История Петербурга в городском анекдоте - Синдаловский Наум Александрович (лучшие бесплатные книги .TXT) 📗
Справедливости ради скажем, что были и исключения. В Петербурге был популярен анекдот о героическом коменданте Нишлотской крепости, проявившем необыкновенное мужество во время Северной войны.
Во время войны со шведами однорукий комендант Нишлотской крепости Кузьмин в ответ на требование врага сдать крепость отвечал:
— Рад бы отворить ворота, но у меня одна рука, да и в той шпага.
Наивность и простодушие, смахивающие на глупость, а то и на обыкновенное недомыслие или тупость, не были привилегией только комендантов. Этим, с точки зрения фольклора, грешили многие министерские и городские чиновники. Они-то и становились героями городских анекдотов.
В 1834 г. скончался Виктор Павлович Кочубей. Карьера этого государственного деятеля была завидной. Он был личным другом императора Александра I, когда тот был еще великим князем и наследником престола. С воцарением Александра I Кочубей вступил в должность министра внутренних дел. При императоре Николае I стал председателем Государственного Совета и Кабинета министров.
Но, несмотря на то что Кочубей в обществе слыл либералом и сторонником умеренных реформ, в фольклоре о нем сохранились, как правило, осторожно отрицательные оценки. Известна эпиграмма в форме надгробной эпитафии, которую молва приписывала Пушкину:
Кочубея похоронили на старинном кладбище Александро-Невской лавры. Супруга Виктора Павловича княгиня Мария Васильевна «выпросила у государя разрешение» обнести могилу оградой. А Пушкин почти сразу после похорон в своих «Table talk» записывает анекдот:
Старушка Новосильцева по поводу металлической оградки как-то сказала:
— Посмотрим, каково-то ему будет в день второго пришествия. Он еще будет карабкаться через свою решетку, а другие уже будут на небесах.
Главноуправляющий путями сообщения и публичными зданиями граф Петр Андреевич Клейнмихель слыл в городском фольклоре наивным простачком, над которым мог посмеяться не только каждый начальник, но и всякий подчиненный. Со временем он стал удобной мишенью для постоянных насмешек и издевательств. Анекдоты о нем сыпались как из рога изобилия.
Объезжая однажды Россию для осмотра железных дорог, Клейнмихель заранее назначал час представления ему подчиненных. Но каждый раз делал это по своим часам. И был крайне изумлен тем, что в Москве в назначенное им время чиновники не собрались.
— Что это значит? — вскричал разъяренный граф.
— Так ведь московские часы не одинаковы с петербургскими, так как Москва и Петербург имеют разные меридианы, — ответили ему.
Клейнмихель покивал головой и согласился с таким объяснением.
Каково же было его удивление, когда и в Нижнем Новгороде повторилась та же история. Генерал в бешенстве закричал:
— Что это такое?! Кажется, всякий дрянной городишко хочет иметь свой меридиан?! Ну, положим, Москва может — первопрестольная столица, а то и у Нижнего свой меридиан!
В Петербурге строился первый постоянный мост через Неву. Строительство было сложным и дорогостоящим. Только на забивке свай было занято несколько тысяч человек.
И вдруг Клейнмихель узнает, что некий генерал Кербец придумал какую-то хитроумную машину, значительно облегчавшую и ускорявшую этот поистине египетский труд. Изобретатель представил свою машину на утверждение Клейнмихеля и получил от того строжайший выговор, зачем он этой машины прежде не изобрел и тем самым ввел казну в огромные и напрасные расходы.
Даже редкие факты признания несомненных заслуг Клейнмихеля становились причиной для светского злословия.
Однажды Клейнмихелю вручали орден Андрея Первозванного. Среди новых орденоносцев в тот счастливый и злополучный для графа день были и награжденные тем же орденом за какую-то успешно проведенную военную кампанию.
— За что же Клейнмихелю? — не стесняясь присутствия графа, шептались присутствовавшие. И обменивались остротами: — Тем за кампанию, а Кленмихелю для компании.
