Исторические рассказы и анекдоты из жизни Русских Государей и замечательных людей XVIII–XIX столетий - Судникова Ирина В.

Поступок этот был передан Императрице в превратном виде, и потому она, встретившись с Паниным на другой день, с неудовольствием сказала ему:

— Я слышала, граф, что вы вчера расточали «свои» щедроты подчиненным.

— Не понимаю, о чем Ваше Величество изволите говорить? — отвечал Панин.

— Как? — спросила с удивлением Государыня. — Разве вы не подарили несколько тысяч душ своим секретарям?

— Так это вы называете моими щедротами? — возразил Панин. — Нет, Государыня, это ваши собственные. Награждая подданных. Ваше Величество столь обильно изливаете на них свои милости, что им всегда представляется способ уделять часть полученного лицам, содействовавшим в снискании вашего благоволения. (1)

О бытность свою Московским митрополитом, Платон отправлялся в торжественные дни на служение в золотой карете, пожалованной ему Императором Павлом и запряженной в шесть белых лошадей в шорах, перед каретой ехали вершники и шли скороходы. В этом экипаже он приехал однажды к княгине Дашковой.

— Преосвященный! Вас возят шесть лошадей, — заметила ему Дашкова. — а Христос никогда не ездил в таком экипаже, а всегда ходил пешком.

— Так, — отвечал Платон, — Христос ходил пешком, и за ним овцы следовали, а я их не догоню и на шестерне. (1)

Раз, входя в Чудов монастырь, Платон заметил одну графиню, которая внимательно рассматривала висевший на стене церкви большой образ Страшного суда.

— Что вы смотрите на этот образ? — спросил ее Платон.

— Смотрю, как архиереи идут в ад, — с сердцем отвечала графиня.

— А вы вот лучше посмотрите на это, — спокойно заметил ей Платон, указывая на изображение адских мучений вольной женщины. (1)

Платон очень недолюбливал графа Шереметева, однако посещал иногда его великолепные обеды и праздники. Раз, когда Платон обедал у Шереметева, подали огромную рыбу.

— Какая это рыба? — спросил граф дворецкого.

— Лосось, ваше сиятельство.

— Надобно говорить «лососина», — заметил Шереметев и, обращаясь к митрополиту, сказал:

— Ваше высокопреосвященство, вы человек ученый, объясните нам, какая разница между «лосось» и «лососина»?

— Такая же точно, ваше сиятельство, — отвечал Платон, — как между «дурак» и «дурачина». (1)

В 1770 году по случаю победы, одержанной нашим флотом над турецким при Чесме, митрополит Платон произнес в Петропавловском соборе, в присутствии Императрицы и всего двора, речь, замечательную по силе и глубине мыслей. Когда вития, к изумлению слушателей, неожиданно сошел с амвона к гробнице Петра Великого и, коснувшись ее, воскликнул: «Восстань теперь, великий Монарх. Отечества нашего отец! Восстань и воззри на любезное изобретение свое!» — то среди общих слез и восторга Разумовский вызвал улыбку окружающих его, сказав им потихоньку: «Чего вин его кличе? Як встане, всем нам достанется». (1)

Когда Потемкин сделался после Орлова любимцем Императрицы Екатерины, сельский дьячок, у которого он учился в детстве читать и писать, наслышавшись в своей деревенской глуши, что бывший ученик его попал в знатные люди, решился отправиться в столицу и искать его покровительства и помощи.

Приехав в Петербург, старик явился во дворец, где жил Потемкин, назвал себя и был тотчас же введен в кабинет князя.

Дьячок хотел было броситься в ноги светлейшему, но Потемкин удержал его, посадил в кресло и ласково спросил:

— Зачем ты прибрел сюда, старина?

— Да вот, ваша светлость, — отвечал дьячок. — пятьдесят лет Господу Богу служил, а теперь выгнали за неспособностью: говорят, дряхл, глух и глуп стал. Приходится на старости лет побираться мирским подаяньем, а я бы еще послужил матушке-Царице — не поможешь ли мне у нее чем-нибудь?

— Ладно. — сказал Потемкин. — я похлопочу. Только в какую же должность тебя определить? Разве в соборные дьячки?

— Э, нет, ваша светлость, — возразил старик, — ты теперь на мой голос не надейся, нынче я петь-то уж того — ау! Да и видеть, надо признаться, стал плохо, печатное едва разбирать могу. А все же не хотелось бы даром есть хлеб.

