здороваются с ним так, словно знали его целую вечность!
Вообще говоря, я совершенно счастлив: вокруг меня те, кто мне дорог. Все недомолвки и обиды, если какие у кого и были, словно по мановению волшебной палочки канули в небытие.
Мы смеёмся и говорим ни о чём, это самые хорошие разговоры. О чём щебечут птицы? Странно только моё ощущение: я кажусь себе смеющимся львом в стае щебечущих голубей. Что-то не так...
Приятно видеть шумные белые крылья за спинами тех, кто тебе дорог, но разве рявкающий лев может внезапно обратиться в птицу? Я привык слышать их рявканье – они Другие, Другой не может время от времени не огрызаться.
Что же произошло? Если бы они стали смеющимися львами, это было бы вполне естественно, даже очень. Но почему – птицы?
На работе мне внезапно предоставили отпуск. Сказали, что я что-то там не догулял и надо догулять в конце года. Странная, надо признать, забота о человеке со стороны господ чиновников. Может быть, на них какую-то профсоюзную комиссию наслали?
По правде сказать, в отпуск мне не хочется, чувствую я себя достаточно хорошо. Я было попытался отказаться, но тщетно. Да и Заратустра настоял. В общем, я в отпуске, скоропостижно...
Дурно не то, что мы верим в существование «добра» и «зла», дурно то, что всё регламентировано. Мы всё делаем по расписанию – спим, едим, любим (по весне почему-то), отдыхаем и пр., и пр. Расписание – это четвертование Жизни, а как расчленённому созидаться? Нам бы следовало научиться ощущать самих Себя, ощущать контакт с собственным существом, тогда бы и отпала нужда совершать над собой насилие, что кажется наигнуснейшим.
С чего они так обеспокоились моим отпуском?
Сегодня мне пришло в голову расспросить Зара о том загадочном старике, который приютил нас в первый день знакомства. Мне хотелось побольше узнать о скрижалях, которые хранил этот загадочный лесной пустынник.
Что за мысли могли покоиться на этих скрижалях? Почему старик жаждал своего избавления? И разве радостно умирать, зная, что твои мысли обратились в прах? Зачем было их тогда хранить?
Но Зар вопреки своей обычной открытости поначалу отвечал весьма двусмысленно, а потом и вовсе перевёл разговор на другую тему.
Видимо, я его озадачил. Но чем?
Я попросил Заратустру прочесть мой дневник. Он согласился, но после прочтения был грустен.
