Этика для нового тысячелетия - Гьямцхо́ Нгагва́нг Ловза́нг Тэнцзи́н "Далай-лама XIV" (читаем книги бесплатно .txt) 📗
События, подобные тем, что имели место в Аушвице, являются энергичным напоминанием о том, что может случиться, если человек – и общество в целом – теряет основные человеческие чувства. Но, хотя совершенно необходимы законодательство и международные соглашения для предотвращения в будущем бедствий такого рода, все мы видим, что жестокость продолжает существовать, вопреки законам. И куда эффективнее и важнее всех этих законов наше отношение к чувствам друг друга на простом человеческом уровне.
Когда я говорю об основных человеческих чувствах, я вовсе не думаю о чем-то мимолетном и неопределенном. Я имею в виду способность сопереживания, которой мы все обладаем и которую по-тибетски мы называем «shen dug ngal wa la mi so pa». Переведенное буквально, это выражение означает «неспособность выносить вид чужих страданий». Принимая во внимание, что именно это свойство дает нам способность понимать, а при определенных обстоятельствах и разделять чужую боль, оно является одной из наших наиболее важных характеристик. Именно оно сдвигает нас с места, когда мы слышим призыв о помощи, заставляет ужасаться при виде причиняемой другим боли, страдать при встрече с чужими страданиями. И оно же заставляет нас зажмуриваться, даже если мы не хотели обращать внимание на чужую боль.
А теперь представьте, что вы идете по дороге и вокруг нет никого, кроме старого человека, идущего впереди вас. Неожиданно тот человек спотыкается и падает. Что вы делаете? Не сомневаюсь, что большинство читателей тут же поспешили бы выяснить, не могут ли они чем-то помочь упавшему. Возможно, и не все. Но, признавая, что все же не каждый поспешил бы на помощь другому, оказавшемуся в беде, я не имею в виду, что в таких немногих исключительных случаях способность к состраданию, которую я считаю всеобщей, полностью отсутствует. Ведь даже те, кто не предпримет никаких действий, разве не ощутят хотя бы сожаление, пусть сколь угодно слабое? Но это все равно будет то же самое чувство, которое заставит большинство людей броситься на помощь. Можно, конечно, представить людей, прошедших сквозь годы войны, – их более не задевает вид чужих страданий. То же самое может произойти с теми, кто живет в местах, насыщенных насилием и безразличием к другим. Можно вообразить даже и тех немногих, кто торжествует при виде чужих страданий. Но это не доказывает, что в таких людях нет способности к состраданию. То, что все мы, за исключением разве что наиболее внутренне искалеченных, высоко ценим проявления доброты, показывает, что, как бы мы ни ожесточались, – способность к состраданию все же сохраняется в нас.
Способность быть признательным другим за доброту, я уверен, является отражением нашей «неспособности выносить вид чужих страданий». Я говорю так потому, что наряду с нашей естественной склонностью к сопереживанию мы также нуждаемся и в проявляемой к нам доброте, которая тянется через нашу жизнь, как путеводная нить. Это особенно очевидно, когда мы совсем юны и когда мы стары. Но стоит нам заболеть, – даже и в годы расцвета мы вспоминаем, как важно быть любимым и ощущать заботу. И, хотя способность жить без любви может казаться добродетелью, в действительности жизнь без этого драгоценного компонента должна быть несчастной. Наверняка не случайно то, что жизнь большинства преступников одинока и бедна любовью.
Мы видим эту признательность за доброту в нашей реакции на улыбки людей. Мне способность людей улыбаться кажется одним из наилучших наших качеств. Это нечто такое, чего не умеют животные. Ни собаки, ни даже киты или дельфины, каждый из которых весьма умен и явно близок человеку, не умеют улыбаться так, как мы. Я лично всегда ощущаю некоторое любопытство, если я улыбаюсь кому-то, а человек остается серьезным и никак не откликается. Но, когда мне отвечают, – мое сердце наполняется радостью. Даже если мне улыбается человек, с которым у меня нет никаких отношений, я тронут. Почему? Ответ очевиден: искренняя улыбка затрагивает в нас нечто основополагающее – нашу естественную тягу к доброте.
