Книгоедство - Етоев Александр Васильевич (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗

Да откройте того же Михаила Успенского, его роман «Белый хрен в конопляном поле». Найдите на страницах романа песню дона Кабальо, прочитайте и сразу же вспомните романсеро Козьмы Пруткова «Осада Памбы» («Десять лет дон Педро Гомец…»). Только добрый Козьма Прутков руками своего испанского дона награждает каплана (капеллана) Диего живым бараном, а злой Михаил Успенский устами кабальеро из песни приказывает субподрядчика и подрядчика, ответственных за халтурную постройку моста, одного повесить, а второго – засечь

2 Если вместе собираются трое русских, это редко когда дает какой-нибудь положительный результат. Обычно встреча превращается в пьянку и кончается жестоким похмельем, перемежающимся унылыми опохмелками.

Я знаю лишь два… нет, три случая, когда трое русских, собравшись вместе, сделали для отечества полезное дело.

Первый – это три богатыря, Илья Муромец, Алеша Попович и Добрыня Никитич, защищавшие родину от татар.

Третий – Кукрыниксы, группа художников-сатириков, прославившаяся во время войны карикатурами на немецких захватчиков

Козьма Прутков в этом кратком списке занимает второе место

О Пруткове я уже однажды писал Но как о Пушкине – у нас и о Шекспире – у них написаны целые библиотеки, так и о Козьме Пруткове можно вспоминать бесконечно

Граф Алексей Константинович Толстой и два брата Жемчужниковы, Владимир и Алексей Михайловичи, сидели как-то за чашкой кофию и перебрасывались остроумными фразами Типа «никто не обнимет необъятного». Или: «Не совсем понимаю, почему многие называют судьбу индейкою, а не какою-либо другою, более на судьбу похожею, птицей» И неизвестно, кто из них первый – да в общем-то теперь и неважно – предложил идею «создать тип человека, который до того казенный, что ни мысли его, ни чувству недоступна никакая, так называемая, злоба дня, если на нее не обращено внимания с казенной точки зрения…». Так родился Козьма Прутков, директор Пробирной Палатки, кавалер ордена Станислава 1-й степени, автор сочинений, которых не постыдились бы ни Иван Мятлев, ни Николай Олейников, ни Олег Григорьев, ни сам Михаил Сапего Да что там «не постыдились бы» Они рады были бы отнять право авторства чуть ли не на все сочинения, вытекшие из-под пера Пруткова. Я и сам с удовольствием украл бы у мастера штук пятнадцать его шедевров. «Черепослов», например И «Фантазию». И «Опрометчивого турку». Это из драматических сочинений. А из стихов – просто брал бы не глядя каждое второе и подписывал своим скромным именем.

Жил в прошлом веке такой замечательный человек Александр Иванович Сулукадзев Замечателен был он тем, что коллекционировал всякие редкости. Был в его коллекции камень, на котором отдыхал Дмитрий Донской после битвы на Куликовском поле. Был у него костыль Иоанна Грозного. Был у него «Молитвенник святого великого князя Владимира, которым его благословлял дядя его Добрыня» Были у него новгородские руны. Была у него «Боянова песнь Славену», писанная руническими и греческими письменами около I века от Рождества Христова.

Собирал Сулукадзев всё – вещи, рукописные книги, чучела крокодилов, слухи. В архивах сохранилась его записная книжка со слухами, ходившими в Петербурге в 1824-25 годах В этой книжке, кстати, зафиксирован слух, послуживший Гоголю сюжетом его «Шинели»

Современники относились к Александру Ивановичу по-разному. А. Н. Оленин, к примеру, считал его безумным невеждой. А вот Державин, наоборот, охотно Сулукадзеву верил и даже вставил в свое «Рассуждение о лирической поэзии» отрывки из «Бояновой песни» и новгородских рун в собственном переводе.

