Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - фон Эрнстхаузен Адольф
– Так точно, господин майор. За это нам надо непременно чокнуться.
– Ну, мой нынешний адъютант не из таких, которые всегда носят с собой полную фляжку. А у тебя найдется что-нибудь?
– Так точно, господин майор, у меня всегда есть.
Я не мог представить себе, что в последний раз пью с товарищем моих самых тяжелых боевых дней.
Через пять минут я входил в расположенный в километре по направлению к тылу штаб румынского кавалерийского полковника, командира обороняющих этот участок войск. Весь состав штаба я застал в совершенном волнении. Полковник сам говорил по телефону, при этом яростно жестикулируя. Когда он наконец положил телефонную трубку, я отрапортовал ему.
– Отлично, что вы здесь, – ответил он на беглом немецком. – Русские на позициях вашего передового взвода.
– Но это совершенно невозможно. Я только что оттуда. Там стояло полное спокойствие.
– Это произошло только что. Русские предприняли внезапную атаку и захватили взвод врасплох. Однако в результате ближнего боя они были отброшены. Взводом командует толковый лейтенант. Но русские закрепились по окраинам низины, в которой стоят орудия.
– Каким образом господин полковник получил эти сведения?
– От командира моих тяжелых минометов, которые стоят позади этого взвода.
– Могу ли я от вас переговорить со своей второй батареей?
– Да, конечно.
Командир батареи в Свободном уже был в курсе дела:
– Людвиг уже ведет огонь из орудий двух взводов. Русские отходят на исходные позиции. Людвиг оценивает ситуацию как благоприятную. Он считает, что русские получили такой отпор, что больше не полезут.
– Об этом нельзя судить. Немедленно направьте одного наблюдателя к Людвигу, чтобы ему не приходилось вести огонь одновременно двумя взводами.
– Он уже следует туда.
– Отлично. Я остаюсь в штабе румынского полка.
Я немедленно продиктовал адъютанту соответствующий приказ своему штабу, еще один 1-й батарее, на которой передовой наблюдатель должен был заменить Людвига, и донесение о ситуации в штаб артиллерийского полка. «Фольксваген» отправился с ними обратно в Северскую.
– Я все слышал, – сказал румынский полковник. – Просто отлично, что вы остались с нами. Само собой разумеется, что здесь вы – мой гость.
Во второй половине дня прибыл уже мой КП, который как раз при поступлении телефонного сообщения из Северской направлялся сюда. Им руководил Герд Мейер.
– Зачем вы прибыли? – спросил я. – Вам не следовало сюда приходить. Вы командир штабной батареи, у вас есть прямая связь с Северской, и вы могли организовывать снабжение.
– Ах вот как – командир штабной батареи! Разумеется, повинуясь приказу, я возьму на себя и эту обязанность, но не везде. Прошу вас использовать при себе или лучше всего в качестве артиллерийского офицера связи, или передового наблюдателя, или как офицера сопровождения. В штабе нет другой офицерской должности, кроме как адъютанта, а поскольку Людвиг получил вторую батарею, то она пустует. Или господину майору я не угоден?
– Наоборот, еще как. Итак, оставайтесь.
Так как в нашем домишке, кроме меня и моего адъютанта, было больше никому не поместиться, Герду Мейеру со штабом пришлось разместиться в соседнем доме, где, помимо них, квартировали еще несколько румынских солдат.
Оба взвода 2-й батареи продолжали держать под огнем прорывающегося врага, а вскоре их начала поддерживать и 1-я батарея. Кроме того, мне была временно подчинена батарея 100-мм орудий из состава армейской артиллерии. Румынская конная артиллерия, орудия которой стояли перед нашим домом, тоже присоединилась к этой небольшой артиллерийской группе. Мне не на что было жаловаться. Всегда, когда приходилось туго, я получал поддержку.
В это время я обратил внимание на то, что не слышно звуков выстрелов взводов Людвига. Вероятно, низина, в которой они располагались, поглощала звук. Согласно поступающим оттуда донесениям, ничто не предвещало новых атак русских. Тем больше мы были ошеломлены, когда ближе к вечеру командир 2-й батареи сообщил по телефону, что в Свободном встретил двоих из взводов Людвига, которые сообщили следующее.
