Разоблаченная Изида. С комментариями. Том 2 - Блаватская Елена Петровна (читаем книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt) 📗
Григорий Турский доводит до нашего сведения, что когда духовенство прибегало к Sortes, то они обычно клали Библию на алтарь и молились Господу, чтобы Тот явил свою волю и раскрыл им будущее через один из стихов этой книги. Жильбер де Ноген пишет, что в его время (около двенадцатого века) был обычай при посвящении епископов прибегать к Sortes Sanctorum, чтобы таким образом узнать успешность и судьбу епископата. С другой стороны, нам говорят, что Sortes Sanctorum было осуждено собором в Агде в 506 году. В этом случае нам опять остается только спросить: в котором же случае непогрешимость церкви провалилась? Было ли это тогда, когда она запретила то, чем занимался ее величайший святой и покровитель, Августин, или же в двенадцатом веке, когда это открыто и с благословением той же самой церкви применялось духовенством в целях епископских выборов? Или же мы все еще должны верить, что в обоих этих противоречивых случаях Ватикан получил непосредственное вдохновение от «духа Божия»?
Если существует какое-либо сомнение, что Григорий Турский одобрил занятие, которое более или менее распространено и по сие время, даже среди строгих протестантов, – то прочтите следующее: «Так как Ландаст, граф Тура, чтобы разорить меня, направился в Тур с королевой Фредегондой, полный злых замыслов против меня, то я удалился в свою молельню в глубокой озабоченности, где взял «Псалтырь»… Сердце мое возрадовалось во мне, когда мой взор упал на это в семьдесят седьмом псалме: «Он велел им с уверенностью продолжать путь, в то время как море поглотило их врагов». Соответственно, графом ничего не было сказано в ущерб мне; и в тот же день, при отъезде из Тура, его судно было потоплено бурей, и он спасся только тем, что был хорошим пловцом».
Святейший епископ здесь просто признается, что немножко занялся колдовством. Каждый месмеризатор знает, какую власть имеет сила воли, направленная в момент сильного желания на какую-либо особую цель. Или вследствие «совпадения», или иначе, попавшийся стих шепнул его уму о мести утоплением. Проводя остаток дня в «глубокой озабоченности», обуянный этой всепоглощающей мыслью, этот святой – быть может бессознательно – применяет свою волю для этой цели; и таким образом, в то время как он усматривает в несчастном случае руку Божию, он просто становится колдуном, применяющим свою магнетическую волю на лицо, которого опасается, и граф едва спасает свою жизнь. Если бы несчастный случай был предопределен Богом, то виновник утонул бы, так как простое купание не могло бы изменить его злобных решений против св. Григория, если эти решения были достаточно сильны.
Далее мы находим анафемы, мечущие громы против этой лотереи судьбы, на Варесском соборе, который запрещает «всем духовным лицам под угрозою отлучения от церкви совершать такого рода гадания или заглядывать в будущее путем заглядывания в какую-либо книгу или писание». То же самое запрещение произносится на соборах Агды в 506 году, Орлеана в 511 году, Ауксерре в 595 году, и, наконец, на соборе Аэнхама в 1110 году. Последний [собор] осуждает «колдунов, ведьм, гадалок, таких, кто причиняет смерть магическими деяниями и кто занимается предсказанием будущего посредством жеребьевки на Святом Писании»; и жалоба объединившегося духовенства на де Гарлана, своего епископа Орлеанского, направленная папе Александру III, заканчивается в таком стиле: «Да наберут силу ваши апостольские руки, чтобы обнажить беззаконие этого человека, чтоб могло разразиться над ним проклятие, предсказанное в день его посвящения; ибо, когда Евангелие было раскрыто на алтаре согласно обычаю, то первые слова были: и юноша, оставив свое белье, убежал от них нагим» [42].
