Сын Человеческий - Мень Александр (книги онлайн бесплатно серия TXT) 📗

Теперь представим себе, что по той или иной причине оказались утраченными и все внеевангельские свидетельства о Христе. Это тоже не доказывало бы правоты мифологистов. Ведь любое широкое духовное движение — будь то конфуцианство, стоицизм или ислам — не возникало без своих вождей-основателей. Почему же исключать из этого правила Церковь, изображая ее начало в виде “самопроизвольного зарождения”?

События, запечатленные в Евангелиях, происходили лишь за несколько десятилетий до того, как они были описаны. Между тем мифы складываются веками.

Убеждаясь в непрочности постройки, которую они возводили так долго и старательно, мифологисты начали готовиться к отступлению. Еще в 1902 году Джон Робертсон заявил, что, по его мнению, Иисус мог существовать как “учитель-новатор” и, возможно, Он претендовал на роль Мессии, но на этом кончаются достоверные сведения о Нем [81]. При этом Робертсон, следуя Талмуду и Цельсу, называл Иисуса “сыном Пантероса”. Тем самым он повторял старую лингвистическую ошибку, в которой слово Партенос, Дева, было спутано с именем Пантерос.

В марксистской литературе одним из первых стал сдавать позиции Арчибалд Робертсон. В книге “Происхождение христианства”, вышедшей в 1953 году, он признал, что евангельский рассказ содержит “элементы истории” [82]. Его примеру последовал итальянский историк-коммунист Амброджо Донини. Он писал: “Передовые течения исторической науки, сознающие опасность тех направлений, которые не принимают во внимание историко-социального процесса образования христианских преданий, чувствуют необходимость переоценки понятия мифичности”. Что касается жизни Иисуса, то Донини полагал, что можно “лишь попытаться установить какие-то общие черты ее” [83].

В конце концов и наши мифологисты вынуждены были согласиться с этой точкой зрения, хотя принимали ее с величайшей неохотой. Так, С.Ковалев, говоря, что “многие персонажи раннехристианской литературы являются несомненно историческими лицами”, распространял эту уступку только на Иоанна Крестителя, ап.Павла и ап.Иакова, но реальность Христа по-прежнему отрицал [84]. Впрочем, большим достижением было уже то, что Ковалев перестал считать нехристианские свидетельства об Иисусе подделкой.

Другой советский историк, А.Каждан, чьи рассуждения о “боге Иисусе” мы приводили выше, в 1966 году писал: “История евангельской традиции не противоречит тому, чтобы составители евангелий могли донести какие-то скудные элементы действительной истории Мессии, человека, носящего имя “Иисус” [85]. В этом же духе высказывается М.Кубланов, по словам которого “формирующееся христианство могло группироваться вокруг личности некоего проповедника, одного из многих “пророков” и “чудотворцев” эпохи” [86]. А как же быть с пресловутым “молчанием века”? На это историк отвечает: “Тезис о “молчании века”, единодушном будто бы молчании нехристианских авторов, утратил значение, которое ему придавалось, равно как и разнообразные выводы, которые на этом основании делались” [87]. Яснее, кажется, выразиться трудно.

Но, признав историчность Христа, сторонники умеренного критицизма стараются теперь умалить Его значение как Основателя христианства. Сама “проблема Иисуса” объявляется несущественной. “Для марксистской науки, — пишет один из таких авторов, — не имеет принципиального значения вопрос о том, жил или не жил в царствование Августа и Тиберия в Иудее человек по имени Иисус, который был казнен при прокураторе Понтии Пилате и впоследствии обожествлен своими суеверными последователями. Христианская религия, как и все значительные религиозные движения, создавалась постепенно массами верующих” [88].

Однако если этот вопрос в самом деле не имеет значения, то какой смысл уделять ему столько места в атеистической пропаганде? Почему так долго и ожесточенно стремились доказать, что Христа “не было”, если Его существование — второстепенный факт?

Кроме того, вызывают недоумение анонимные “массы верующих” в роли творцов христианства. Любая эпоха показывает, что “массы”, как правило, были или консервативной средой, сохраняющей старые верования, или горючим материалом, вспыхивающим от поднесенного пламени. Творческий же порыв к новым перспективам и идеям всегда исходил от личностей. Именно они собирали в себе, как в фокусе, опыт веков и чаяния поколений.

“Если есть область, — справедливо подчеркивает С.Булгаков, — где исключительная роль творческой индивидуальности наиболее бесспорна и очевидна, то это та, где действует вдохновение, неведомым, поистине магическим путем озаряющее человека; такой областью является религия и искусство. Попробуйте понять происхождение ислама, без которого вся история мира была бы иной, если устранить из нее Магомета” [89].

Столь же нелепым было бы устранение из истории искусства Рафаэля, Шекспира или Бетховена. Ведь история живописи — это в значительной мере история художников, а история философии — это в сущности не что иное, как история философов. Даже в такой бедной духовными ценностями сфере, как политическая жизнь, мы обнаруживаем могучее воздействие личной воли на ход событий. Достаточно напомнить, что одно только XX столетие знает несколько фигур, определивших направление эпохи. Отмахиваться от проблемы личности — значит упускать одну из важнейших сторон исторического процесса.

Правда, в отдаленном прошлом, когда господствовало родовое, племенное, народное сознание, личность как бы отступала на второй план перед единством целого. Отсюда, однако, не следует, что творили сами “массы”. Просто поэты, ваятели и художники древнего мира часто оставались анонимными. Они были еще прочно связаны с традицией и не осмеливались противопоставлять себя ей. Именно в такие эпохи возникали сказания, эпос и мифы.

Но за несколько столетий до Христа, когда появились великие мыслители, духовные вожди и реформаторы — создатели мировых религий, началось освобождение личности от оков традиции. “Массы” сначала с большим трудом принимали то новое, что несли им пророки и учители. Иеремия, Конфуций, Заратустра, Анаксагор, Сократ и Аристотель — вот лишь некоторые имена из мартиролога тех, кого встречали непониманием, травили и убивали. Духовные вожди-преобразователи вынуждены были вступать в единоборство с инерцией преданий, традиций и ритуалов. Их наследие и поныне несет на себе неизгладимую печать их личности, их неповторимого облика; их внутренний мир и сегодня оказывает влияние на веру миллионов людей. Уже одно это делает спорным утверждение, будто вопрос об Основателе христианства есть нечто “безразличное” для историка.

Как далеко могут зайти те, кто не желает считаться с исторической реальностью Христа, показывает ряд примеров. Анри Барбюс, в частности, безо всяких оснований изображал Его революционером и чуть ли не атеистом [90]. А ученый-народоволец Николай Морозов отождествлял Христа одновременно с Моисеем, Магометом, Рамсесом II и Василием Великим [91]. К таким странным фантазиям приводят порой гипотезы, которые ограничиваются утверждением: “Кто-то существовал, но мы о нем ничего не знаем...”