Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание - Святитель (Богослов) Григорий
Естественным следствием научного знакомства с такого рода критической литературой по предмету нашего сочинения является вопрос – чем объяснить эту разность в воззрениях критиков на Григория-поэта и какое значение могут иметь эти разногласия критиков друг с другом и даже одного и того же автора с самим собою при нашем личном суждении о том же предмете?
Эти разногласия в отзывах о нашем поэте мы ставим, во-первых, в причинную связь с тем обстоятельством, что отзывы эти, по крайней мере большая и самая невыгодная для поэта часть их, были сделаны учеными еще по старым, далеко не полным и критически неисправным изданиям стихотворений святого отца, так как новое полнейшее и совершеннейшее издание их Кайльо вышло только в конце первой половины текущего столетия. Мы положительно только этим можем объяснить, например, ту странную несообразность в книге Ульмана, что он, смягчая свой жесткий приговор над поэтической деятельностью и поэтическими произведениями святого Григория Богослова замечанием, что все же как по самой природе своей Григорий действительно обладал некоторым поэтическим талантом (eine wirkliche… Dichterader in seinem Wesen lag; s. 291), так и между поэтическими произведениями его есть «прекрасные, глубоко прочувствованные и действительно трогательные места» (schone, tief gefuhlte und wirklich ergreifende Stellen), что «отдельные небольшие стихотворения, которые вылились из непосредственного одушевления и исполнены чистого чувства, могли бы удовлетворить и наиболее строгих ценителей» (s. 292), – что, оговариваясь таким образом, он подводит под эту исключительную рекомендацию только гномы и ни одним словом или намеком не упоминает ни о гимнах, ни об элегиях – чисто лирических стихотворениях святого отца, которые, скорее всего, могли бы удовлетворить критика если не с более строгим, то с более серьезным и более развитым художественно-поэтическим вкусом, чем у Ульмана. Это несообразное суждение его тем резче бросается в глаза всякому внимательному читателю его книги, что оно совсем не вяжется с его же собственным мнением, упреждающим только на одну страницу это суждение, что именно в стихотворениях Григория Богослова уже потому нечего искать истинной поэзии, что они все почти служат сторонней для поэзии цели – цели моральной (!) и религиозной. Естественно подумать после этого, что моральнодидактические стихотворения святого Григория будут первой и самой жалкой жертвой отрицательной критики Ульмана. И вдруг, на следующей же странице книги, эти-то самые «moralische Spruche und inhaltreiche Lehrgedichte» [ «моралистические высказывания и богатые по содержанию учительные стихотворения»] оказываются самыми лучшими поэтическими произведениями святого Григория.
Во-вторых, разногласия во мнениях о поэтическом таланте святого Григория Богослова и противоречивые суждения о художественной ценности стихотворений его, по нашему мнению, зависят в известной степени и от того еще, что вся почти критическая литература о нем как поэте исчерпывается авторами, по роду и характеру ученых занятий прямо не принадлежащими к области литературы, в тесном смысле слова. В своих трудах, посвященных исследованию вопросов специально-богословских (как, например, сочинение Ульмана) или церковно-исторических (как исследования Монто, а тем более – труды вроде «Christliche Kirchengeschichte» [ «Церковная история»] Маттия Шрекка, Неандера и т. п.), эти ученые только вскользь и мимоходом заглядывают в стихотворения святого отца или даже считают для себя достаточным ограничиться кратким обзором одних исторических стихотворений святого Григория.
