Мои друзья святые. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
Я сидела за кухонным столом и пыталась понять, где произошел прокол. Лучше бы узнала про его жизнь, тогда можно было бы понять, что у него в мозгу сдвинулось, а теперь переживай, куда его понесло… помрет ведь. Нет, все-таки если ты начинаешь кому-то помогать по-христиански, должен помогать как родному, уличила я себя. «…Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне», Христу. А разве ты будешь Ему спустя руки помогать? Как я помогала бомжу: скорее бы отделаться, вот так помогала. Жестко учишь, Господи, урок поняла…
Минут через пятнадцать ручка входной двери заходила ходуном. Ну, все! Пришла вся гоп-компания… Но дерганье быстро прекратилось. Я подошла к двери, посмотрела в глазок и увидела своего бомжа.
– Кто?
– Это я, Наталья…
Открыв дверь, спросила:
– Ну и как это понимать?
– В туалет бегал и покурить…
– В какой туалет: он же у тебя перед носом был! – возмутилась я.
– Да неудобно в такой чистый… – искренне ответил он. – Я и ночью выбегал два раза. Уж как привык…
– Кошмар! – вскрикнула я. – И дверь открытую оставлял?
Продрогший в тонком свитерочке, он помялся на пороге и попросил:
– Вы, пожалуйста, не сердитесь…
– Ну заходи уже! Есть будешь?
– Попробую… – согласился он.
– Какие же вы, однако, бомжи, могучие. Ничего вас не берет! – упрекнула я.
– Не все… – тихо ответил он. – Гибнут…
– Садись за стол, только руки помой… – приказала я.
– Нет, нельзя… – болезненно сморщился он. – Вам будет неприятно. Надо привыкнуть…
Скорее всего, привыкнуть к обеденному столу надо было ему. Господи, страшно, до чего может помрачиться Твой образ – человек, венец Твоего творения… Ел он опять с пола: дала ему овсяной каши и сварила кисель. После еды его прошиб сильный пот, но сильных болей не последовало.
Михаил сидел, прислонившись спиной к входной двери, а я, стоя над ним, расспрашивала, что же с ним приключилось. Отвечал он, подыскивая слова, не очень охотно. История банальная: полгода назад приехал он из провинциального городка на какую-то московскую стройку. Получил первую зарплату, двадцать семь тысяч. Решил это дело отметить: купил пива, воблы, сел в парке на лавочку. Но, видимо, его «пасли»: вскоре подошли «двое крепких пацанов», сначала, мол, угости – пива у работяги несколько бутылок было, а потом ножиком по горлу резанули, схватили барсетку с деньгами и паспортом и – ищи ветра сказали. Михаил показал мне шрам под подбородком. В милицию обращался, там все записали, но таких, как он, много, «никому дела нет до приезжих». В рабочее общежитие без паспорта не пускали, ночевал, пока было тепло, где придется, а потом стал постепенно опускаться.
Лицо его за это время уже приобрело главные бомжовые черты: какое-то бессмысленное выражение, одутловатость, делающая всех их похожими друг на друга. Но иногда на бомжовом лице Михаила изображалась какая-то доверчивая человеческая улыбка. И не сделался он наглым и хамоватым… Трудно было определить его возраст. Ясно, что не юноша… В конце разговора я все-таки не удержалась от нотаций:
– Ты, друг, что-то в жизни не так делал, вот Бог тебя и остановил. Другие гибнут, а тебе дал шанс. Бог каждого ведет ко спасению, понимаешь?
– Может, пойму… В Афгане не так жестоко было… Полежу, опять плохо, – сказал он и затих.
Так закончился второй день Святок.
На следующее утро я увидела Михаила сидящим на краю табуретки у входа на кухню. Он пытался размотать грязные бинты на израненных пальцах. Зрелище не для слабонервных.
– Здравствуйте, с Рождеством вас! – привстал он с табуретки.
– Да сиди уже… – кивнула я.
– Не могу долго сидеть, у меня тут ранение было…
Я налила в таз воды, сыпанула марганцовки, размешала.
– Окунай сюда руки, пусть откиснут. И иди в ванную, смотреть не могу. Что это у тебя?
Он лег на бок в коридоре и опустил свою лапищу в марганцовую воду.
– За горячие батареи ночью держался, спеклись…
– Господи! – воскликнула я. – Прямо как на войне.