— Так куда же тебя примкнуть?

— А уж не знаю. Сам придумай.

— Трудную, брат, ты мне задал задачу. — сказал, улыбаясь, Потемкин. — Приходи ко мне завтра, а я между тем подумаю.

На другой день утром, проснувшись, светлейший вспомнил о своем старом учителе и, узнав, что он давно дожидается, велел его позвать.

— Ну, старина. — сказал ему Потемкин, — я нашел для тебя отличную должность.

— Вот спасибо, ваша светлость: дай тебе Бог здоровья.

— Знаешь Исаакиевскую площадь?

— Как не знать: и вчера, и сегодня через нее к тебе тащился.

— Видел Фальконетов монумент Императора Петра Великого?

— Еще бы!

— Ну так сходи же теперь, посмотри, благополучно ли он стоит на месте, и тотчас мне донеси.

Дьячок в точности исполнил приказание.

— Ну что? — спросил Потемкин, когда он возвратился.

— Стоит, ваша светлость.

— Крепко?

— Куда как крепко, ваша светлость.

— Ну и хорошо. А ты за этим каждое утро наблюдай да аккуратно мне доноси. Жалованье же тебе будет производиться из моих доходов. Теперь можешь идти домой.

Дьячок до самой смерти исполнял эту обязанность и умер, благословляя Потемкина. (1)

В Турецкую кампанию 1789 года Потемкин обложил какое-то неприятельское укрепление и послал сказать начальствующему в нем паше, чтоб сдался без кровопролития. Между тем, в ожидании удовлетворительного ответа, был приготовлен великолепный обед, к которому были приглашены генералитет и все почетные особы, принадлежавшие к свите князя. По расчету Потемкина, посланный парламентер должен был явиться к самому обеду, однако ж он не являлся. Князь сел за стол в дурном расположении духа, ничего не ел, грыз по своему обыкновению ногти и безпрестанно спрашивал: не едет ли посланный? Обед приходил к окончанию, и нетерпение Потемкина возрастало. Наконец вбегает адъютант с известием, что парламентер едет.

— Скорей, скорей сюда его! — восклицает князь.

Через несколько минут входит запыхавшийся офицер и подает письмо. Разумеется, в ту же минуту письмо распечатано, развернуто… но вот беда: оно написано по-турецки! — Новый взрыв нетерпения.

— Скорее переводчика! — закричал Потемкин.

Переводчик является.

— На, читай и говори скорее, сдается укрепление или нет?

Переводчик берет бумагу, читает, оборачивает письмо, вертит им перед глазами туда и сюда и не говорит ничего.

— Да говори же скорее, сдается укрепление или нет? — спрашивает князь в порыве величайшего нетерпения.

— А как вашей светлости доложить, — прехладнокровно отвечает переводчик, — я в толк не возьму. Вот изволите видеть, в турецком языке есть слова, которые имеют двоякое значение: утвердительное и отрицательное, смотря по тому, бывает поставлена над ними точка или нет, так и в этом письме находится именно такое слово. Если над ним поставлена точка пером, то укрепление не сдается, но если точку насидела муха, то на сдачу укрепления паша согласен.

— Ну, разумеется, что насидела муха! — воскликнул Потемкин и тут же, соскоблив точку столовым ножом, приказал подавать шампанское и провозгласил тост за здоровье Императрицы.

Укрепление действительно сдалось, но только через двое суток, когда паше были обещаны какие-то подарки, а между тем донесение Государыне о сдаче этого укрепления было послано в тот же самый день, как Потемкин соскоблил точку, будто бы насиженную мухой. (1)

Однажды, в лагере под Очаковом. Потемкин узнал случайно, что в Москве проживает некто Спечинский, отставной военный, который обладает столь необыкновенной памятью, что выучил наизусть все святцы и может без ошибки перечислить имена святых на каждый день. Это очень заинтересовало князя. Он тотчас же отправил к Спечинскому курьера с изрядной суммой денег и приглашением приехать в лагерь. Спечинский принял приглашение с восторгом, воображая, что Потемкин нуждается в нем для какого-нибудь важного дела, обещал многим своим знакомым протекцию и разные милости, наскоро собрался и, проскакав без отдыха несколько суток в курьерской тележке, прибыл под Очаков. Немедленно по приезде он был потребован к князю. С трепетом и радостной надеждой вступил Спечинский в палатку светлейшего и нашел его в постели со святцами в руках.