Русские снова предприняли атаку взводов Людвига, на этот раз намного превосходящими силами. Поскольку атака началась со значительно удаленного от взводов рубежа, Людвиг попытался отразить ее артиллерийским огнем. Артиллеристы 1 и 2, которые в составе артиллерийского расчета были наводчиком и заряжающим, были быстро выведены из строя огнем русских (необходимо заметить, что наше горное орудие образца 1936 г. для экономии веса не было оснащено защитным щитком). Нескольких попытавшихся их заменить солдат постигла та же участь. Вокруг орудия лежали только убитые и раненые. Наконец, Людвиг в качестве наводчика вместе с еще одним солдатом заняли места двух номеров расчета и открыли огонь по наступающим русским. Однако это продолжалось недолго, оба вскоре были убиты, Людвигу пуля попала в голову. Два выживших артиллериста, раненные, сначала подавали снаряды Людвигу, а потом отстреливались из карабинов. Когда русские заняли огневые позиции взводов, раненым артиллеристам пришлось отступить, поскольку они ничего не могли больше сделать. Спасся ли еще кто-нибудь из личного состава, они не смогли рассказать. Русским также удалось захватить тяжелый румынский миномет, уничтожив его расчет.
Напряженное положение не оставляло мне времени для того, чтобы отдаться переживаниям, когда я получил это известие. Только поздним вечером этого тяжелого дня я смог найти время и силы для того, чтобы при неверном свете керосиновой лампы написать письмо вдове Людвига. Мне было совершенно ясно, что означает потеря этого человека. У него, уроженца и жителя Бранденбурга, ветерана – унтер-офицера, более чем обоснованно произведенного в офицеры, в крови были врожденные прусские традиции и солдатский кодекс чести. В былые времена было принято, что капитан погибал вместе со своем кораблем, а артиллерист – со своим орудием, если ему грозила опасность попасть в руки врага. Но уже в Первую мировую войну этот основной закон был признан не соответствующим наступившим временам. Несмотря на это, даже и теперь истинные артиллеристы относились к потере своего орудия, как гренадер времен Фридриха Великого – к потере знамени. Я был совершенно убежден, что и Людвиг думал точно так же, и был бы безмерно удивлен, если бы он поступил не так, как поступил. Кому-то это может показаться бессмысленным. Но я считаю: человек не может более достойно завершить свою жизнь, если при этом придерживается тех убеждений и законов, по которым он ее прожил, будь его убеждения внутренне глубоко выношенными или нет. Глядя на поведение своего командира, его артиллеристы не смогут забыть старые законы рыцарства и не последовать в небытие за своим офицером. Солдатское братство не связано с чинами.
Когда я закончил письмо, то почувствовал себя очень плохо и попросил румынского старшего врача штаба, крупного и полного флегматичного человека, дать мне термометр. Оказалось, что термометра у него нет. Врач, который тоже хорошо говорил по-немецки, благодушно объяснил мне, что я не должен особо беспокоиться, поскольку у большинства людей температура тела к вечеру бывает несколько выше, чем днем. Это оказалось слишком даже для полковника. Он по-немецки сказал врачу:
– Если вы до утра не раздобудете термометр, я наложу на вас взыскание.
На следующее утро термометр нашелся.
Наше положение становилось все более и более критическим. Несмотря на то что оба наших штаба, будучи без достаточного прикрытия, находились всего лишь в километре от прорвавшегося врага, русские все же смогли просочиться через больше не закрываемую брешь силами до дивизии и теперь маневрировали – слава богу, лишь отдельными подразделениями и достаточно бессистемно – в тылу нашей главной линии обороны. В этом же районе действовали также германские и румынские боевые группы, сражавшиеся с прорвавшимся неприятелем. Мы то и дело получали требования артиллерийской поддержки в самых невероятных точках за нашим фронтом и вели огонь по площадям направо и налево. Эта ужасная неразбериха приводила иногда к достойным сожаления накладкам.