В-третьих, наконец, разнородность суждений о поэтической деятельности святого Григория Назианзина, нам кажется, обусловливается в значительной мере самой новизной и оригинальностью предмета ее. При отсутствии специально-литературных критических работ в области христианской художественной литературы, для суждений о стихотворениях христианского поэта сторонних специалистов нет ни устойчивой опоры для правильной и определенной точки зрения на них, ни руководящей нормы или критериума для критической оценки их специальных достоинств. Мы видим, с каким недоверием и предубеждением приступает к суждению о поэзии святого Григория Ульман, по которому в ней, во-первых, уже потому нет и не могло быть поэтической ценности, что она служит нравственной цели; во-вторых, потому, что святой Григорий уже в глубокой старости и в аскетическом уединении посвятил себя поэзии (s. 291). И если Гренье решается поставить святого Григория как поэта выше блаженного Августина, Амвросия и Златоуста, то это – едва ли не первый робкий шаг христианско-литературной критики, справедливо вносящей в нее метод сравнения.
Для нас разноречивые и противоречивые воззрения на Григория Богослова как поэта имеют, в общем, скорее положительное, чем отрицательное значение, как выражение того несомненного факта, что в лице святого Григория Назианзина критика имеет дело с необыкновенным поэтическим талантом, достойным действительно солидной критической литературы. Мы не прочь даже высказать в виде общего положения замечание, что в случаях, подобных данному, предмет научного исследования всегда выше своей критики, произносящей над ним противоположные приговоры. И примерами подобных случаев богата не одна только, в тесном смысле, литературная история. Если же, например, о святом Григории мы бы поставили темой сочинения вопрос из области, более благоприятной для исследователя, более расчищенной и гладкой – вопрос о Григории Назианзине как проповеднике, – мы и здесь, прямо на большой дороге, в таком капитальном труде, как многотомная «Christliche Kirchengeschichte» Маттия Шрекка, повстречались бы со следующими словами: «В новейшее время, правда, стихотворения Григория предпочитались его речам и проповедям (Man hat sohl gar in den neuern Zeiten die Gedichte des Gregorius seinen Reden und Predigten vorgezogen… etc.). Но хотя последние и не представляют образцовых произведений в своем роде (так как красноречие его не всегда следует тому пути, какой предначертывают природа и искусство, без нужды отступает оно в сторонние или совсем посторонние предметы, гремит, где нужно быть ему только кротким и назидательным, слишком изысканно и остроумно или забывает иногда о своей главной цели), однако все же стихотворениям его уже потому нельзя отдавать предпочтения, что между ними есть много чисто прозаических мест» [820] Выражение «wohl gar» [ «правда»] оттеняет здесь свидетельство церковного историка о предпочтении стихотворений святого Григория проповедям его в смысле факта вовсе небезызвестного и во всяком случае – не исключительного. А не забудем, что Шрекк жил на целых полстолетия раньше автора «Tableau de l'eloquence chretienne au IV-siecle» [ «Очерк критического красноречия»], который свой горячий трактат о святом Григории Богослове заключает словами: «Столь блестящий, столь красивый оратор уступил место мечтательному воздыхателю, но кто же эти искренние звуки воздыханий, изливаемые стихотворениями его, не предпочтет проповедям его?» («L'orateur si brillant, si pare а fait place fu reveur melancolique; mais qui n'aimerait mieux que ses discours quelques uns des soupirs vrais exhales dans ses vers?») (p. 153).
Равным образом и по самому, так сказать, центральному вопросу о святом Григории, по вопросу о нем, как о богослове, Ульман первый же выступает в своей книге, как мы уже видели, с оригинальным мнением о мнимой несамостоятельности этого главного представителя догматического вероучения нашей Православной Церкви.
Но как в этом последнем, богословском, и в предпоследнем, церковно-проповедническом, отношениях, так и в отношении поэтической деятельности святого Григория Назианзина его влияние на современников и позднейших христианских писателей – влияние внутреннее, нравственно-воспитательное, и внешнее, литературное, – представляет такой несокрушимый базис его заслуг для Церкви, который не пошатнуть усилиям критики, как бы ни были они количественно и качественно велики, и создало ему такой колоссальный памятник христианской славы, который не затенить уже позднейшим векам научно-богословской, ораторской и художественно-христианской производительности.
