История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович (полная версия книги .TXT) 📗
В Степанчикове тоже нет интеллектуальной страстности и
богатства позднего Достоевского, но в других отношениях это одно
из характернейших его произведений. Все его великие романы
построены более как драма, чем как повествование. Они очень легко
и без особых изменений могут быть превращены в пьесы.
Степанчиково всех драматичнее (оно и задумывалось, как пьеса), но,
разумеется, для театра повесть слишком длинна. Интересно, как
здесь проявляется, по выражению Михайловского, «жестокость»
Достоевского.
Сюжет –
нестерпимые
психологические
издевательства, которым лицемерный паразит Фома Опискин
подвергает полковника Ростанева, у которого живет. Идиотская
кротость, с которой полковник позволяет Опискину издеваться над
собой и над всеми вокруг, в том числе и над своими друзьями и
слугами, извращенная изобретательность Опискина, измышляющего
все новые и новые способы психологического унижения своих
жертв, – все это причиняет читателю невыносимую, почти
физическую боль. Фома Опискин – таинственная фигура, воплощение
гротескного, беспричинного, безответственного, мелкого и в конце
концов безрадостного зла, вместе с салтыковским Порфирием
Головлевым и сологубовским Передоновым образующий троицу, с
которой, пожалуй, нечего сравнить в европейской литературе.
Степанчиково задумывалось как смешная, юмористическая история,
с оттенком сатиры (направленной, как кажется, против Гоголя, каким
он открылся в Переписке с друзьями), но надо признаться, что, хотя
юмор там бесспорно присутствует, это тот юмор, который только
людей особого склада может рассмешить.
Та же «жестокость» в еще более изощренной форме выступает в
самом характерном рассказе этого периода – Скверный анекдот
(1862), где с подробностями, напоминающими
Двойника,
Достоевский описывает страдания униженного самосознания,
испытанные важным бюрократом на свадьбе мелкого чиновника,
своего подчиненного, куда он приходит неприглашенный, ведет себя
глупо и нелепо, напивается и вводит бедного чиновника в большие
расходы.
Особняком от этих рассказов стоят Записки из Мертвого дома
(1861-1862), при жизни Достоевского его самая знаменитая книга,
получившая всеобщее признание. Это рассказ о сибирской каторге,
ведущийся от лица каторжника, принадлежащего к образованному
классу, и основанный на автобиографическом материале. Как и
другие произведения Достоевского, написанные до 1864 г., Записки
еще не касаются сложных подспудных переживаний. Конечный вывод
книги – оптимистическое сочувствие к человеку. Даже моральная
деградация самых закоренелых преступников изображается не так,
чтобы читатель потерял веру в человека. Это скорее протест против
недейственности наказаний. Несмотря на ужасные, грязные,
унизительные подробности преступлений и жестокостей, Мертвый
дом, в конечном счете, светлая и радостная книга, полная «подъема»,
вполне соответствующая эпохе оптимистического общественного
идеализма. Главным мотивом книги было трагическое отчуждение
между образованным каторжанином и народом; даже в конце срока
рассказчик чувствует себя отверженным среди отверженных.
Лишенный всяких внешних социальных привилегий, помещенный в
равные условия с несколькими сотнями простых русских людей, он
обнаруживает, что они отвергают его и что он навсегда останется
отверженным ими только потому, что принадлежит к образованному
классу, оторвавшемуся от народных идеалов. Эта мысль роднит
Мертвый дом с журнальными статьями Достоевского.
Публицистика Достоевского делится на два периода: статьи
1861–1865 гг., написанные для Времени и для Эпохи, и Дневник
писателя 1873–1881 гг. В целом его политическая философия может
быть определена как демократическое славянофильство или
мистическое народничество. В ней есть черты, общие с Григорьевым
и славянофилами, но также и с Герценом и народниками. Главная его
идея в том, что русское образованное общество спасется, если снова
сблизится с народом и примет народные религиозные идеалы, т. е.
православие. В целом можно сказать, что в публицистике
шестидесятых годов преобладают демократические и народнические
элементы, в то время как в семидесятых, под влиянием роста
революционного социализма, наблюдается тенденция к господству
элементов националистических и консервативных. Но в сущности
публицистика Достоевского с начала до конца почти не меняется и
остается цельной. Религия его – православие, потому что это
религия русского народа, миссия которого – спасти мир утвер-
ждением христианской веры. Христианство для него религия не
столько чистоты и спасения, сколько милосердия и сострадания. Все
это явно связано с идеями Григорьева и его учением о кротости, как
главном, что Россия должна явить миру. Врагами Достоевского были
радикалы-атеисты и социалисты и все безбожные силы западной
атеистической цивилизации. Победа христианской России над
безбожным Западом была его политическим и историческим кредо.
Взятие Константинополя – необходимый пункт его программы,
символ, подтверждающий вселенскую миссию русского народа.
Несколько особо и с сильным креном влево стоит пушкинская
речь, самая знаменитая и значительная из его публицистических
вещей. В ней он восхваляет Пушкина за его «всечеловечность»,
которая есть дар понимания всех народов и цивилизаций. Это –
главная черта русского народа. Объединение человечества – вот
задача и миссия России в мире – странное предсказание Третьего
Интернационала. В той же речи, в отступление от того, что он писал
раньше, превозносится «русский скиталец», под которым
подразумеваются революционеры и их предшественники. Он
различил в них тоску по религиозной истине, которую только на
время затмил соблазн атеистического социализма. Комментируя
Цыган он, к тому же, изложил нечто вроде теории мистического
анархизма и провозгласил безнравственность насилия и наказания,
таким образом, неожиданно предвосхитив толстовское учение о
непротивлении злу. Пушкинская речь во многом примирила с
Достоевским радикалов.
В ней проявилась также и одна из самых привлекательных черт
Достоевского-публициста – его способность к безграничному
восторгу и восхищению. Большая часть этих чувств пошла на
Пушкина. Но с таким же энтузиазмом он говорит о Расине, и мало
есть на свете примеров более благородно возданной дани ушедшему
литературному и политическому противнику, чем некролог
Достоевского Некрасову.
Стиль публицистики Достоевского, разумеется, очень личный и
его ни с кем не спутаешь. Но как и вся журналистика того времени,
он расплывчатый и бесформенный. Недостатки собственно
Достоевского-прозаика – нервная пронзительность голоса и
неловкость тона, которые проявляются в его романах всякий раз,
когда ему приходится говорить от себя.
Диалог в его романах, и монолог в тех произведениях, которые
написаны от лица какого-нибудь персонажа, тоже отличаются
нервным напряжением и исступленной (и иногда доводящей до
исступления) «последне-вопросностью», свойственной их создателю.
Все они взволнованы каким-то ветром отчаянной духовной страсти и
тревоги, поднимающейся из глубин его подсознания. И несмотря на
air de famille (фамильное сходство) всех своих персонажей, диалоги и
монологи Достоевского ни с чем не сравнимы по чудесному