История Петербурга в городском анекдоте - Синдаловский Наум Александрович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Нарышкин не любил Н. П. Румянцева и часто трунил над ним. Последний до конца жизни носил косу в своей прическе.
— Вот уж подлинно скажешь, — говорил Нарышкин, — нашла коса на камень.
Когда принц Прусский гостил в Петербурге, шел беспрерывный дождь. Государь изъявил сожаление. — По крайней мере, принц не скажет, что Ваше Величество его сухо приняли, — заметил Нарышкин.
Император Павел при вступлении своем на престол пожаловал князьям Александру и Алексею Куракиным несколько тысяч крестьян и богатые рыбные ловли на Волге. Встретив в день издания этого указа Нарышкина, император спросил его:
— Что нового в городе, Александр Львович?
— Все говорят только об одном, — отвечал Нарышкин, — что Ваше Величество изволили посадить обоих Куракиных на хлеб и воду.
Но особенно гремела в Петербурге слава об обедах, устраиваемых им на загородной даче, которая, как и отцовская, находилась на Петергофском шоссе. Сохранился анекдот о расточительности Нарышкина:
Однажды Александр I, присутствовавший на одном из небывалых по размаху праздников, устроенных Нарышкиным, поинтересовался, во что он ему обошелся.
— Ваше Величество, в тридцать шесть тысяч рублей, — ответил Нарышкин.
— Неужели не более? — удивился царь, еще раз взглянув на все это великолепие.
— Ваше Величество, — нашелся Нарышкин, — я заплатил тридцать шесть тысяч рублей только за гербовую бумагу подписанных мной векселей.
Через несколько дней император прислал Нарышкину книгу, в которую вплетены были сто тысяч рублей ассигнациями.
Нарышкин, всегда славившийся своей находчивостью, просил передать государю «свою глубочайшую признательность» и добавил, что «сочинение очень интересное и желательно получить продолжение». Александр прислал Нарышкину еще одну книгу с вплетенными в нее ста тысячами, но при этом приказал передать, что «издание окончено».
Понятно, что при таком образе жизни Нарышкину и в самом деле постоянно не хватало средств. Он был в вечных долгах и притом «без всякой надежды на оплату кредитов». Взаимоотношения с кредиторами были непростыми, но врожденное чувство юмора помогало Нарышкину выживать.
Однажды кто-то похвалил ему мужество его сына, который в 1812 году отбил у французов редут и стойко его защищал.
— Это наша фамильная черта, — нашелся Нарышкин, — что займут — того не отдадут.
Во время закладки одного корабля в Адмиралтействе государь спросил Нарышкина:
— Отчего ты так невесел?
— Нечему веселиться, — отвечал тот. — Вы, государь, в первый раз в жизни закладываете, а я каждый день.
Нарышкин как-то запоздал на прием к императору.
— Отчего ты так поздно приехал? — спросил у него государь.
— Без вины виноват, Ваше Величество. Камердинер не понял моих слов: я приказал ему заложить карету; выхожу — кареты нет. Приказываю подавать — он подает мне пук ассигнаций. Надобно было послать за извозчиком.
Так как расточительность Нарышкина поглощала все его доходы, то ему часто приходилось быть щедрым только на словах. Поэтому, когда ему нужно было кого-то наградить, он забавно говорил: — Напомните мне пообещать вам что-нибудь.
В начале 1809 года, в пребывание здесь прусского короля и королевы, все придворные особы давали великолепные балы в честь великосветских гостей. Нарышкин сказал о своем бале:
— Я сделал то, что было моим долгом, но я сделал это в долг.
Получив с прочими дворянами бронзовую медаль в воспоминание 1812 года, Нарышкин сказал:
— Никогда не расстанусь с нею, она для меня бесценна: нельзя ни продать, ни заложить.
Даже умирая, Нарышкин остался верным себе. Его последними словами были:
— Первый раз я отдаю долг — природе.