Исследователи литературы относились к нему скорее доброжелательно, чем негативно «Это был не столько поддельщик… или мистификатор, сколько фантазер, который обманывал и самого себя По-видимому, в своих изделиях он гнался прежде всего за собственной мечтой восстановить памятники, об отсутствии которых сожалели историки и археологи», – писал о Сулукадзеве А. Н. Пыпин

«Искусство ради искусства» – вот принцип собирания редкостей, который исповедовал Сулукадзев

Коллекционер коллекционеру рознь. Есть коллекционеры нормальные Есть фанатики Есть чудаки Есть жертвы массового психоза. К последним относятся участники макулатурной компании, развернувшейся в 70-80-е годы под лозунгом «Сохраним леса! Лес – наше народное достояние»

О нормальных коллекционерах, по правде, говорить скучно Нормальный – он нормальный и есть Один коллекционирует скрипки Другой, как Борис Стругацкий, коллекционирует почтовые марки Розанов собирал монеты Набоков коллекционировал бабочек У Брежнева была коллекция легковых автомобилей Шукшин коллекционировал курительные трубки – правда, недолго, дня два На третий день надоело, бросил

У меня был знакомый, который коллекционировал старинные крышки от люков Я сам ему помогал однажды тащить крышку с изображением какого-то рогатого херувима Не представляю, где он эти крышки хранил; жил он в коммунальной квартире.

Марки, машины, мебель, крышки от люков – все это дело обыкновенное. Это коллекционирует каждый А вот отклонения от нормы…

Я не имею в виду коллекционеров-фанатиков, готовых и себя сморить голодом, и своих родных ради обладания какой-нибудь фарфоровой пепельницей с надписью «Дадим прикурить Врангелю». Такие меня мало интересуют

Меня больше интересуют собиратели-чудаки, не укладывающиеся ни в какие правила Как вышеупомянутый Сулукадзев Или герои Константина Вагинова.

Вот, кстати, писатель, давший в своих романах целую галерею собирателей-чудаков, во многом списанную им с самого себя

Костя Ротиков из «Козлиной песни», собирающий «безвкусные и порнографические вещи как таковые» – от открыток с изображением голой нимфы и охотящегося за ней человека в тирольской шляпе до неприличных граффити на стенах заведений общего пользования. Другой герой того же романа, Миша Котиков, собирает личные вещи поэта Александра Петровича Заэвфратского, прообразом которого послужил Николай Гумилев Поэт Троицын тоже собирает поэтические предметы. «Вот шнурок от ботинок известной поэтессы, – показывает он свою коллекцию Мише Котикову. – Вот галстук поэта Лебединского, вот автограф Линского, Петрова, вот – Александра Петровича».

У Свистонова из вагиновского романа «Труды и дни Свистонова» стоят на полках в квартире «рукописные дневники неизвестных чиновников, переписка какого-то мужа с женой, по-видимому, железнодорожного служащего, тоненькие брошюрки, изданные графоманами. ‹…› Санкт-Петербургский календарь на лето от Рождества Христова 1754 С записями: “6 Пускал кровь из ноги; 19. Шол снег; 28. Куплено соломы”» И другие книжные раритеты.

У меня есть знакомый, Михаил Пантелеевич Л., собравший все издания «Справочника электротехника», выходившие при советской власти. Этих справочников в его прихожей скопилась целая Джомолунгма В связи с этим я вспоминаю одну историю, случившуюся с Михаилом Пантелеевичем, вернее с его котом, и имеющую самое непосредственное отношение к электротехнике Дело в том, что Михаил Пантелеевич Л держал в своей квартире кота Звали кота Лумумба, и был он не просто кот, а предводитель всего кошачьего царства, ибо, во-первых, был неохватно большой и, во-вторых, неимоверно тяжелый, как каменная половецкая баба Место, где кот проводил свой досуг в перерывах между приемами пищи, находилось как раз в прихожей, на вершине книжной горы, воздвигнутой из «Справочника электротехника» А теперь представьте такую сцену. В квартире перегорают пробки Михаил Пантелеевич Л., в электротехнике не смыслящий ни черта, естественно вызывает монтера. Тот приходит, идет в прихожую Хозяин что-то ему пробует объяснить, и тут Лумумба, разбуженный незнакомым голосом, прыгает спросонья на голову бедняге монтеру Это он в темноте промахнулся. В результате пришлось вызывать «скорую», электрика увозят с инфарктом, после больницы он подает на Лумумбу в суд, суд приговаривает кота чуть ли не к высшей мере, которую впоследствии заменяют денежным штрафом в размере 50 рублей. А в 70-е годы 50 рублей были большие деньги