Для чего же тогда поджаривать мирских магов и гадателей по книгам и канонизировать служителей церкви? Просто потому, что средневековые, а также современные феномены, проявляющиеся через мирян, совершены ли они путем оккультных познаний или возникли самостоятельно, подрывают претензии на совершение божественных чудес как католической, так и протестантской церквями. Перед лицом повторных и достоверных свидетельств для первой стало невозможным поддерживать с успехом свое утверждение, что якобы чудесные манифестации, совершаемые непосредственным вмешательством добрых ангелов и Бога, могут быть произведены исключительно ее избранными служителями и святыми. Также протестантская церковь не могла бы больше утверждать, что чудеса кончились вместе с веком апостолов. Ибо, имели ли современные чудеса ту же самую природу или нет, но они претендовали на близкое сходство с библейскими чудесами. Магнетизеры и целители нашего века вступили в явное и открытое состязание с апостолами. Зуав Якоб из Франции превзошел пророка Илию по части оживления лиц, казавшихся умершими; а Алексис, сомнамбула, упоминаемый мистером Уоллесом в его труде [43], своим ясновидением посрамил апостолов, пророков и сивилл старины. Со времени сжигания последней ведьмы, Великая французская революция, столь тщательно подготовленная лигой тайных обществ и их умных эмиссаров, подула над Европой и пробудила ужас в лоне духовенства. Она, как разрушительный ураган, смела со своего пути лучших союзников церкви – римско-католическую аристократию. Был заложен прочный фундамент права на личное мнение. Мир освободился от тирании духовенства, расчистив беспрепятственный путь Наполеону Великому, который нанес смертельный удар инквизиции. Эта великая бойня христианской церкви – где она убивала, во имя Агнца, всех овец, самовольно объявленных паршивыми, – лежала в руинах, и она очутилась предоставленной самой себе и своим средствам.
До тех пор, пока феномены возникали только случайно, она всегда чувствовала себя достаточно могущественной, чтобы подавить их последствия. Суеверие и вера в дьявола были так же сильны, как всегда, и наука еще не осмеливалась публично помериться силами с религией, базирующейся на сверхъестественном. А враг тем временем медленно, но верно набирал силу. И внезапно он прорвался с неожиданным неистовством. «Чудеса» стали проявляться при полном дневном свете и перешли из мистического отшельничества в область закона природы, где нечестивые руки науки были готовы сорвать с них маску священства. Все же на какое-то время церковь удержала свои позиции и с мощной помощью суеверного страха преградила продвижение вторгающейся силы. Но когда подряд стали появляться месмеристы и сомнамбулы, воспроизводящие физические и ментальные феномены экстаза, которые до этого считались особым даром святых; когда страсть столоверчения во Франции и в других местах достигла своей яростной кульминации; когда психография – считавшаяся духовной – из простого любопытства развилась и превратилась в предмет неослабного интереса и, в конечном счете, влилась в религиозный мистицизм; когда эхо, вызванное первыми стуками Рочестера, пересекая океаны, стало отдаваться почти во всех уголках мира, – тогда, и только тогда Латинская церковь полностью очнулась и почувствовала опасность. Сообщалось, что одно чудо за другим совершалось в кружках спиритуалистов и в лекционных залах месмеристов; больные исцелялись, слепые прозревали, хромые начинали ходить, глухие – слышать. Дж. Р. Ньютон в Америке и Дю Потэ во Франции исцеляли множества пациентов без малейших претензий на божественное вмешательство. Великое открытие Месмера, которое объясняет серьезному исследователю один из механизмов природы, покоряло, словно магической силой, органические и неорганические тела.
Но это было еще не самое худшее. Более ужасная беда для церкви произошла вследствие вызывания из верхнего и нижнего миров множеств «духов», личное поведение и беседы которых разоблачали наиболее хранимые и выгодные для церкви догмы как ложные взгляды. Эти «духи» утверждали, что они являются подлинными развоплощенными сущностями отцов, матерей, сыновей и дочерей, друзей и знакомых тех лиц, которые наблюдали эти феномены. Казалось, что дьявол не имеет объективного существования, и это нанесло удар по самому основанию, на котором покоился трон святого Петра [44]. Ни один дух, за исключением издевающихся манекенов Планшета, не признавался даже в отдаленнейшем родстве с его Сатанинским величеством и не отводил ему под управление ни вершка территории. Духовенство чувствовало, что его престиж падает с каждым днем, так как оно видело, как люди нетерпеливо стряхивали с себя при ярком дневном свете истины темные завесы, которые столько веков закрывали им глаза. Затем, наконец, удача, которая до того была на их стороне в течение долгой войны между богословием и наукой, переметнулась к противнику. Помощь последней в изучении оккультной стороны природы была в самом деле драгоценна и своевременна, и наука невольно расширила когда-то узкую тропу феноменов в широкую дорогу. Если бы этот конфликт не дошел до кульминации в мгновение ока, – мы могли бы увидеть воспроизведенные в миниатюре позорные сцены эпизодов Салемского ведьмовства и монахинь Лоудуна. Но вышло так, что духовенство заставили замолчать.