Вопреки распространенному мнению, что человек по натуре изначально агрессивен и склонен к соперничеству, я лично считаю, что наше стремление к привязанности и любви настолько глубоко, что проявляется еще до нашего рождения. И действительно, согласно мнению некоторых моих друзей-ученых, есть серьезные доказательства того, что умственное и эмоциональное состояние матери чрезвычайно сильно влияет на состояние еще не родившегося малыша и что ребенку идет на пользу, если мать всегда в добром и мягком настроении. Счастливая мать вынашивает счастливого ребенка. И наоборот, недовольство и гнев вредят правильному развитию плода. Подобным же образом, и в первые недели после рождения тепло и привязанность продолжают играть ведущую роль в физическом развитии крохи. В таком состоянии мозг зреет очень быстро, – и врачи уверены, что это каким-то образом связано с постоянным присутствием матери или ее заменителя. Это показывает, что, хотя дитя не может знать или распознать, кто есть кто, все же оно с совершенной очевидностью нуждается в привязанности. Возможно, что этим также можно объяснить и то, почему большинство раздражительных, легко возбудимых и параноидальных людей так хорошо отзываются на привязанность, на заботу о них. Конечно, кто-то нянчился с ними, когда они были младенцами. Если в этот критический период младенец будет оставлен без заботы, он просто не выживет.
К счастью, такие случаи очень редки. Почти без исключения первым порывом матери становится желание накормить ребенка своим молоком, – и для меня это действие символизирует безоговорочную любовь. Привязанность матери абсолютно искренняя и нерасчетливая: она ведь ничего не ожидает в ответ. Что касается ребенка, то он инстинктивно тянется к материнской груди. Почему? Конечно, мы можем тут упомянуть инстинкт выживания. Но я думаю, что разумно было бы кроме того предположить некую любовь младенца к матери. Если бы дитя чувствовало отвращение, разве оно стало бы сосать? А если бы отвращение чувствовала мать, ее молоко, без сомнения, не текло бы так легко. Нет, вместо этого мы видим здесь взаимоотношения, основанные на любви и обоюдной нежности, совершенно непринужденных. Никто этому не учит, никакая религия этого не требует, никакие законы это не регламентируют, ни в какой школе такого не внушают. Это возникает естественным образом.
Инстинктивная забота матери о ребенке – свойственная, как кажется, и многим животным – является определяющей, поскольку предполагает, что наряду с врожденной потребностью ребенка в любви, необходимой для его выживания, здесь проявляется и прирожденная способность матери дарить любовь. Эта способность так сильна, что мы почти готовы допустить действие биологических механизмов. Конечно, можно утверждать, что эта взаимная любовь – всего лишь механизм выживания. Вполне возможно. Но этим не отрицается само существование любви. И это не опровергает моего убеждения в том, что такая потребность и способность любить заставляют нас предположить, что мы действительно по природе являемся любящими.
Если такая идея кажется неправдоподобной, подумайте о разнице в нашем отношении к доброте и к жестокости, Большинство из нас считает жестокость пугающей. И, наоборот, когда к нам проявляют доброту, мы проникаемся доверием. Точно так же можно рассмотреть взаимоотношения между внутренним покоем – который, как мы уже видели, является результатом любви – и хорошим здоровьем. По моему представлению, наша телесная конституция куда больше годится для мира и покоя, чем для жестокости и агрессии. Все мы знаем, что стресс и тревога ведут к повышению кровяного давления и другим отрицательным симптомам. В системе тибетской медицины умственные и эмоциональные расстройства считаются причиной многих болезней тела, включая и рак. Более того, спокойствие, умиротворенность и забота других считаются весьма важными для излечения больного. Здесь мы тоже можем увидеть глубинное стремление к покою. Почему? Потому что мир и покой предполагают жизнь и развитие, в то время как жестокость предполагает лишь несчастья и смерть. Вот почему нас так привлекает идея чистой земли или рая. Если бы об этих местах говорилось, что там не прекращаются борьба и военные конфликты, мы, пожалуй, предпочли бы остаться в этом мире.