Понятно, что когда главноуправляющий путей сообщения был отправлен в отставку по всей России раздался вздох облегчения.
— Да что же вы так радуетесь? Ведь вам-то он, видимо, ничего не сделал. Да и видели ли вы его хоть раз? — спросили у одного купца, не имевшего к железным дорогам никакого отношения.
— Да и черта никто не видел, однако ж поделом ему достается, — ответил купец.
Через много лет такой же одиозной фигурой прослыл в Петербурге член Государственного Совета и министр финансов в правительстве Николая II Федор Павлович Вронченко. В известных кругах он считался большим волокитой и любимцем петербургских «камелий» из Мещанских улиц. В то время Мещанские улицы были хорошо известны своими пикантными заведениями под красными фонарями. Однажды Вронченко получил повышение по службе, и, к немалому удивлению общества, прежде всего это стало известно в мещанских притонах. По этому случаю появился даже анекдот:
Шел я по Мещанской и вижу — все окна в нижних этажах домов освещены, и у всех ворот множество особ женского пола. Сколько я ни ломал головы, никак не мог отгадать причины иллюминации, тем более что тогда не было никакого случая, который мог бы дать повод к народному празднику. Подойдя к одной особе, я спросил ее:
— Скажи, милая, отчего сегодня иллюминация?
— Мы радуемся, — отвечала она, — повышению Федора Павловича.
Фольклор не щадил никого. Досталось от него и известному петербургскому книгоиздателю Ивану Ильичу Глазунову. С 1881 по 1885 г. Глазунов занимал должность городского головы. В пору его деятельности на этом посту в Петербурге случилась очередная эпидемия холеры. Иван Ильич делал все возможное, чтобы снизить ущерб от этой напасти среди населения столицы, и, понятно, что, когда холера пошла на убыль, радости градоначальника не было предела. Но не тут-то было. Радоваться было рано, беспощадность фольклора была столь же беспредельной.
Когда эпидемия пошла, наконец, на спад, Глазунов телеграфировал председателю санитарной комиссии, находившемуся в отъезде:
— Холера идет на убыль. Буду рад, если петербуржцы, наконец, передохнут.
Тот ответил:
— Телеграмма неясна. Не могу разобрать, на какой гласной в последнем слове вы ставите ударение?
На рубеже XIX–XX вв. заслуженной славой в петербургском обществе пользовался один из самых знаменитых юристов дореволюционной России почетный академик петербургской Академии наук и член Государственного Совета Анатолий Федорович Кони. Особенно широкую известность он получил в 1878 г. после судебного процесса над народницей Верой Засулич, совершившей покушение на петербургского губернатора Ф. Ф. Трепова. Суд присяжных под председательством Кони оправдал ее.
Добавим, что фамилия Кони, благодаря своему второму, вполне определенному смыслу, сразу же стала удобной мишенью для добродушных каламбуров.
Когда Кони был назначен сенатором, один язвительный журналист поместил в печати эпиграмму:
На это он получил достойный ответ:
Еще раз говорящей фамилией Кони фольклор воспользовался сразу после революции. В то время Анатолий Федорович преподавал уголовное судопроизводство в Петербургском университете. Кроме того, вел многообразную просветительскую работу читая лекции буквально во всех районах города, включая самые отдаленные. Всюду успеть было невозможно, и студенты университета будто бы добились, чтобы для пожилого и не очень здорового профессора Наркомпрос выделил лошадь с экипажем. Лошадь Кони предоставили, но, после того как советское правительство переехало в Москву, всех лошадей бывшего Конюшенного ведомства или перевели туда, или реквизировали для нужд Гражданской войны. Лишили и Кони столь удобного средства передвижения. Вот тогда-то и вспомнили фамилию знаменитого юриста. — Подумайте, — шутили петроградские острословы, — лошади в Москве, а Кони в Петрограде.