Петербургская фольклорная традиция долгое время оставалась верна двум своим основным принципам. Все самое смешное и остроумное приписывалось придворным шутам и все самое глупое — военным комендантам или их прямым подчиненным — солдатам.
— Сколько часов било, голубчик? — спросил Александр I часового.
— Тридцать шесть, Ваше Величество.
— ?!?!
— Двенадцать — на Петропавловском, двенадцать — на Думе и двенадцать — на Троицком.
Сейчас уже трудно сказать, кто из комендантов был на самом деле участником тех или иных сюжетов городских анекдотов, но в большинстве из них фигурирует комендант Петропавловской крепости Башуцкий.
По свидетельству современников, генерал-адъютант Павел Яковлевич Башуцкий являл собой удобную мишень, всегда готовую для развлечения великосветской знати. Особенно любили посмеяться над ним в присутствии государя. Да и сам император редко лишал себя удовольствия пошутить над комендантом. Правда, трудно было заранее предугадать, чем эта шутка могла закончиться. Башуцкий был на редкость простодушен и наивен.
— Господин комендант, — сказал однажды Александр I в сердцах Башуцкому, — какой это у вас порядок! Можно ли себе представить!
Где монумент Петру Великому?
— На Сенатской площади.
— Был да сплыл! Сегодня ночью украли. Поезжайте и разыщите!
Башуцкий, бледный, уехал. Возвращается веселый, довольный; чуть в двери кричит:
— Успокойтесь, Ваше Величество. Монумент целехонек на месте стоит. А чтобы чего в самом деле не случилось, я приказал к нему поставить часового.
Все захохотали.
— Первое апреля, любезнейший, первое апреля, — сказал государь и отправился к разводу.
На следующий год ночью Башуцкий будит государя:
— Пожар!
Александр встает, одевается, выходит, спрашивая:
— А где пожар?
— Первое апреля, Ваше Величество, первое апреля.
Государь посмотрел на Башуцкого с соболезнованием и сказал:
— Дурак, любезнейший, и это уже не первое апреля, а сущая правда.
Однажды приказано было солдатам развод назначить в шинелях, если мороз будет выше десяти градусов. Башуцкий вызвал к себе плац-майора:
— А сколько сегодня градусов?
— Пять.
— Развод без шинелей, — приказывает Башуцкий.
Но пока наступило время развода, погода подшутила. Мороз перешел роковую черту. Государь рассердился и намылил коменданту голову.
Возвратясь домой, взбешенный Башуцкий зовет плац-майора.
— Что вы это, милостивый государь, шутить со мной вздумали? Я не позволю себя дурачить. Так пять градусов было? А?
— Когда я докладывал Вашему превосходительству, термометр показывал…
— Термометр-то показывал, да вы-то соврали. Так, чтоб этого больше не было, извольте, милостивый государь, впредь являться ко мне с термометром. Я сам смотреть буду у себя в кабинете, а то опять выйдет катавасия.
Впрочем, не всегда все выглядело так безобидно. Однажды, если верить фольклору, шутка, которую позволил себе известный петербургский острослов Александр Львович Нарышкин, едва не закончилась скандалом.
Во время какого-то высокоторжественного обеда, когда весь двор только что сел за парадный стол, а Башуцкий стоял у окна с платком в руках, чтобы подать сигнал, «когда придется виват из крепости палить», мимо него проходил Нарышкин. Заметив важную позу коменданта, Нарышкин сказал ему:
— Я всегда удивляюсь точности крепостной пальбы и, как хотите, не понимаю, как это вы делаете, что пальба начинается всегда вовремя.
— О, помилуйте! — отвечал Башуцкий. — Очень просто! Я возьму да махну платком вот так!
И махнул взаправду, и поднялась пальба, к общему удивлению, еще за супом. А самое смешное было то, что Башуцкий не мог понять, как это могло случиться, и собирался после стола «сделать строгий розыск и взыскать с виновного».