– Нет, на войне не так.
– На какой же войне ты был?
– В Афгане… сначала, – тяжело вздохнул Михаил. – Сам напросился. Нас тогда так обработали… воины-интернационалисты пришли помогать братскому народу… – он говорил медленно, сам, видимо, удивлялся своему голосу, которого давно не слышал. – Сразу в бой зеленых… мясо пушечное. Госпиталь. Потом застава в горах… Год породу взрывали. Под траншеи. Духи нападали, головорезы. Психом стал. Ждать все время смерть. Убежал… Ночь бежал. Утром колонну увидел. Наши из Афгана уходили, мы не знали… Пошел к ним – пусть расстреляют. А мне рады – ночью нашу заставу вырезали. Ад. Где был Бог?
Я видела, как бьется жила у него на виске.
– Не надо вспоминать, – остановила я. – Давай, герой, гляну на раны…
Надев перчатки, стала раздирать его размокшие грязные бинты. Я понимала, что ему должно было быть больно, но он не показывал вида. Люблю мужество во всех его проявлениях. Когда раны подсохли, смазала их освященным афонским маслом.
Впервые он поел за столом и не руками, а вилкой.
– А у тебя жена, дети есть? Родители? Они знают, что с тобой случилось?
– Потеряли меня, к лучшему: пропал и пропал. Мать только жалко, не знает.
– А жена? – осторожно спросила я.
Он некоторое время что-то вспоминал: прошлое медленно возвращалось в его сознание.
– Ушла от меня… Сын – ему все равно, мать настраивает…
– А что дальше?
– В Чечню завербовался…
– Зачем!
– Так… – опустил он голову, что-то у него все-таки болело. Перетерпев, снова заговорил. – Женился, работы нету. Сын… как раз Первая чеченская. Золотые горы обещали. Контракт на три месяца. Поехал.
– Не поняли, что ты дезертировал? – спросила я.
– Кого волнует! Заманивали всех – безработных больше всего. Никто не знал про мясорубку… Афган меня научил, другие были пушечным мясом. Больше месяца первые контрактники не жили.
– А деньги-то дали?
– За месяц. Все потратил на лечение. Полгода в больнице.
Все-таки когда говорит очевидец, это говорит очевидец. Я читала про беспредел в чеченских войнах, но то, что вспоминал Михаил, было за гранью – какие-то сплошные ужасы. Двинуться запросто можно. Слушателя ужасы завораживают. Именно это эксплуатируют СМИ, почти добившись того, что ужасы стали нормальным явлением.
Я внимательно вглядывалась в лицо Михаила: не привирает ли, вообще адекватен ли он? Трудно определить… Но было ясно, что лицо его мало-помалу преображается, оттаивает, приобретает какие-то индивидуальные черты.
– В Афгане был неверующим. Когда сбежал с заставы со страха, то жизнь сберег. Другие убиты. Думал: повезло. Не знал, что впереди. В Чечне или с ума сходишь, или в Бога начинаешь верить.
– И что же ты?
– Устал, – ответил он. Его лицо сделалось болезненно серым. – Полежу? Потом уйду.
– Давай! Мне нужно тебе за курткой съездить.
– Спасибо вам.
Я уже не боялась оставить его одного в своем доме, да и украсть у меня нечего. Господи, благослови! Одежду для пришельца обещали подвезти к ближайшему метро. Мой знакомый притащил целый баул.
– Чё-та ты какая-то уставшая на вид, а? Родственник замучил? – спросил он, увидев меня.
– Ой, замучил. Не дай Бог такого никому!
– Понимаю… Из деревни, что ли?
– Из глухой, – подтвердила я. – Глухо там у них, как в танке… ты случайно в Чечне не служил?
– Ой-ой-ой! – замахал знакомый руками. – Бог миловал.
– А он служил.
– Тяжелый случай, – вздохнул знакомый. – Из деревни туда и гнали, кто отмазаться не мог. Сочувствую тебе.
– Ему посочувствуй, помолись, – попросила я. – Михаилом зовут.
– Тогда не переживай! Архистратиг, победит. Ладно, давай до дома довезу.
Села я, счастливая, в машину, стала дорогу показывать.
– А что сразу к дому-то не подвез? – спросила я.
– Честно? Лень было искать адрес.
– Спасибо за честность, Серега, и за вещи, – подъезжая к дому, поблагодарила я от всей души.
